Улья Нова
Уроки маленьких птичек
Кот всегда возникает на тропинке ярко-рыжей вспышкой, будто из неоткуда. Сосредоточенно и осторожно крадется среди шапок травы, фиолетовых люпинов, горько-лиловых флоксов. Каждый раз это почти чудесно: поворачиваешь голову, выглядываешь в мутное оконце террасы и неожиданно – кот бежит к дому. Любуясь, как он грациозно пробирается сквозь темно-зеленую изгородь золотого шара или скользит в высокой влажной осоке возле ржавой калитки, я еще не догадываюсь, что начинаются мои уроки. Позже оказывается: это целый маленький цикл, несколько разрозненных, разметанных во времени уроков, которые с годами сложатся в науку.
Иногда кот приближается к дому по-особенному: поспешно, собранно, даже немного сурово. Пушное боа хвоста лисьими зигзагами мелькает мимо пня старой вишни. Научившись заранее распознавать эту его трусцу, прищуриваюсь и издали замечаю в зубах маленький темный клочок, будто вырванный в трамвайной давке пугливым воришкой, который теперь поскорее бежит в укрытие, спасается от погони. Деловито перебирая лапами, посуровев от сознания важности происходящего, кот не раз приносил с прогулки мышонка. Триумфально мелькнув во дворе, обозначив свою сегодняшнюю удачу, он сосредоточенно удалялся в какое-нибудь тихое тенистое место. И там с нежностью и любопытством развлекал себя живой игрушкой. На некоторое время выпускал мышонка из зубов, позволял ему панически пробираться в траве. Потом снова бойко улавливал когтистой лапой. Легонько прикусывал. Беззлобно потрепывал, добродушно истощал, все сильнее выбивая из несчастного дух и способность к сопротивлению. Наигравшись под старой антоновкой, насытившись своим торжеством, кот приносил бездыханную добычу бабушке, возлагал к ногам, в знак особой признательности, уважения и безграничной любви. Лягушками большими и малыми, которые обильно мелькали в траве после ливня, кот никогда не интересовался, скорее всего, считал их холодными и неувлекательными, непригодными для того, чтобы поймать, похвастаться и после вручить кому-нибудь особенному, в знак кошачьей приязни. За бабочками он охотился почти постоянно, неоднократно ловил их на террасе и в саду, сразу же поспешно и жадно поедал, считая этих беспечных существ чем-то вроде десерта, с которым не стоит особенно церемониться. Как оказалось, главной и существенной его добычей были маленькие птички.
В день первого урока кот сосредоточенно и даже слишком собранно спешит по тропинке к дому. Заранее, издали различаю в его сжатых зубах что-то живое. Приглядевшись, неожиданно проясняю: кот несет с охоты воробья. Пойманная птичка обжигает все внутри жалобной уязвимостью. Это отдаленно похоже на маленькую смерть, на нехорошее предчувствие, на строгое предупреждение. Нет времени хорошенько обдумать дальнейшие действия, некогда взвешивать правильность решений. Возмущенно, непримиримо выбегаю коту навстречу. Не особенно церемонясь, ловлю мучителя, хватаю его за мягкие лисьи бока и силой разжимаю челюсти. Сомнений быть не может, ведь правда и справедливость – на моей стороне. Я – безжалостный и непреклонный защитник, раздвинув маленькие зубастые тиски, вызволяю птичку из пасти. И вот воробей уже в руке, помятый, шалый, полуживой от испуга. Никак не ожидая подобной расправы, кот на всякий случай виновато пятится и растерянно прячется под листьями ириса. Отдышавшись, очухавшись, воскресший воробей отчаянно трепещется в кулаке, впивается мне в пальцы маленьким острым клювом. С безрассудством пичуги, которая борется за жизнь, воробей клюется и отчаянно извивается, намереваясь спастись и из этого переплета. Тогда, чувствуя себя немного фокусником, я разжимаю кулак, и воробей взмывает в небо. Стремительный, легкокрылый, спасенный. Улетает стрелой, несмотря на свои сегодняшние злоключения. Оставляет нас переживать итоги первого урока. Меня – в возмущении и торжестве справедливости. Кота – с растерянным чувством обиды и сознанием незаслуженного вторжения в его дела.
В то лето я не поддалась жалости, отказалась принимать правила кошачьего мира. Мне удалось вызволить из хватки жестоких зубов и колючих когтей двух воробьев, ошарашенную синицу, совсем крошечную малиновку, сотканную из пушинок и бойких порывистых движений. В то лето ожившие маленькие птички взмывали из моей разжатой ладони в свое ясное колокольчиковое небо, оставляя сердце встревоженным и окрыленным.
Ближе к осени все-таки удалось выследить то самое, сокровенное место, где кот охотится. В дальнем углу сада, за стеной гаража скрывался ржавый бак, куда обычно сбрасывали сорняки, свекольную ботву, скошенную траву. Возле садового бака всегда суетилась веселая стайка маленьких птичек. Увивались, ликовали, чирикали, выискивая среди сена и сухой травы зернышки, крошки, съедобные семена. Кот всегда подбирался к баку нехотя, без особенного интереса. Струился вдоль забора и растущих рядком рябин, алычи, вишневых деревьев. Некоторое время, старательно нагоняя на себя безразличный и ленивый вид, кот отлеживался среди канделябров сухого укропа. Издали внимательно высматривал птичий пир, вслушивался в неугомонный щебет. Перемещаясь из межи в межу грядок огородика, кот подбирался все ближе. Крался прерывисто, волочил по земле лисье боа хвоста. Двигался с задумчивыми остановками среди шапок травы и подорожника. Замирал, вытягивался среди свекольных вершков. Сидел смирно, с безразличием ко всему окружающему вылизывал лапу. Подобравшись вплотную к баку, становился совсем прозрачным. Слишком яркий на фоне травы, кот утихал, прижимался к земле. Не двигался, почти не дышал. И следил за каждым движением двух-трех синиц, танцующих свой птичий вальс над шапкой вчерашнего сена. Именно там, возле бака, совершалась тихая и неукротимая магия кошачьего прицела. Потом происходил безжалостный выпад, один-единственный, точный прыжок. И вот маленькая птичка уже трепыхалась, крепко сжатая челюстями, не знающими пощады. Пойманная, сдавленная, обездвиженная жертва. Все остальные пичуги, которым посчастливилось избежать беды, мигом испуганно срывались с места, скрывались в небе. И после таились на проводах, терялись в ветвях.
Заподозрив во мне непримиримого предателя, раз за разом отнимающего у него добычу, кот насторожился. Поймав птичку, он теперь все осторожнее приближался к дому, внимательно высматривал меня на террасе или в садовой качалке. Торопливо и собранно огибал террасу, все-таки обозначая момент своего триумфа, хвастаясь удачной охотой. Потом поскорее удалялся в безопасное место, за сарай, чтобы там продолжить ритуал безжалостной расправы, медленного и жестокого кошачьего развлечения с заветной игрушкой. Теперь он тоже заранее угадывал мое возмущение и отчаяние. Если же удавалось хитростью и силой вызволить очередную жертву из его пасти, растерянный и подавленный расправой кот исчезал до позднего вечера. Обиженно сторонился. Не шел на зов. Потом, при первой же возможности, как бы играя, он безжалостно впивался когтями мне в руку. И частенько среди ночи принимался раздирать обивку столетнего дачного дивана, с явным намерением разбудить меня, рассердить и расстроить.
В перемене между первым и вторым уроками дачный дом запирается на зиму. В московской квартире из ночи выныривают углы шкафов и черные караваи кресел. На полу рассыпаны лунные треугольники и вороньи тени. Дверь кладовки, как всегда, неожиданно поскрипывает и стонет – скорее всего, виноваты пронизывающие квартиру сквозняки. Говорят, до нас здесь жила самоварная барыня Катерина с худощавым, беспробудно пьющим Сергеичем. Жизнь не простила Сергеичу залитые за воротник одеколоны, выпитые залпом лосьоны и настойки целебных трав. Жизнь все пересчитала и учла с кропотливостью провинциального бухгалтера. Стоило Сергеичу свалиться и слечь, самоварная Катерина торжественно выставила его железную кровать в кладовку. Она сочла, что так правильно и справедливо. Она посчитала, что отдала пьянице достаточно лет и сил. Дура была, сгубила с ним всю молодость. Но теперь-то ее терпение закончилось. Замирая на кухне у окна, всматриваясь в снег, вьющийся вокруг фонарей, самоварная Катерина ждала лета и даже купила в надежде на долгожданный дом отдыха отрез крепдешина и ситец в цветочек – на сарафан, на платье. Теперь по вечерам она самозабвенно листала журналы с выкройками, будто высматривая себе новую жизнь, лучший ее фасон. Посеревший Сергеич с каждым днем все громче причитал в темной кладовке, где пахло мышами, мазью и солеными огурцами. Иногда, сорвавшись, Сергеич грубо требовал выпить. По ночам ругался и орал благим матом на весь подъезд. В дни его агонии самоварная Катерина уже успела привыкнуть к своему горю и научилась не отчаиваться. В последний день Сергеича она почти безотрывно смотрела в окно и мечтала о море. Соседка снизу нашептала, что от слез на лицо и на душу набрасывается старость: на лбу возникают морщины, щеки обвисают, губы теряют цвет. Но, главное, все чернеет внутри, и это проявляется во взгляде. В последние часы Сергеича Катерина не поддалась, не раскисла, сохранила лоб, щеки и губы свежими, не упустила из души игривого огонька. Говорят, она скоро разменяла эту квартиру и уехала за город, чтобы укрыться от жалящих воспоминаний. И через несколько лет снова вышла замуж, за почти непьющего автослесаря из Подмосковья. От нее в этом доме остался посеревший скрипучий паркет и безутешный призрак Сергеича, который иногда позвякивает в кухонном шкафу стаканами, а по ночам обиженно и упрямо скрипит дверью кладовки. Но все же, несмотря на дух прошлого, несмотря на затаенные по углам обиды, с некоторых пор в ночных комнатах этой старой квартиры безраздельно царит неторопливое присутствие кота. Его величавый сон происходит где-то поблизости. Повсюду ширится невесомое, пушное кошачье спокойствие. Как будто помещение защищает рыжий ангел, кроткий, но могущественный, одним лишь присутствием побеждающий страхи, скорби, обиженных призраков и разметанные по комнатам воспоминания.
