Ознакомительная версия.
Одна моя подруга Лили, которая работала волонтером в приюте, знала об этом и буквально с головой окунулась в работу в «Обществе лучших друзей животных»[12] в начале 90-х. Она занялась тем (за свой счет, конечно), что говорила с людьми, которые собирались сдать своих питомцев в Общество защиты животных, и советовала им отправить зверей к «Лучшим друзьям», в Юту, где был организован огромный приют для несчастных. Она приводила главный аргумент «за» – отсутствие эвтаназии. Был ли я… Глубоко обижен? Завидовал? И то, и другое. Где-то в глубине моего сознания мелькала мысль, что я бы хотел работать в том месте. Но мир, где животных не убивают, не существовал, была лишь модель подобного мира. И кому-то приходилось иметь дело с обществом, где принято все ненужное выкидывать.
Я двигался в верном направлении. Число животных, убиваемых в приютах каждый год, сократилось: раньше было 10 миллионов в год. А сейчас стало четыре. Но есть одно «но», и как бы мне не было грустно это говорить – количество мест в приютах и людей, желающих взять питомца, намного меньше, чем убиваемых животных.
Я ни в коем случае не говорю о тех особях, которых мы называем «кошачье сообщество». Они наши дикие товарищи. Мы отлавливаем их, стерилизуем и отпускаем обратно, в их привычную дикую среду. Они живут значительно меньше, чем другие их собратья, но мы не можем просто поймать их и убить. Они не принадлежат и никогда не принадлежали нам. Нет, я говорю о тех животных, которых оставили на улице выживать, о тех, которые сбежали когда-то и вряд ли уже смогут жить в доме. Таких наша забота в приюте делала абсолютно неуправляемыми и попросту злила. А нам не хватало ресурсов и даже мест! Умереть в приюте рядом с приютским работником, который хоть как-то пытается выразить сочувствие и подарить хоть немного любви, или же погибнуть на улице изможденными, ранеными, одинокими – вот между чем и чем приходилось выбирать животным. Та любовь, которую они получали от нас как бы мимолетно, все-таки была реальной, настоящей.
Все великие мысли, находящиеся в зачаточном состоянии, приходят с молоком матери и подпитываются «праведным гневом». Вот тогда наступает время гневных речей, и мы тычем пальцем в поисках виноватых. Это хорошо, потому что мы развиваемся, когда злимся. Но неизбежно пальцы перестают тыкать, а руки опускаются вниз – вниз, обратно к работе. А эта работа обычно грязная.
Сейчас все-таки движения, выступающие против убийства животных, преобладают, а такие организации, как «Лучшие друзья», уже знают, как изменить сложившуюся ситуацию, а не просто составляют планы. Но все еще много и других людей, которые собирают информацию, а потом с пеной у рта доказывают, что животные умирают в приютах из-за халатности сотрудников. Это те люди, которые употребляют слова «нацист» в отношении меня, те, кто постоянно говорят так и о других. Что? В самом деле? Вы обвиняете администрацию и работников приюта в том, что они убивают, потому что бессердечные и ленивые? Простите. Безыскусность – это одно, а вот она же, прикрытая праведностью – уже нечто другое. В таком случае, все, кто поносят приюты, и кто только вопит «нет убийству животных» и не предлагает никакого альтернативного варианта решения проблемы, – идите к черту! Все приюты, «не убивающие» животных, которые сначала берут слепых котов или старых и больных псов, чтобы получить пожертвования, а потом выкидывает несчастных животных обратно на улицу – идите к черту! А также все те, кто насмехается над приютами, где усыпляют животных, те, кто считает нашу работу грязной – тоже идите к черту. Дважды!
А тем, кто любит животных и всячески помогает приютам, надо иметь смелость и посмотреть правде в глаза: ваши пожертвования проблему не решают. Я не пустослов по натуре. Но «не убий», как единственное и очевидное решение вопроса, до сих пор воспринимается работниками приюта как оскорбление животных и всей системы. Ты можешь злиться на систему и менять ее. Мы работали с животными, потому что любили их, и любили так сильно, как никогда не любили людей. И каждый из нас отчаянно хотел, чтобы настал тот день, когда наша помощь не потребуется. И если все вы сомневаетесь в этом, то идите к черту!
Усыплять животное – это одно, а вот слышать причины, почему хозяева хотят убить своих питомцев – это абсолютно другое, что-то за гранью понимания. Четырнадцатилетнего кота хотели сдать, потому что в доме, где он жил, должен был родиться ребенок. Один пес болел раком, и его хотели убить, потому что у него был… рак! В особо тяжелые дни подобные причины выводили нас из себя.
Один парень принес очаровательного родезийского риджбека, принимала его моя подруга Марта.
– Мне, правда, очень жаль его отдавать, – сказал парень.
Марта опустилась на колени перед псом и потрепала его за ухо.
– Почему вы не можете его оставить? – спросила она, одновременно отправляя пса в питомник.
– Я переезжаю.
Марта похолодела.
– Черт возьми, куда вы переезжаете? В Китай?
Больше в приюте она работать не смогла.
Мы успокаивали себя, точнее внушали себе мысль, что все эти люди, которые приносили своих питомцев нам, хотя бы не бросали их на улице на произвол судьбы или не оставляли в пустующих квартирах и домах. А это происходило с поразительной регулярностью. Мне кажется, что то, как люди обращаются с животными, иной раз хуже, чем усыпление несчастного пса или кота. Я был посланником. Всего лишь. А сообщение пришло из того места, где было решено не ценить и вообще не обращать никакого внимания на существа, неспособные разговаривать или ходить на двух ногах. В таком случае, разве могло это не вдохновить меня на перемену ценностей и веры, на новые идеалы? Быть рядом с бродячей собакой, буквально держать ее за лапу, баюкать, говорить слова любви, пытаться хотя бы в последние часы или минуты жизни животного показать, что есть в мире любовь. Я знал, что в этом перевернутом мире я делал больше хорошего, чем плохого.
В приюте не существовало такого понятия, как «обычный день». Я никогда не думал, выходя из дома, что сегодня будет такой-то день. Я пришел сюда с места, где утром я брал зубную щетку в руку и отправлялся чистить аудиокниги, и это нехитрое занятие занимало у меня все 8 часов рабочего времени. В ОЗЖ мой день был намного активнее и суматошнее, потому что постоянно что-то происходило. Однажды моя группа «Pope of the Circus Gods» выступала на ночной вечеринке в Хилле, районе Боулдера, где тусили студенты, и утром я проспал, не услышал будильник. Было несложно, я же жил в халупе без окон. Единственное, что могло меня разбудить, если я не услышал будильник, так это переполненный мочевой пузырь и солнце, бьющее в глаза. Когда просыпаешься, чтобы пописать, а у тебя нет водопровода и туалета в доме, то идешь на улицу, «в удобства снаружи». А солнце уже с утра шпарит как сумасшедшее. Поэтому, если не взять бутылку (вчерашняя выпивка) и не использовать ее вместо солнечных очков, то можно получить жесткий удар по голове (не буквально, конечно) – яркий свет режет глаза, голова начинает болеть невыносимо. Мобильников тогда еще не было, да и стационарным телефоном мне тоже разжиться не удалось. Я был совершенно изолирован от мира.
Когда я понял, что произошло, то рванул на работу, потому что не хотел ее потерять. Только когда я вошел внутрь здания приюта, я понял, что умудрился добежать из своего сарая до машины, доехать до приюта и даже перебежать через грязную каменистую улицу около работы БОСИКОМ! Возвратиться домой означало бы перевалить всю свою утреннюю работу на плечи других работников, поэтому я трудился в резиновых сапогах, которые носили мы все. Сапоги было одного размера, огромные и неудобные, и обычно мы обували их поверх своих ботинок. А в этот день я работал в них босиком, ноги ужасно потели, а когда я ходил, то раздавался препротивный звук, как будто я пердел. Но этот день стал днем открытий для меня: заботиться о том, кто смотрит на меня, ждет моей ласки и внимания (тот, кому я, возможно, найду новый дом), и в то же самое время не обращать внимания на собственные нужды – действительно нечто. И если бы я знал, что заботиться о кошках – мое призвание, это были бы другие чувства. Я никогда в жизни не идентифицировал себя с «кошатником». Думаю, стоит уточнить. Я вырос с собакой, в школе у меня была кошка, но в общем-то сильной привязанности ни к кому у меня не было. И я не могу вспомнить конкретного момента, когда на меня снизошло озарение, и я сказал себе: «Вот оно!» Такое уже случилось один раз в моей жизни, и это было связано с музыкой.
Со временем я узнал, что в основном приюты ориентированы на собак – и наш, и другие, в которых мне довелось побывать. Эдакая собакоцентрическая модель мира. Мы конечно же любили кошек не меньше, чем собак, но, в отличие от котов, собаки больше понимали и были обучаемы. В приюте мы дрессировали псов, плюс ко всему хотели облегчить им социализацию в новой среде: послушных псов чаще забирали в семьи. В нашем приюте было много возможностей для собак.
Ознакомительная версия.
