Несколько месяцев спустя, купец, живущий на другом конце деревни, пришел к отцу Чангу. Это был крепкий мужчина средних лет. Год назад он одолжил престарелому крестьянину денег.
— Отец Чанг, — сказал он. — Я бы взял твою собаку, если у тебя нет денег, чтобы со мной расплатиться.
— Согласен, возьми его, — ответил отец Чанг.
Купец попытался взять с собой Счастье, но тот стал сопротивляться; носился по дому, громко выл, рычал и даже бросался на него. Но сильный человек все же справился с собакой и забрал ее из дома старого хозяина. Престарелый крестьянин почувствовал себя очень одиноким, ему так не хватало четвероногого друга, иногда пес даже снился ему.
Года через полтора глубокой ночью во время сильного дождя, поглощающего все звуки, отец Чанг сидел у окошка и смотрел на темное небо. Вдруг ему показалось, что он услышал знакомый голос и торопливые шаги, тут же залаяла и зацарапала дверь собака. Отец Чанг поднялся открыть дверь. Счастье, запыхавшийся и возбужденный влетел в комнату, прыгал на старого хозяина, а потом бросился покорно к его ногам. Он совершенно промок и дрожал от холода. «О, дорогой друг, ты опять вернулся!» — вскричал отец Чанг, потрясенный от радости и неожиданности. Он обнимал своего пса. Счастье скулил и издавал странные звуки: он жаловался, — правда нежно и любя, — своему хозяину на выстраданную разлуку.
С этого дня отец Чанг и Счастье жили опять вместе. Престарелый крестьянин страдал ревматизмом, здоровье его день ото дня ухудшалось, он почти не мог двигаться. Счастье был единственным, кто ему помогал, как может помочь собака. Пришла зима. Жуткий холодный ветер дул над полями. Темными декабрьскими ночами деревня засыпала рано. Из-за постоянной боли отец Чанг чувствовав усталость и сонливость, он рано лег в постель. Как всегда, Счастье лежал у огня, рядом с кроватью. В печке еще тлели дрова, согревая помещение. Сильный порыв ветра распахнул окно, закружил остатки соломы и бросил их прямо в тлеющие угли, где они загорелись. Следующий порыв разметал пламя, оно охватило стул с плетеным сиденьем, стол, скамью, загорелась стена. Комната была полна огня и дыма. Отец Чанг, проснувшись от треска огня, громко кричал: «Пожар! Помогите, пожар!». Счастье бросился помогать хозяину, выскочил из дома и начал громко и отчаянно лаять.
Деревенские жители проснулись, услышав требовательный лай собаки, и поспешили из своих домов посмотреть, что случилось. «Как ужасно!» — кричали они, увидев дом отца Чанга, объятый пламенем. Ужас охватил их при виде огня, вырывающегося из-под крыши дома. Счастье метался между людьми с безумным лаем. Его голос сорвался от настойчивого требования помочь своему хозяину. Конечно, люди понимали, чего он хотел от них, но не было никого, кто согласился бы пожертвовать жизнь ради спасения старого крестьянина, потому что горел уже весь дом.
Поняв, что никто из людей не может ему помочь, пес кинулся в горящий ад разрушающегося дома. И стоящие кругом крестьяне были свидетелями доказательства небывалой любви, которая сильнее страха смерти.
Э. Сетон-Томпсон
Снап
История бультерьера
Я увидел его впервые в сумерках.
Рано утром я получил телеграмму от своего школьного товарища Джека:
«Посылаю тебе замечательного щенка. Будь с ним вежлив. Так оно безопаснее».
У Джека такой характер, что он мог прислать мне адскую машину или бешеного хорька вместо щенка, поэтому я дожидался посылки с некоторым любопытством. Когда она прибыла, я увидел, что на ней написано: «Опасно». Изнутри при малейшем движении доносилось ворчливое рычание. Заглянув в заделанное решеткой отверстие, я, однако, увидел не тигренка, а всего-навсего маленького белого бультерьера. Он старался укусить меня и все время сварливо рычал. Собаки рычат на два лада: низким, грудным голосом — это вежливое предупреждение или исполненный достоинства ответ — и громко, почти визгливо — это последнее слово перед нападением. И белый песик рычал именно так. Как любитель собак, я думал, что сумею справиться с любой из них. Поэтому, отпустив носильщика, я достал свой складной нож, с успехом заменявший молоток, топорик, ящик с инструментом и кочергу (специальность нашей фирмы) и сорвал решетку. Бесенок грозно рычал при каждом ударе по доскам и, как только я повернул ящик набок, устремился прямо к моим ногам. Если бы только его лапка не запуталась в проволочной сетке, мне пришлось бы плохо — он явно не собирался шутить. Я вскочил на стол, где он не мог меня достать, и попытался урезонить его. Я всегда был сторонником разговоров с животными. По моему глубокому убеждению, они улавливают общий смысл нашей речи и наших намерений, хотя бы даже и не понимая слов. Но этот щенок, по-видимому, считал меня лицемером и презрел все мои заискивания. Сперва он уселся под столом, зорко глядя во все стороны, не появится ли пытающаяся спуститься нога. Я был вполне уверен, что мог бы привести его к повиновению взглядом, но мне никак не удавалось взглянуть ему в глаза, и поэтому я оставался на столе. Я человек хладнокровный. Ведь я представитель фирмы, торгующей скобяными изделиями, а наш брат вообще славится присутствием духа, уступая разве только господам, торгующим готовым платьем.
Итак, я достал сигару и закурил, сидя по-турецки на столе, в то время как маленький деспот дожидался внизу моих ног. Затем я вынул из кармана телеграмму и перечитал ее: «Замечательный щенок. Будь с ним вежлив. Так оно безопаснее». Думаю, что мое хладнокровие успешно заменило в этом случае вежливость, ибо полчаса спустя рычание затихло. По прошествии часа он уже не бросался на газету, осторожно опущенную со стола для испытания его чувств. Возможно, что раздражение, вызванное клеткой, немного улеглось. А когда я закурил третью сигару, щенок неторопливо прошествовал к камину и улегся там, впрочем, не забывая меня — на это я не мог пожаловаться. Один его глаз все время следил за мной. Я же следил обоими глазами не за ним, а за его коротким хвостиком. Если бы этот хвост хоть единственный раз дернулся в сторону, я почувствовал бы, что победил. Но хвостик оставался неподвижным. Я достал книжку и продолжал сидеть на столе до тех пор, пока не затекли ноги и не начал гаснуть огонь в камине. К десяти часам стало прохладно, а в половине одиннадцатого огонь окончательно потух. Подарок моего друга встал на ноги и, позевывая, потягиваясь, отправился ко мне под кровать, где лежал меховой коврик. Легко переступив со стола на буфет и с буфета на камин, я также достиг постели и, без шума раздевшись, ухитрился улечься, не встревожив своего повелителя. Не успел я еще заснуть, когда услышал легкое царапанье и почувствовал, что кто-то ходит по кровати, затем по ногам. Снап, по-видимому, нашел, что внизу слишком холодно, и решил расположиться со всем возможным комфортом.
Он свернулся у меня в ногах очень неудобным для меня образом. Но напрасно было пытаться устроиться поуютнее, потому что едва я пробовал двинуться, как он вцепился в мою ногу с такой яростью, что только толстое одеяло спасало меня от жуткого увечья. Прошел целый час, прежде чем мне удалось так расположить ноги, передвигая их каждый раз на волосок, что можно было наконец уснуть. В течение ночи я несколько раз был разбужен гневным рычанием щенка — быть может, потому, что осмеливался шевелить ногой без его разрешения, но, кажется, также и за то, что позволял себе изредка храпеть.
Утром я хотел встать пораньше Снапа. Видите ли, я назвал его Снапом… Полное его имя было Джинджерснап. Некоторым собакам с трудом приискиваешь имя, другим же не приходится придумывать клички — они являются как-то сами собой.
Итак, я хотел встать в семь часов. Снап предпочел отложить вставание до восьми, поэтому мы встали в восемь. Он разрешил мне затопить камин и позволил одеться, ни разу не загнав меня на стол. Выходя из комнаты, чтобы приготовить завтрак, я заметил:
— Снап, друг мой, некоторые люди стали бы воспитывать тебя с помощью хлыста, но мне кажется, что мой план лучше. Теперешние доктора рекомендуют систему лечения, которая называется «оставлять без завтрака». Я испробую ее на тебе.
Было жестоко весь день не давать ему еды, но я выдержал характер. Он расцарапал всю дверь, и мне потом пришлось ее заново красить, но зато к вечеру он охотно согласился взять из моих рук немного пищи.
Не прошло и недели, как мы были уже друзьями. Теперь он спал у меня на кровати, не пытаясь искалечить меня при малейшем движении. Система лечения, которая называлась «оставлять без завтрака», сделала чудеса, и через три месяца нас нельзя было разлить водой. Оказалось также, что в телеграмме он не зря был назван замечательным щенком.
Видимо, чувство страха было ему незнакомо. Когда он встречал маленькую собачку, он не обращал на нее никакого внимания, но стоило появиться здоровому псу, как он струной вытягивал свой толстый хвост и принимался прохаживаться вокруг незнакомца, презрительно шаркая задними ногами и поглядывая в небо, на землю, вдаль — куда угодно, за исключением этого пса, и отмечая его присутствие только частым рычанием на высоких нотах. Если незнакомец не спешил удалиться, начинался бой. После боя незнакомец в большинстве случаев удалялся с особой готовностью. Случалось и Снапу проиграть сражение, но никакой горький опыт не мог вселить в него и крупицы осторожности.
