На какое-то мгновение ученому стало беспокойно — у него нет оружия, а пес как-никак питбуль. Они одни в диком лесу, и человек понятия не имел, каковы намерения пса.
Ты ранен, Виктор, и ты — очень легкая добыча.
Он отогнал эти пугающие мысли и упрекнул себя. Пес просто любопытен и, возможно, чувствует, что человек для него не опасен.
«Продать бы эту историю желтой прессе и удалиться от дел», — подумал он с горькой иронией, представив себе первую полосу таблоида, свой портрет с костылем на фоне леса, где его подкараулила «собака-убийца»: На вкладке должна быть собачья голова (подойдет любая порода), жуткий оскал, кровь со слюной вперемешку. Каков же будет заголовок? «Чудовищная пытка: раненого профессора преследует в горах кровожадный питбуль!» Может, его даже пригласят на ток-шоу. Хоффман тряхнул головой — его совсем не радовал этот черный юмор.
Пес подполз поближе и лег на землю, как домашняя собака, терпеливо ожидающая хозяина. В голове у Хоффмана прозвенело что-то похожее на предупреждающий сигнал. Как ученый, он жаждал воспользоваться моментом и установить, наконец, что пес ведет независимую жизнь. Но пес действовал не как дикая собака, и Хоффман спрашивал себя: неужели он прошел через все это только для того, чтобы узнать, что собаку просто кто-то потерял?
— Иди ко мне, мальчик. — Хоффман протянул руку, как будто в ней была еда, и призывно посвистел. — Иди сюда.
Он говорил мягко, ободряюще, но пес попятился. Очевидно, испуган и недоверчив, и Хоффман подумал, что пес сейчас сбежит.
— Ты боишься меня, да? Я тебя не обижу. Давай, иди ко мне.
Несколько секунд он продолжал говорить, но пес не двигался: поза выражала подозрение и неуверенность, он смотрел на человека, не прижимая ушей и не виляя хвостом, давая понять, что понимает слова. Когда наконец Хоффман отступил назад, у него не оставалось сомнений — это не чей-то питомец. Это домашняя собака, живущая независимо от людей, от их пищи, крова и привязанностей. Пес просто любопытен, вот и все. Дамиан идеально подходит для его исследования.
Вскоре совсем стемнело, и Хоффман мысленно вернулся к собственному удручающему положению. Он поднялся — нужно двигаться, бороться с Холодом, который уже проникал внутрь. Какой-то шорох — где же пес? Яркий золотой окрас в темноте превратился в серый — собака стала почти невидимкой. Хоффман отступил в испуге.
Что за черт!
Пес исчез. Затем вернулся. Затем снова пропал. Стараясь держаться подальше от человека, он куда-то вел его. Профессор на мгновение растерялся, но что еще оставалось делать — он пожал плечами и двинулся за собачьей тенью. Пес возникал из темноты снова и снова, всегда останавливаясь в нескольких шагах от человека. В полной темноте, под затянутым тучами небом идти Хоффману было очень тяжело. Через несколько минут он остановился перевести дух, опершись на ствол дерева.
Да, попал я в переделку.
Поблизости возник темный силуэт питбуля. Через секунду он прилег где-то в стороне от профессора. Хоффман, конечно, слышал истории о собаках, которые чувствовали, что человек в беде, и помогали ему. Как бихевиорист, он слушал такие истории несколько отстраненно. Не отвергал их, но был далек от мнения, будто собаки — те же люди, только маленькие и покрытые шерстью. Действия собаки могут помогать человеку, это несомненно, но его интересовали подлинные мотивы такого поведения.
Отдохнув и немного подумав, ученый вынужден был признать, что он совершенно озадачен. Столь исключительному поведению не было причин. Будь пес просто любопытен, он вел бы себя гораздо осторожнее и не приближался бы к нему. Если же Дамиан — домашний пес, то почему не реагирует на дружелюбные жесты профессора?
Каковы бы ни были мотивы собаки, профессор, дрожа от холода, был признателен живому существу, которое так преданно вело его сквозь абсолютную тьму. Хоть собака и небольшая, уверял себя Хоффман, вид крепыша Дамиана заставит медведей и пум держаться от них подальше. Они снова двинулись вперед, но меньше чем через час Хоффману опять пришлось остановиться. Он был весь покрыт испариной и не имел ни малейшего понятия о том, где находится. Просто шел за мелькающей впереди собакой. У него был компас, но в темноте стрелку не разглядеть, а спичек он с собой не взял, рассчитывая только на дневной переход.
— Я бы сейчас отдал пять — нет, семь лет жизни за чашку кофе, — произнес он в темноту, обращаясь к собаке. Дамиан подошел и улегся в ожидании так близко, что Хоффман мог видеть его очертания. Пес вздохнул и удобно пристроил голову на сложенных передних лапах.
Не устраивайся слишком уютно, дружок, мне надо идти.
Остывающий пот блестящим инеем холодил кожу. Где-то вдалеке слышался шум реки. Обнадеживает. Если река поблизости, можно идти вдоль русла и к утру добраться до лагеря.
Отдохнув несколько минут, он поднялся, и пес опять побежал вперед, указывая путь. Еще около часа они двигались во мраке, ученый был весь в поту, но держался изо всех сил; пес терпеливо ждал его, затем медленно шел дальше, и так — снова и снова.
Где-то далеко за полночь подлесок, сильно затруднявший путь, внезапно кончился, и профессор пошел быстрее. Осторожно ступая на больную ногу, он ощутил странное прикосновение к бедру — что-то вроде ветки, но тверже, ощупал предмет руками и понял, что это туго натянутая веревка. Он громко рассмеялся.
— Сукин сын! — воскликнул он.
Он в лагере. Возле собственной палатки. Здесь его фонарь, трубка, кофе, аспирин и спальный мешок. Невероятная удача. Профессор оглянулся — где Дамиан? Прислушался, но ничего не услышал. Собака исчезла.
— Дамиан? — позвал он в темноту. — Эй, парень, с меня причитается, — пробормотал он, забираясь под тент.
Хоффман не видел собаку до следующего вечера. Он решил дать отдохнуть своей лодыжке дня три-четыре, прежде чем снова отправляться на поиски, и теперь сидел у костра, вытянув больную ногу, наслаждаясь одиночеством своей временной тюрьмы. Кроме коротких болезненных вылазок за дровами, ему больше нечего было делать — только сидеть, пить кофе и курить трубку. «Случаются вещи и похуже, чем вынужденный отдых», — думал он. Время тянулось медленно. Иногда пес приходил, фыркал, метил территорию вокруг костра, и Хоффман был благодарен ему за компанию. Дамиан приближался к костру шагов на двадцать и ложился, как сфинкс, щурясь сквозь оранжевое пламя на человека: Следя за ним, Хоффман поражался сходству этой сцены с представлениями теоретиков, согласно которым современные представители семейства псовых — потомки волков, одомашненных человеком дюжину тысячелетий назад. Раньше он часто об этом задумывался. Но волки не подходили к кострам, так что подобная версия всегда казалась ему слишком примитивной. Что-то произошло — тридцать, сорок, может, даже пятьдесят тысячелетий назад — между человеком, сидевшим у огня, как он сейчас, и собакой, вышедшей из непроглядного леса, как Дамиан. Что бы там ни случилось, в результате у двух видов сложились уникальные взаимоотношения, которые продолжаются много веков. Дамиан, размышлял он, с его острыми купированными ушами и гладкой короткой шерстью, так же не похож на доисторического пса, как стареющий, лысеющий биолог, потягивающий кофе и дымящий трубкой, не похож на первобытного человека. Но сама сцена заставляла задуматься о происхождении дружбы между человеком и собакой. Правда ли, что волки вышли из ночи, как эта собака, и постепенно свыклись с шумом, запахами и поведением приматов у костра? Или то были какие-то другие собачьи предки? Возможно, человек вел себя активнее, ловил диких собак и насильственно приручал их? Или их сплотило некое явление природы, о котором люди пока не подозревают?
Виктор Хоффман как никто другой был знаком со всевозможными свидетельствами приручения собаки человеком и все-таки вынужден был признать, что не знает ответа. Проявления симпатии со стороны дикого пса оставались для него загадкой.
На следующую ночь пес пришел снова и снова лег у огня. На этот раз он смотрел на Хоффмана всего несколько минут, затем деловито свернулся клубком и уснул под моросящим дождем. Хоффман решил не спать всю ночь, если потребуется, и непременно узнать, останется ли пес здесь до рассвета или уйдет раньше.
Ему нравилось сидеть подле веселого пламени и курить. Туманная морось не в новинку опытному путешественнику. Искорки костра медленно уплывали в окружающую пустоту, к величественным серым стволам, окружавшим небольшую поляну. После полуночи дождь перестал, и воздух сделался таким прозрачным и тихим, что дым трубки Хоффмана парил в нем, словно серенькое северное сияние. Дамиан лежал, свернувшись клубком и уткнувшись носом в лапы.
В очередной раз потянувшись за кофе, Хоффман заметил, как пес медленно приподнимает голову и пристально всматривается в черноту леса. На несколько долгих секунд оба замерли: человек, чья рука застыла на полпути к термосу, и пес, еще лежащий клубком, но уже вытянув шею, с напряженным взглядом, неподвижный, внушающий суеверный страх. Затем из собачьего горла вырвалось рычание — звук был такой низкий, что Хоффман скорее ощутил его, чем услышал. Он прислушался — что же так встревожило пса? — и вскоре безошибочно различил сквозь треск сухих поленьев медвежье шарканье и кашель.
