Ознакомительная версия.
— Ну-ну, хорошо, что ты явилась! — прогремел герцог. — Я хочу показать тебе новую собаку. Она великолепна! Красавица! Лучшей колли я в жизни не видел.
— Но она не такая хорошая, как бывали в прежние времена? — спросила Присцилла.
— Что ты шамкаешь? — заорал герцог. — Я не расслышал ни слова.
Он отлично расслышал, но предпочел не признаться в том.
— Я знал, что она будет моя, — продолжал герцог. — Я за ней охотился три года.
— Три года! — повторила Присцилла. Она знала, что дедушка ждет от нее такого ответа.
— Да, три года. Он думал, что мне его не переупрямить, а вышло по-моему. Я три года назад предложил ему за собаку десять фунтов — он ее не продал. На другой год я поднял цену до двенадцати — он не продал. В прошлом году я предложил пятнадцать фунтов. Сказал ему, что это крайняя цена, что больше я надбавлять не стану, и я в самом деле так себе поставил. Но он не поверил. Придерживал собаку еще полгода, и вот на прошлой неделе дал мне знать, что согласен.
Герцог самодовольно усмехнулся, но Присцилла покачала головой:
— Откуда ты знаешь, что он не «подменил» собаку?
Вопрос был естественный, потому что, сказать по совести, йоркширцы знамениты не только умением выращивать собак, но поговаривают, что их умение простирается слишком далеко. Они частенько применяют всякие тайные приемы, чтобы скрыть в собаке недостаток: например, так подправят кривое ухо или неправильный постанов хвоста, что недочет будет совершенно незаметен, покуда какой-нибудь не очень понимающий покупатель не уплатит за собаку деньги и не возьмет ее к себе домой. Такие фокусы и приемы называются у йоркширских собачников «подменой». При купле и продаже собак, как и с лошадьми, применяется неписаное правило: «caveat emptor» — покупатель, гляди в оба!
Но герцог, услышав вопрос Присциллы, только заорал громче прежнего:
— Откуда я знаю, что он не «подменил»? Да потому, что я и сам йоркширец. Я знаю все их фокусы и еще столько же в придачу, уж будьте покойны! Нет, собака правильная. К тому же я ее купил у… как бишь его… у Керраклафа. Я его знаю. Он себе такого со мной не позволит. Никогда!
И герцог взмахнул над головой своей здоровенной палкой, как бы бросая вызов каждому, кто посмел бы сыграть с ним шутку. Старик и его внучка прошли по дорожке к собачьим клеткам. Там, у проволочной загородки, они остановились поглядеть на собаку в ее дворике.
Присцилла увидела лежавшую на земле большую черно-бело-золотистую колли. Она лежала, склонив голову на передние лапы, — благородную темную голову, изящные очертания которой четко рисовались на снежной белизне пышных «брыжей» и «фартука».
Герцог прищелкнул языком, подзывая собаку. Она не ответила. Только легкое движение уха показало, что собака услышала. Она лежала, не поводя глазами на людей, разглядывавших ее сквозь железную сетку.
Присцилла пригнулась, захлопала в ладоши и позвала скороговоркой:
— Сюда, колли, сюда, сюда! Ну погляди на меня. Сюда!
Ровно на одну секунду большие карие глаза колли скосились на девочку, темно-карие глаза, задумчивые и, казалось, печальные. Потом они опять уставились в пустоту.
Присцилла выпрямилась:
— Дедушка, она как будто нездорова!
— Чепуха! — проорал герцог. — Вполне здорова. Хайнз, Хайнз! Куда он спрятался, этот болван? Хайнз!
— Иду, сэр, иду!
Резкий, гнусавый голос Хайнза донесся из-за строений, и тотчас же поспешил показаться и сам герцогский слуга:
— Да, сэр? Вы меня звали, сэр?
— Звал, конечно! Вы что, оглохли? Хайнз, что с собакой? Шерсть у нее потускнела.
— Понимаете, сэр, сейчас она плохо ест, — поспешил разъяснить Хайнз. — Она, я сказал бы, избалована. Собак, когда держат их дома, в комнатах, всегда балуют. Кормят с руки — так сказать, серебряной ложечкой. Но у меня она живо исправится. Через несколько дней станет есть, как положено порядочной собаке.
— Ну-ну! Ты за ней присматривай, Хайнз! — закричал герцог. — Хорошенько присматривай за этой колли!
— Хорошо, сэр, уж я постараюсь! — заверил Хайнз.
— Еще бы! — сказал герцог.
И, что-то ворча, он пошел прочь. Он был несколько разочарован. Ему хотелось показать Присцилле прекрасное новое приобретение, а она увидела вместо того довольно-таки жалкого пса.
Он услышал голос внучки.
— Что ты там говоришь?
Она вскинула голову:
— Я говорю, почему тот человек продал вам свою колли?
Герцог остановился, почесал за ухом:
— Он, я полагаю, понял, что я к впрямь предложил свою крайнюю цену. Я ему сказал, что больше не прибавлю ни полпенни, и, я полагаю, он понял, что я и в самом деле так решил. Только и всего.
Когда дедушка с внучкой пошли вдвоем к большому старому дому, Хайнз обернулся к собаке в клетке.
— Ты у меня будешь есть как миленькая! — сказал он. — Будешь ты у меня жрать, хотя бы мне пришлось силком запихивать в тебя жратву.
Собака в ответ не шевельнулась. Она только сожмурила глаза, как будто и знать не хотела человека по ту сторону решетки.
Он давно ушел, а она все лежала неподвижно на солнце, пока тени не стали длиннее. Тогда она нехотя встала. Подняла голову и, наставив нос против ветра, принюхалась. Не учуяв того, чего хотела, она тихо заскулила. Потом зашагала вдоль решетки, взад и вперед, взад и вперед, как будто несла караул.
Она была собака и не умела думать теми формами мысли, какие мы можем облекать в слова. У нее только возникло в мозгу и в теле нарастающее желание, поначалу смутное. Но дальше желание становилось ясней и ясней. Чувство времени дало толчок ее мозгу и мускулам.
И вдруг для Лесси стало ясно, чего она хочет. Она теперь знала.
Глава четвертая
ЛЕССИ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
Когда Джо Керраклаф вышел из школы и шагнул за ворота, он не поверил своим глазам. Он постоял на месте, потом закричал пронзительно:
— Лесси! Лесси!
Он кинулся к собаке, в буйной радости стал подле нее на колени и запустил пальцы в ее густую шерсть. Он зарылся лицом в ее брыжи, похлопывая ее по бокам.
Потом встал и чуть не заплясал от восторга. Был странный контраст в поведении мальчика и собаки. Мальчик был вне себя от счастья, собака же сидела спокойно, и только колыхание хвоста с белым пером на кончике показывало, что она рада его видеть.
Она как будто говорила:
«Из-за чего так волноваться? Мне полагается приходить сюда, и я пришла. Что тут особенного?»
— Пошли, Лесси, — сказал мальчик.
Он повернулся и побежал по улице. Первую секунду он не думал о том, как собака оказалась здесь. Когда же до него дошло, что это все же странно, он оттолкнул от себя эту мысль.
К чему спрашивать, как произошла такая странная вещь? Довольно того, что она произошла.
Но тревога не хотела уняться. Он ее успокаивал опять и опять.
Не откупил ли отец собаку? Может быть, и так!
Он мчался по Верхней улице, и теперь, казалось, его возбуждение передалось и Лесси. Она бежала рядом, взвиваясь в высоких прыжках и звонко вылаивая крик о счастье, что вполне доступно собаке. Она при этом широко растягивала рот, как очень часто делают колли в минуту радости, почему и уверяют их владельцы, что собаки у них смеются, когда бывают довольны.
Только у биржи труда Джо сбавил шаг. И тут его громко окликнул мужской голос:
— Эге, парень, это ты где же сыскал опять свою собаку?
Слова были сказаны протяжным йоркширским говором, и Джо ответил так же. Хотя в школе все дети говорили по-английски «чисто», считалось, что из вежливости взрослым надо отвечать тем же говором, каким говорят они.
— Я глянул — а она сидит у школьных ворот, — откликнулся Джо.
Но теперь он уже знал правду. Отец собаку не откупил, иначе все уже знали бы о том. В таких маленьких поселках, как Гринол-Бридж, каждый знает, как дела у каждого жителя. И, конечно, в поселке Гринол-Бридж люди знали бы о таком важном деле, как выкуп Лесси.
Лесси убежала! Вот оно что!
Джо Керраклаф уже не мчался радостно дальше. Медленно, задумчиво шел он теперь в гору узким переулком к своему дому. У дверей он обернулся и печально поглядел на собаку.
— Стоп, Лесси! — сказал он. — К ноге!
В задумчивости, наморщив лоб, он стоял у дверей. Он принял спокойный вид, чтоб лицо ничего не выражало. Открыл дверь и вошел.
— Мама, — сказал он. — У меня сюрприз. — Он протянул к ней руку, как будто этот жест должен был помочь ему добиться желанного. — Лесси вернулась, — сказал он.
Он увидел, что мать смотрит на него. Что отец на своем месте у огня поднял голову. Потом, когда вошел в дом, увидел, что они перевели глаза на собаку, которая послушно жалась к его ноге. Они смотрели, но не говорили ничего.
Будто поняв их молчание, колли постояла на месте. Потом пошла вперед, опустив голову, как это свойственно собаке, когда она чувствует, что в чем-то провинилась, хоть и не знает в чем. Она подошла к ковру у очага и завиляла хвостом как бы в знак того, что, если и есть за ней грех, она готова его загладить.
Ознакомительная версия.
