Наталья Романова - Дайте кошке слово

Странно? Но почему же? Мы ведь не удивляемся, что у кошки голова, и два глаза, и сердце, как у человека. Что голова, и глаза, и сердце — не странно, а вот характер — странно. А вот тут, быть может, как раз в характере все и дело.

Ведь в природе каждому свое. Рыбе — плавники, плавай. Обезьяне — длинные руки, лазай. Тигру — сила и ловкость. А собакам и кошкам — характер. Сродни человеческому. Чтобы понять могли человека и сблизиться с ним. А сблизившись, все более становиться похожими на него, достигая еще большей близости и понимания.

С древних времен кошки жили рядом с людьми. Прошли тысячи лет. Бесчисленное количество раз кошки в свой критический период общались не только с себе подобными, но и с человеком. Кошка в критический момент видела человека! Она впитывала его в себя, запечатлевала его образ, растворялась в нем. Кто она теперь? Совсем другая. У нее другие должны быть повадки и чувства. У нее должна быть «тонкость души» и ум незаурядный, да, если на то пошло, она должна быть действительно «сродни» человеку.

Итальянскому этологу Майнарди для опытов над мышами нужны были дикие крысы. «Но где их теперь найти? — сокрушается он. — Ведь ни в одной крысе нельзя быть уверенным, что она воистину дикая».

Вся живая природа, сталкиваясь с человеком, постепенно становится «одомашненной», вбирая в себя его черты, повадки и сущность.

Так что уж говорить о кошках!

Теперь ученые придают большое значение индивидуальности. Муравей — «глупый», а рядом ползет — «умный».

Да я и сама такое наблюдала у жуков-точильщиков, которые живут в домах. Я построила лабиринт. Лабиринты можно из чего угодно строить. Главное тут — запутать животное, чтобы оно не знало, как найти выход.

Для домовых жуков-точильщиков я построила лабиринт из карандашей. Что может быть примитивнее? Однако круглые или граненые карандаши являются почти непреодолимым препятствием для таких жуков. Они пробуют взбираться на них и падают, переворачиваясь на спину.

В опыте с миниатюрным лабиринтом есть все: награда — состояние свободы! И надо сказать, как я заметила, мои жуки, помещенные в лабиринт, все силы сразу же направляли на свое освобождение. О наказании я уже говорила: не туда пополз и тут же упал на спину, и немногим удавалось сразу перевернуться, некоторые часами барахтались. Побарахтаются так разок, другой — и сил больше нет. Замрет жук и лежит неподвижно, пока силы накопит. Так с большинством жуков и происходило.

Однако были жуки, которые с первого раза понимали — нечего больше взбираться на карандаши, без толку это. Один раз перевернулись, побарахтались, встали опять на лапки и начинали искать выход между карандашами. И находили. Когда же я опять сажала их на прежнее место, то во второй раз они обычно находили выход не тот, каким первый раз попадали на свободу, а другой. И только один жук сразу запомнил путь. И сколько раз я его ни возвращала на первоначальное место, одним и тем же выходил путем.

Так вот этот жук и был та самая «индивидуальность», он-то и был «умник»…

Глядя на своего кота, я надеялась, что он тоже будет «умником», хотя бы потому, что у него был чрезвычайно длинный нос. Некоторые даже прозвали его «носатиком». Нам это прозвище, правда, не нравилось, и я это просто потому здесь рассказываю, что есть мнение, будто между длиной носа и умом существует корреляция. И чем длиннее нос, тем умнее должен быть его обладатель.

Кстати, я еще не сказала, как зовут моего кота. Все говорю кот да кот, и вам, наверное, уж и не хочется, чтобы я его как-нибудь по-другому называла, так я и не буду, потому что зовут моего кота — Котя. А ту первую мою кошку, если вы помните, звали Утя.

Так вот, Котя и Утя были родственниками. Да, да. Котя был внуком Ути. И как вы поймете из дальнейшего, это обстоятельство для рассматриваемых нами вопросов в связи с импринтингом имеет чрезвычайно важное значение. Дело в том, что как раз та самая индивидуальность, которая есть в каждом и без которой нет жизни вообще, при изучении жизни индивида чрезвычайно мешает. Ведь если жук не похож на жука, а кот на кота, то как их сравнивать, как выяснить влияние какого-то одного определенного фактора на организм? Ведь для этого надо поставить серию опытов, в которых действию этого фактора, скажем определенной температуре, должны подвергаться идентичные организмы. Но где взять идентичных животных? Взять таких животных неоткуда, если только не брать близнецов, и то лишь однояйцевых.

Правда, есть и другой выход: можно брать не идентичные особи, но такие, в которых различия, с одной стороны, — минимальны, а с другой стороны, — причины их ясны.

И вот тут как раз очень важно, что Котя и Утя были родственниками. И родство их было то самое, которое в генетике, согласно законам Менделя, и считается наиболее близким, когда дочерние гены при расхождении вновь объединяются во внуках.

Однако, несмотря на все это, Котя не был похож на Утю. Ни внешне, ни по характеру. Это был совсем другой кот. Как бы другой породы. Котя был рыжий, пушистый, мягкий и нежный. А Утя — обыкновенная серая, сердитая дворовая кошка. Итак, различия налицо, и теперь надо выяснить, по возможности, их причины.

Так вот оказывается, что именно обыкновенная серая кошка, кошка с тигровыми полосами, именно она, как установили ученые, в потомстве может дать мутанта рыжего цвета. Исчез в результате появления мутантного гена фермент, превращающий желтый пигмент в черный, и вот вам — рыжий цвет. Рыжей была дочь Ути — Маша, рыжим родился и внук — Котя.

Итак, Котя рыжий. А если ты рыжий, да еще пушистый, то, возможно, ты должен быть и нежнее, и чувствительнее, и ближе к человеку.

Но тогда и Маша (мать Коти) тоже должна была бы обладать теми же свойствами, поскольку она тоже рыжая и пушистая. Однако она по характеру оказалась более похожа на серую Утю, нежели на рыжего Котю. В сходстве рыжей Маши и серой Ути странным было еще и то, что они воспитывались в разных семьях, в то время как Котя и Утя, воспитанные в одной семье (нашей), по характеру были совсем разными. Вот и получается, что не цвет, не длина шерсти, не семья, где жили кошки, определили их главные различия, а нечто другое. Но что?

Детство, момент запечатления, оно у всех троих было разным. У Ути это запечатление происходило на свою мать-кошку и, возможно, случайных людей, «которые шли мимо». У Маши — на Утю и нас, а у Коти — только на нас, поскольку принесли его еще слепым.

Вот это «только на нас» и создало, очевидно, ту основную причину, в результате которой Котя так отличался от своей рыжей матери — Маши и особенно от своей серой бабушки — Ути.

Когда говорят об импринтинге, то обычно упоминают два момента: момент запечатления образа матери и как следствие этого запечатления — выбор партнера, соответствующего запечатленному виду. О силе запечатления «образа матери» принято судить по силе привязанности к ней в раннем детстве, в момент запечатления. Измеряют же эту силу длиной пробега «ребенка» за матерью. Существует аппарат Хесса, в центре которого по кругу вращается модель «матери», а по краю, по специальной дорожке, бегают, как бы за ней, ее истинные или запечатленные на нее дети. Чем сильнее «запечатление», тем дальше пробегает детеныш. И тем резвее он бежит. Мой Котя тоже бегал за мной. Даже сонный, спотыкаясь.

Мы говорим все время об импринтинге, потому что это в своем роде уникальное явление и чрезвычайно наглядное. А потому надо прежде всего свериться с ним, а уж потом идти дальше.

Замечательный американский биолог Леб в 70-х годах прошлого столетия сказал: «Дайте мне «атом поведения», и я объясню все». Импринтинг — это и есть наш «атом поведения», отправная точка, от нее мы начали, с ней сверяемся, ее ищем.

Об импринтинге известно уже довольно много. Какие бывают запечатления, какие факторы (обстоятельства) на них действуют. Когда сильнее, когда слабее. В каком возрасте и сколько длится этот критический момент запечатления и как поддается «запечатление» изменениям.

Но ведь надо идти дальше, необходимо идти дальше. Но куда?

Давайте разберемся, что такое импринтинг? Пока что он определен как запечатление на образ матери, а результат — осознание себя как вида. Итак, если ты запечатлен на образ матери своего вида, то ты начинаешь существовать в обычном плане, в котором из рода в род существовали твои родители, сородичи и пусть далекие тебе, но представители твоего вида. В этом случае «атом поведения» сольется с тысячами таких же «атомов» и заслонит, скроет от нас картину, которую мы тщетно пытаемся изучить.

Но вот детеныш запечатлен на образ матери другого вида. И следовательно, в критический момент детеныш воссоздает самого себя по образу и подобию того, кого считает «матерью». Как же он воссоздает? Внешне? Внешне он остается все тем же. Значит, психически, морально. Нельзя же думать, что импринтинг ограничивается лишь «пробегом» за матерью в детстве и стремлением к выбору партнера из представителей того вида, на который был запечатлен, в зрелости. Надо думать, что это просто те моменты, которые открылись нам, стали доступны для изучения, и что между ними существует целый ряд других факторов поведения, также «поступающих в распоряжение» влиянию импринтинга. А следовательно, должны иметь место изменения и в мышлении, и в психике, и в поведении: Но вся психика не может измениться, она может измениться лишь в рамках, доступных для действия импринтинга. И получаются «ножницы». Между поведением детеныша, запечатленного на свой вид, и поведением детеныша, запечатленного на чужой вид.