Ознакомительная версия.
Потом я познакомился с гитарой и начал писать песни. Это произошло почти в один момент, и я сразу же я принялся их играть на людях. Я не помню названий моих творений, но помню, что давал представления на улицах Манхэттена. Конечно, звук денег, падающих в мой чемоданчик, ласкал слух, но важнее было, что улица стала для меня своеобразным белым шумом, и я мог концентрироваться на процессе. Я сразу же привлекал внимание. Когда я понял, что мои предпочтения – это театр и музыка, моя способность к наблюдению и проницательность становились все точнее, и только усилились за годы, проведенные в школе и колледже, где меня учили актерскому мастерству. Было это своеобразным вступлением на творческую стезю или же я, очевидно, был несчастен без сцены в принципе, но методы, действия и вопросы всегда оставались одними и те ми же. Я мог пойти в парк, посмотреть на людей и спросить: «Каков внутренний мир этих людей? Что с ними происходит до и после контакта со мной? Куда они идут? Кого оставили дома? Почему он идет, выставив грудь вперед, а она сильно ссутулившись?» Я собирал эти человеческие особенности, как улики, и именно из них я хотел создать историю – ту, которую пропущу через себя.
Нужно было просто создать в своем воображении рассказ, основа которого – наблюдения за людьми (а позднее кошками), а все пробелы заполнить своими домыслами, но только правдоподобными. Но так продолжалось недолго, вскоре я смог и другими способами находить это приятное чувство «жужжания» (своего рода удовлетворения), и мне не обязательно было находиться на сцене. Я попробовал марихуану после сигарет, когда мне было четырнадцать. Алкоголь в этом плане был вещью второстепенной, но он был более доступным. Я не буду здесь рассказывать долгую историю о том, когда, где и как. Поэтому просто скажу, не вставляло, поэтому и не хотелось. Примерно так же, как молоденькая девочка мечтает потерять девственность с мужчиной всей её жизни, я мечтал о грибах, ЛСД, мескалине (наркотик такой). Я просыпался, и сердце бешено стучало, как будто у меня только что случилась поллюция. Скорее всего, так оно и было.
Да, я был таким ребенком. Много чего попробовал.
Я долго держал своих демонов в узде. Я был «высокофункциональным» наркоманом. Я не прогуливал работу, не прогуливал школу. Писал отличные песни и никогда не падал на концертах. Я даже мог поддерживать разные отношения: одни – с нормальными, другие – с похожими на меня ребятками. Я закончил колледж даже лучше некоторых друзей, да и в школе было без происшествий (не считая того, что многие мои одногруппники по курсу «Драматургия» всегда писали для меня роли психопатов).
Однако когда я переехал в Боулдер, чтобы уже, наконец, стать настоящим артистом, певцом и автором песен, я снова почувствовал это: я балансирую на канате и смотрю на свои ноги. Моя излишняя чувствительность мало помогала мне, взрослому человеку. У меня никогда не было правильных личных границ, чтобы достойно существовать в этом мире. Благословение и проклятие, правда же?
Многие творческие люди и наркоманы рассказывали мне: «Мы принимаем наркотики, чтобы создавать что-то новое на более высоком уровне; они помогают нам поддерживать нужное состояние в обычной жизни и не потерять его в бытовухе. А иногда в какой-то момент нам просто нужно выключить свет. Правда, где-то здесь, на этом пути, мы все-таки теряем контроль, и наркотики из духовных наставников становятся нашими начальниками-тиранами. Не стать жертвой банальностей, но и суметь достичь чего-то более глубокого, темного и еще черт знает чего в обмен на правду, в обмен на способность не только видеть все эти вещи, но понимать их и пройти сквозь них – вот что важно. И иногда, прежде чем вытащить пулю из раны, хочется сделать укол обезболивающего. Поэтому ты неизбежно учишься предотвращать попадание пули в плоть. Плохие вещи – это те, которых слишком много, и у тебя нет времени или инструментов (знаний) прорабатывать их все, так почему бы к ним просто быть готовыми, оставаясь в том же оцепенелом состоянии? Это поведение очень напоминает кошачье: так коты ходят по дому и метят двери и окна. Они это делают, чтобы предотвратить вторжение чужака на их территорию, они считают, лучше предупредить сейчас, чем сражаться потом. И эти самые чужаки на всякий случай будут знать, кому принадлежит эта часть мира.
Когда я с глухим стуком приземлился в Боулдере в 1992 году, я с трудом держался на ногах; потребовалось еще полгода, чтобы вся эта принятая дрянь вышла из меня. Я занимался самолечением от души, пока трудился на бесперспективных работах – тех, где я мог заработать хоть какие-то деньги на оплату аренды жилья, еду (человеческую и кошачью), наркотики и гитарные струны. Я был гениальным идиотом, поскольку позволял окружающим определять мое мышление, а потом я их обвинял в том, что они перевирают все мои истинные идеи. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что окружил себя своеобразными громоотводами, людьми и всякой химией. Я делал себя уязвимым, пытаясь решать проблемы, я становился комком оголенных нервов, который метался между желаниями защитить себя «кожей» или остаться в таком же несчастном состоянии; к тому же каждый день я буквально заставлял себя идти на работу. Я встречался с психотерапевтом и психиатром, один меня слушал, другой выписывал рецепты. И оба хотели уложить меня в лечебницу на продолжительный срок – просто чтобы понять мою натуру. В итоге работа с психиатром привела меня к черной дыре из лекарств, в которую я попал на десять лет. Конечно, я, как любой наркоман со стажем, обвинял ее во всех моих бедах, в том, что я потерял все, что я любил. Эта черная дыра стоила мне всего: человеческих отношений, моей группы и моего творчества. Я катился вниз в объятия его величества Клонопина. Чудом было то, что хотя всем моим творческим начинаниям не хватало покорности (хотя как покорность могла ужиться с рок-музыкантом?), и что моя муза покинула меня, через несколько лет она возродилась в моей любви к животным.
Когда я вновь прочитал в газете, что общество защиты животных набирает сотрудников, то мне одновременно стало и хорошо и плохо: меня тошнило от волнения, я даже немного грустил. Снова вселенная окунула меня лицом в дерьмо. И мигом на меня навалились нежелательные эмоции, мне срочно нужно было набраться и отключиться. День был невыносимо жарким, а дрянь, которую я принимал, остужала мой пыл. Я стоял практически нагишом на балконе и играл свои песни так громко, как только мог. Я жил с тремя парнями, и они мне в этот день подпевали. А почти напротив на другом балконе загорала парочка слащавых ребяток, и им очевидно очень не нравилось, что я мешал слушать джем-сейшены Фишей.[9]
– Правда, – сказала Барби, – не могли бы вы?
Нет ответа, только какое-то движение головой и колыхание дредов в стиле Криса Корнелла или Роберта Планта.[10]
– Да ты даже не ХОРОШ! – закричала она мне. Она напомнила мне о концерте, который мы давали в пустом баре пару недель до балконного противостояния. За одним из столиков сидела девушка, похожая на Барби на соседнем балконе, абсолютно пьяная, она перебила меня на середине песни и попросила, чтоб я спел песню «С днем рождения» для одного из их компании. Это воспоминание подстегнуло меня, и я запел еще громче. Я порвал струну, был абсолютно не в духе, и мне, кажется, это нравилось.
– Господи Иисусе, – бешено вскричала она, – ну почему надо быть таким придурком?!
Я послал ее, мои соседи по квартире громко заржали. Тогда ее Кен встал. Клянусь, я видел, как шесть кубиков на его животе превратились в двенадцать. А потом он медленно сказал, напрягая каждый из них: «Слушай, чувак: Я ВЫЗОВУ КОПОВ! ТЫ ЭТОГО ХОЧЕШЬ?»
Я огрызнулся.
– Это то, чего хочешь ТЫ. ТЫ ХОЧЕШЬ! Заткнись, или я сожгу твой дом, а пока ты будешь спасаться бегством, я догоню тебя и вмажу тебе, да так сильно, что ты будешь реветь!
Я помню, как хрипел. Мои соседи не из тех, кто пытается любыми способами замять конфликт; к тому же было воскресенье, а в этот день они к полудню уже набирались. Я прокричал Майку, чтобы он достал мне ножницы. А он, как идиот, так и сделал. Клянусь, это было неосознанно, я просто хотел посмотреть на реакцию этих отвратительных «кукол», но сейчас, оглядываясь назад, я понял, это было сродни просветлению. Я схватил ножницы и начал срезать дреды. Я прижал пакли к носу, притворился, что сделал глубокий вздох, потом изобразил отвращение на лице, словно я только что понюхал вонючий носок, который не снимали дня три подряд. А потом бросил дреды в Барби и Кена, которому, кстати, угодил прямо в живот. Он закричал, как 13-летняя девчонка, увидевшая Бибера, и игра началась. Я срезал волосы, ругался и бросал отрезанные пакли в их сторону, как гранаты. Идеальная парочка постепенно разлепилась, и каждый раз, когда казалось, что они собираются ответить, я швырял в них огромный, противный клок волос оранжевого, фиолетового и еще невесть какого цвета. А воняло от моих дредов так, будто я не мыл их годами. Им было очень противно, и они ушли. Майк стоял позади меня и отрезал оставшееся «богатство», как будто бы он лепил дополнительные снежки для атаки крепости Барби и Кена, которую мы в конечном итоге взяли.
Ознакомительная версия.
