Гала стала говорить, как она сочувствует Художнице, и с оттенком злорадства заявила, что если бы она не забрала из ее галереи картины, то ее бы не ограбили, а потом поинтересовалась, не украли ли у нее ту большую картину, которая была на выставке в Саратове. Мама немного удивилась и ответила, что нет, ее еще не привезли. После этого она задумалась, и мы пошли дальше. Еще сильнее она задумалась после того, как мы встретили на этой же прогулке Дуремара. Тут уж я оторвался по полной! Мама неосторожно меня отпустила довольно далеко, и я, заметив его, помчался к нему с громким лаем. Увы, добраться до него мне не удалось — он бросился от меня удирать со всех ног и успел запрыгнуть на скамейку. Пока я подскакивал, пытаясь его достать, прибежала Мама и меня забрала. Против обыкновения, она меня не ругала и даже не извинилась, а когда мы пришли домой, сказала:
— Что ж, поехали в университет. Мне все равно надо было туда съездить, но теперь я возьму тебя с собой, придется взять такси.
Я, конечно, страшно обрадовался. Я никогда раньше не был в том месте, которое Мама называла «университет», и мне там очень понравилось. Это как идти в гости, но только людей очень много, и все добрые и мною восхищаются. Больше всего похоже на «телевидение». Уже в лифте кто-то попросил разрешение почесать меня за ушами, а когда мы пришли в большую комнату, так все вокруг меня бегали. Угощали меня печеньем, я его не люблю, но из вежливости взял и зарыл в углу, и все почему-то смеялись. А сколько запахов! Там я впервые увидел живого кролика, но поиграть с ним, мне, увы, не дали. А потом мы с Мамой пошли в совсем маленькую комнатку, где был Волчий Человек, я ему очень обрадовался. Оказывается, Мама привела меня для серьезного разговора. Она рассказала Волчьему Человеку о последних событиях на даче Художницы, о том, что я был вместе с ней на месте преступления и теперь бросаюсь на членов семьи Галы. Она хотела знать, почему мое поведение по отношению к этим людям так резко изменилось — не потому ли, что я учуял там их запах? Это я уже потом понял, а тогда мы просто с Волчьим Человеком поговорили. После этого он сказал Маме, что всегда доверял и доверяет своей, волчьей и собачьей интуиции (тут уж я слушал — к нему я всегда прислушиваюсь). Если Мама подозревает, что эти люди замешаны в краже, то моя агрессивность свидетельствует против них (оказывается, я агрессивный!). Еще он рассказал ей о собаке своих знакомых, которая терпеть не могла одного из друзей дома и готова была его съесть, да хозяева не позволяли. Через некоторое время этот человек совершил кражу в доме общих приятелей, у которых собаки не было.
— Думаю, что Тимоша зря нападать не будет, он умный пес, обязательно должна быть причина, — заключил он.
Как приятно иметь дело с умным человеком! И молодец Мама, наконец она поняла, что я пытался рассказать. Хотя могла бы понять и раньше.
Вернувшись домой, Мама развила «бурную деятельность» по телефону. Не знаю, как это можно назвать деятельностью, но висела она на трубке до позднего вечера. На следующее утро она разбудила меня рано и сразу потащила гулять, причем все время меня подгоняла. Не люблю, когда она чересчур энергичная. Зато потом мы зашли к Бабушке. Оказывается, Мама с подругами устроила заговор с целью поймать злодеев, и Бабушке в нем была отведена важная роль — ей было поручено через «сарафанное радио» передать Гале, что картину Художницы с волками наконец привезли из Саратова и пока что ее поместили в мастерскую на даче, только на два дня, пока не закончится ремонт в квартире. «Сарафанное радио» — это, оказывается, старушки на лавочках перед подъездами, но почему сарафанное? Сарафан — это то, что Мама надевает на себя, когда жарко, но наши бабушки сарафанов не носят, к тому же осенью они уже все сидят в пальто.
На следующий день к вечеру мы поехали устраивать засаду. Вообще-то Мама собиралась ехать без меня, я попал туда случайно. Примерно ко времени дневной прогулки у нас очень кстати случилась авария: весь дом остался без света и воды — так что ей пришлось взять меня с собой. Недалеко от дачи мы встретились с Художницей, Санни и Бертой и пошли в мастерскую, только мы прошли не через калитку, а через соседний участок и тихо-тихо, крадучись, пробрались к себе. Последний отрезок пути мы все впятером вообще ползли, как заправские охотники, только трава была мокрая, и у меня вымокло брюшко, а наши хозяйки промокли насквозь. Я, конечно, рад приключениям, но это оказалось не совсем веселым, тем более что хозяйки велели нам сидеть совсем тихо, чтобы нас никто не слышал. Дыра в стене была заделана, мы прятались рядом, в маленькой комнатке рядом с мастерской. А в мастерской стояла огромная картина, упакованная в картон. На самом деле это была не картина, а пустая картонка, картины не так пахнут, я в этом разбираюсь. Ее незадолго до нас внесли муж Художницы и Машин кавалер Сережа, постаравшись, чтобы Баба Яга их заметила. Сидели мы долго, играть было нельзя, стало скучно. Впрочем, Мама шепотом мне сказала, что скоро мы пойдем домой, потому что мужчины нас сменят, как только стемнеет. Оказывается, они согласились, чтобы мы дежурили только до темноты, потому что были уверены, что все черные дела совершаются во мраке ночи, и вообще не слишком верили в нашу затею. Наутро их должны были сменить Маша, Птичка и Вайдат.
Я уже задремал, когда вдруг в передней раздался стук — кто-то ломал стену. Спросонья я хотел залаять, но Мама зажала мне рот рукой. Рядом Художница точно так же двумя руками сжимала пасти Санни и Берте. Вскоре мы увидели в передней свет, и двое злоумышленников проникли в мастерскую. Один из них споткнулся обо что-то, громко выругался, и я узнал голос Дуремара. Они довольно долго там возились, и только когда потопали обратно, таща за собой коробку, хозяйки скомандовали нам, дрожащим от нетерпения:
— Фас!
С громким лаем мы все трое понеслись ловить злодеев, я едва успел вывернуться из-под Бертиных лап. Они все побросали и побежали. Вот уж не думал, что люди способны так быстро бегать! Мы догнали их только у самой калитки. Тут я обогнал больших собак, потому что воры захлопнули калитку перед самым нашим носом, и пока Берта вышибала ее, бросаясь на нее всем телом, я шмыгнул в дыру под забором. Дальше все было делом техники: пока Дуремар и Пошатывающийся — конечно же, вторым грабителем был он — месили грязь на проезжей части, я обогнал их по обочине, забежал вперед и стал носиться поперек дороги, перегораживая им путь. Первым удирал Дуремар, увидев меня, он замахал руками, поскользнулся и шлепнулся в грязь. Тут уже набежала Берта и плюхнулась на него всей своей массой, а я для острастки куснул его за ногу — давно мечтал добраться. Увидев поверженного сообщника, Пошатывающийся сел на землю и обнял голову руками, закрыв глаза. И правильно сделал, потому что над ним уже стояла Санни, забывшая о своей хромоте. Она грозно рычала, и шерсть у нее на загривке стояла дыбом, так что лучше ему было на нее не смотреть.
Хозяйки добежали до нас, когда все было закончено. Они закричали, чтобы воры не двигались, иначе собаки пустят в ход зубы, и Художница вызвала по телефону Участкового. Тот вскоре пришел, он был не в форме и выглядел совсем не внушительно. Почти одновременно появились и муж Художницы с Сережей, донельзя удивленные. Рядом с Дуремаром в луже валялась его клетчатая кепочка, и я ее пометил.
Конечно, с нами обращались, как мы того заслуживали, то есть как с героями. Пока мужчины разбирались с задержанными, хозяйки отвели нас домой к Художнице и там вкусно-вкусно накормили. А потом мы с Мамой поехали домой, и нам не пришлось подниматься по черной лестнице на наш двадцать второй этаж, как она грозилась, — свет включили, и лифты уже работали.
Ночью Мама меня несколько раз будила, потому что во сне я бегал и лаял. А наутро мы с Мамой пошли гулять, но на самом деле мы почти не гуляли, а сразу зашли к Бабушке, которая копалась у себя в садике. Так что остаток прогулки я провел у нее на ручках — Мама рассказывала ей о моих подвигах, а Бабушка целовала меня и говорила, какой я замечательный. В свою очередь, Бабушка доложила Маме последние новости. Соседка Валентина донесла, что ночью у ее соседей опять был скандал. Громко ругались Гала и Голенастая — мужчин в доме не осталось. Вернее, слышен был голос одной только Голенастой. Она вопила, что родители «подвели ее под монастырь» и она ни минуты тут не останется, и в конце концов она убежала, прижимая к себе перепуганных собачек, даже без вещей. Валентина подглядывала, чуть приоткрыв дверь.
Мы с Мамой гуляли долго, вернее, сидели у подъезда. Она чего-то ждала. И, наконец, дождалась. Подъехала незнакомая машина, из нее вышли трое мужчин, один из них тот, кто приезжал на ограбленную дачу, и вошли в соседний подъезд. Мама подхватила меня и помчалась вслед за ними. Мы сели в следующий лифт и вышли на двадцать втором этаже как раз вовремя для того, чтобы записаться в понятые. Второй понятой оказалась соседка Валентина. Мама мне шепнула: «Сиди тихо, как мышка» — никогда не слышал, как сидят мышки! Но я понял, что надо сделаться незаметным, чтобы нас не выгнали. Меня все-таки заметили. Но тут знакомый мне милиционер — он один из них был в форме — сказал:
