Ознакомительная версия.
Не прошло и пары месяцев, как я стал сотрудником службы приема животных. Я серьезно, прикиньте! Текучка на этой должности была ого-го, потому что работа была крайне тяжелой – выгорали люди быстро. Вообще в приюте в принципе работать нелегко, но «передовая» выматывала быстрее: нужно было постоянно общаться с людьми, которые, прожив с питомцами по двенадцать и даже больше лет, выбрасывали их, потому что, например, «больше для них не было места».
Многие из нас пришли в приют, потому что здесь был высокий уровень так называемого выгорания человека. Получить должность сотрудника приемки означает, что ты обладаешь особым видом дипломатии, что, в общем-то, было сомнительным комплиментом. Давление на этой должности чувствовалось очень хорошо. В то время руководителем отдела был Лонни, ему приходилось играть роль клапана на пароварке. Он легко справлялся со сложными ситуациями и играючи успокаивал нас. Но было очевидно, что он начал сгорать. Он уходил в дальнюю комнату и долбил ногами по стенам, оставляя вмятины на гипсокартоне, срывал злость на мебели. Потом начал отыгрываться на мне и других работниках.
А однажды у него сорвало крышу. Он разозлился на что-то несущественное, швырнул бумаги и вышел. А по пути он снял висящий у него как ожерелье ключ от кассового аппарата, начал размахивать им и ударил меня по затылку – случайно, скорее всего. А потом просто покинул здание. Спасибо и доброй ночи. На следующий день я и мой друг, который устроился в приют на той же неделе, что и я, и также проработал не больше полугода, получили должности со-руководителей.
Каждому из нас знакомо чувство, – ну, или я надеюсь на то, что знакомо, поскольку не люблю быть в меньшинстве – что вы чего-то хотели достичь, достигали этого и понимали, что все не то. Желаемая работа, квартира, город. Однажды вы проснулись и поняли: «Боулдер. Точно. Вот это место. Надо ехать туда. Вот где я смогу покорить все вершины, поймаю вдохновение, люди будут меня вдохновлять, и я буду любить горы…» Ты даже места этого не видел. Ты вообразил, что взберешься на свои собственные вершины в стране вершин. Ну, если все-таки не получится, то здесь можно прекрасно пострадать. Прожив лето в своем авто и получив возможность двигаться дальше, в буквальном и переносном смысле вложив ВСЕ в новую жизнь, однажды утром ты просыпаешься, смотришь вокруг с восхищением, но каким-то неискренним, видишь заснеженные соседские дома, оглядываешься на свое пошлое и понимаешь: «Это не то».
В общем, это продвижение как таковым продвижением-то и не было. Бумажная работа, сопряженная с каждодневной головной болью. Мы отказывали потенциальным хозяевам. Нам приходилось собирать деньги с людей, чьи животные сбежали или потерялись, а потом содержались у нас до поры до времени. Я осторожно общался со всеми красными от злости хозяевами, со всеми теми, у кого от ярости вены на шее вздувались, а также с людьми «в темных очках» (понимаете, о чем я?), я делал все возможное, чтобы в условиях маленького помещения не разразилось грандиозное светопреставление. Конечно, у этой должности были и позитивные стороны: мы удачно подбирали пары хозяин – животное, контролировали процесс «усыновления». Но я чувствовал себя клапаном от пароварки. Я в принципе неконфликтный человек, но я пугал конфликтных. Моя гиперчувствительность помогала мне определять таковых, как только они переступали порог приюта. Я делал все возможное, использовал все свои навыки эффективного общения, моего вербального айкидо, чтобы не принять негатив на себя, а пропустить через. Я делал все, что мог.
– Не может быть! Не верю! – кричал на меня один парнишка, когда я сказал ему, что он должен заплатить некоторую сумму денег, которую приют потратил за его корги,[13] пока тот жил здесь. Он огляделся: в комнате было полно народу, хотя была суббота. А взгляд его был таким, будто чувак хочет собрать банду и поколотить меня. Людей было так много, что я не мог говорить своим обычным ободряющим голосом ди-джея.
– Но, послушайте…
– Да лучше бы ты засунул моего долбанного пса в газовую камеру, чем вернул его мне!
Его визитка тянула на 50 долларов, на руке были часы «Rolex», которые стоили явно больше моей месячной зарплаты.
– Я не думаю, что…
– Да ты фашист!
И я взорвался. Я потерял контроль. Я стал как Лонни. Я ломанулся через стол, чтобы ухватить его за шею. К счастью, он отступил, а я неловко шлепнулся на пол. Мой напарник отвел меня в конференц-зал, где я сидел и вспоминал свое собеседование полгода назад. Я развалился на куски за такой короткий промежуток времени, мое психическое состояние нельзя было назвать нормальным. Но в то же время я понял, что пора сказать себе «хватит». И двигаться дальше. Мне нужно было найти новую цель, более грандиозную, чем эта. И служить ей.
Я стал проводить много времени с Дейзи, координатором нашего питомника. Она обладала особым даром обучать людей, не пытаясь никого переубедить. В отличие от того «обучения», которое проводила та вымотанная женщина-ветеринар, Дейзи искренне любила свою работу, ей нравилось быть послом животных. Она так вдохновенно говорила о работе и идеях, что на ее лице и груди проступали красные пятна. Она представила нашу позицию людям тогда, когда организация, выступавшая за этичное отношение к животным, считалась без пяти минут террористической. Дейзи смогла принести нашу идею стерилизации животных в классы, рассказывала о ней целым организациям, и чтобы всем было понятнее, использовала графики, диаграммы и фильмы. Мы говорили с шестиклассниками, десятиклассниками, общались с теми детьми, которые могли бы придумать что-то новое в трудные моменты в своей жизни. Часто мы с Дейзи говорили о концепции разумного руководства: животные не принадлежат нам, как вещи, как, например, сумки или газонокосилки. Мы их кураторы. Мы их направляем. В те нелегкие дни именно Дейзи сформировала у меня понимание того, почему мы работаем с животными, как нам нужно выстраивать с ними отношения.
Дейзи была слишком правильной, чтобы попытаться объяснить свой уход, прежде чем клубок сплетен поглотил ее. Но как ни крути, когда она сообщила мне, что уезжает, мне захотелось продолжить работу – хотя бы в ее честь. Проблема заключалась в том, что координирование являлось важной составляющей всей деятельности отдела по работе с общественностью, и оно было несколько выше моего понимания, особенно после той моей выходки на ресепшене. Но, как обычно, меня это не остановило. Я понял, что мои намерения, воззрения смогут исправить мою абсолютную неспособность к организационной работе.
Так же, как я начинал работать в ОЗЖ с мыслями: «А что, если…», я втиснулся в одежду сотрудника отдела по работе с общественностью и убедил начальство, что она сидит на мне идеально. Этот костюм подчеркнул мои природные данные. Театр – мое призвание. И я прекрасно сыграл очередную роль: я говорил о благополучии животных, об их стерилизации; охарактеризовал нас, работников организации, как наставников; твердил о нашей миссии в начальных школах, в залах больших начальников и еще где-то. Моя способность налаживать контакт со зрителями на концерте пригодилась мне в беседах со школьниками в классах, с чиновниками, прессой и со всеми остальными, с кем встречался в тот или иной день. Я знал, что они терпят меня и пытаются переварить информацию, и я старался бить в те места, где уже были разломы и бреши. Я четко излагал, разговаривал с ними так, как никто другой до меня.
Но мозг мой отказывался работать организованно. В голове у меня плавали обрывки каких-то идей. Если кто-то или что-то находилось рядом и могло поймать эти обрывки, было неплохо. Но чаще всего я был один, и все мои идеи уплывали в неизвестном направлении, а это означало, что я абсолютно не умею планировать и долго концентрироваться на одном аспекте. Я мог в красках представить себе, например, законченную презентацию Power Point, но вот сделать её я совершенно не мог. Если бы кто-то решил испытать меня и мою способность концентрироваться на одном вопросе, то нашел бы меня в каком-нибудь офисе, где я бы сидел и смотрел на авторучку, и представлял, что именно от нее зависит, будет проект жить или умрет. Но спасибо нашему руководству, они были со мной все это время. Они дали мне отличный органайзер, наняли мне ассистента, пожертвовали временем, чтоб я мог все закончить, и они не закручивали гайки до тех пор, пока я не оставил им другого выбора. Но даже тогда, когда я сделал еще очень немного полезного для Работы с общественностью (я тогда еще с кошками работал), я уже чувствовал себя на своем месте. И тогда я перешел черту.
В ту июньскую ночь, примерно в два часа, я сидел в приюте, дедлайн маячил передо мной. Было холодно, это я определил по пару, поднимающемуся от моей чашки с кофе. Я сидел и думал, что если хочу остаться на этой должности, то должен хорошо выполнять свои обязанности, и не отвлекаться ни на что другое.
Ознакомительная версия.
