Мы готовы признать, что кошки – это очень умные и развитые существа, но, как кажется, еще никто не уличал их в практическом использовании каких бы то ни было инструментов. Но если так, то никакой речи о мышлении просто не может быть уже «по определению». Значит, вопрос о том, умеют ли кошки мыслить, не имеет положительного ответа.
Впрочем, в самом ли деле они не способны ни к какой орудийной деятельности?
Вечер. Я принимаю ванну. Иногда эта приятная процедура затягивается, и вот тогда за дверями раздается жалобное мырканье – это успевшая соскучиться кошка просится ко мне. Я ее хорошо понимаю: здесь я, здесь у меня горит яркий свет, а там, в комнатах, темно и (сына где-то носит) одиноко.
Привстаю, отворяю дверь и, пропустив ее к себе, снова прикрываю: оттуда веет холодом, а я уже немолод. При этом мне приходится следить за тем, чтобы не сработала дверная защелка, ибо я очень хорошо знаю, что будет дальше. В самом деле, уже через минуту-две снова раздается ее мырканье. Поднимаю голову и заглядываю через бортик ванны: так и есть – она скромной «копилочкой» сидит у двери и, увидев, что я смотрю на нее, переводит свой взгляд на дверную ручку (кошка прекрасно знает ее назначение), затем снова поворачивается ко мне. На ее языке это означает, что я снова должен открыть ей дверь.
Но ведь дверь только прикрыта, и она легко может выйти сама, кошке же ничего не стоит ее отворить. А вот мне опять нужно вставать из воды, и это немного раздражает. Но я тут же спохватываюсь: что если бы мне самому приходилось каждый раз открывать тяжелую (пропорционально моему весу) дверь вот так же, как ей, – своим собственным носом, толкаясь им прямо в тот угол, что образуется ею и косяком? Правда, кошка умеет делать это и лапами: она привстает на задних, опирается передними о дверь и весом своего тела успешно приводит ее в движение. При этом (кошки очень наблюдательны и замечают все детали) она отлично видит, когда та лишь прикрыта, и никогда не станет ломиться в нее, если дверь заперта на защелку.
Но ведь для этого нужно вставать на задние лапы… А зачем, когда вот же он – мокнущий без дела хозяин?
Лето. На оконном стекле бьется огромная черная муха. Это с тяжелым гуденьем бьется законная кошкина добыча, – она с большим удовольствием ловит таких мух и с аппетитом их ест. Со стороны это, может, выглядит не очень эстетично, но ведь для нее это жирное насекомое – что-то вроде вкусненького летающего эклерчика. Стоит только соблазнительному лакомству опуститься чуть ниже, и для нее все кончено: кошка накрывает муху своей лапой самое большее в течение полутора-двух секунд.
Больше того, блистательная – под стать своей древней покровительнице Диане – охотница, она ловит их не только на стекле: сметая за собой стулья, она стремительно ввинчивается в воздух и бьет мечущуюся по комнатам муху прямо на лету на почти метровой высоте практически от любой опоры, будь то стул, стол или стоящая посреди комнаты гладильная доска. Все то, что находится ниже этой критической высоты, – владения моей бдительной и отважной воительницы. До тех же пор, пока вторгнувшаяся в пределы ее дома муха не опустится в зону досягаемости, кошка, внимательно отслеживая замысловатую траекторию ее полета (кстати, в этот момент она не отвлекается даже на сладостный шорох ароматного фантика), будет неотступно следовать за нею по всей квартире.
Конечно, не каждый бросок венчается успехом (ведь и у старших ее родственников, львиц и пантер удачной бывает лишь одна из примерно десяти атак), но это обстоятельство нисколько не обескураживает, напротив – чем дороже дается победа, тем больше оснований гордиться ею.
Не знаю, как именно это делается (слишком уж стремительно все происходит), но кажется, что кошка бьет свою добычу примерно так же, как и мы, то есть одновременным ударом двух лап, при этом жертва должна остаться неповрежденной (раздавленная муха теряет для нее даже гастрономическую ценность), – и в этом деле она демонстрирует мастер-класс высшего акробатического искусства. Действительно, для того, чтобы суметь приземлиться с зажатой между подушечками передних лап мухой, не раздавив ее и не разбившись самой, нужно обладать незаурядной спортивной подготовкой.
Но сейчас предмет ее вожделения высоко, там, куда самой кошке ни за что не дотянуться. Охотничий азарт уже полностью овладел моей питомицей и она истошно мечется по бетонному подоконнику, стучит своим хвостом и лихорадочно переводит взгляд то на муху, то на меня, при этом как бы все время подстегивая своим нетерпеливым мырканьем: «Ну сколько же тебя можно ждать!!!»
Я хорошо знаю, что это значит: это значит, что я должен взять ее на руки (но только так, чтобы ее передние лапы не были бы стеснены ничем) и поднять выше (разумеется, следя за тем, чтобы кошка была достаточно близко к стеклу). В этой позиции глупая муха обречена: знающая толк в своем ремесле кошка в мгновение ока накрывает ее растопыренной лапой (кстати, если всполошенной мухе вздумается метнуться куда-нибудь в сторону, я буду обязан немедленно переместить туда же свою охотницу). Мягко, чтобы не повредить пойманную жертву (не чуждая некоторой эстетике, она и в самом деле не любит раздавленных мух, как мы не любим раздавленные помидоры или разбитые яйца), кошка прижимает ее к стеклу и снова повелительно оглядывается на меня: «Майна по-малу, хозяин.»
На ее кошачьем языке это означает медленно и осторожно опускать. Тут мне надлежит плавно опустить ее на подоконник, при этом я должен внимательно следить за тем, чтобы удерживающая муху лапа все время оставалась бы прижатой к стеклу.
Дальше – уже ее работа, с которой она вполне может справиться без меня; и кошка довольно быстро, с какой-то удивительной сноровкой выковыривает добычу из-под когтей своими, как оказывается, умеющими не только рвать живую плоть, зубами.
Если это не орудийная деятельность, то что? Ведь я, ее хозяин, используюсь здесь именно как простое средство достижения цели – и только. Подтверждение этому – уже в том, что у моей питомицы и в мыслях нет хотя бы однажды поделиться со мной совместно добытым лакомством, все без остатка она съедает сама.
Кстати, не одно только эстетическое начало заставляет кошку заботиться о максимальной сохранности мухи, дело в том, что она вовсе не торопится съедать ее. Природное любопытство и склонность к познанию заставляет сначала хорошо послюнявить свою жертву (склеенные крылья не дают той улететь) и, предоставив видимость свободы, положить на пол: пытливой натуралистке, кошке нравится изучать поведение своей добычи, наблюдать механику ее судорожных метаний и прыжков, и если муха недостаточно активна, она время от времени будет взбадривать ее своими острыми коготками…
Летний день. Кошка под лучами жаркого июльского солнца нежится на деревянной лавочке, что стоит в моей лоджии. Вдруг ее буквально сметает с места шорох враждебных крыльев, – это стремительной черной тенью невесть откуда взявшаяся ворона шумно садится на бетонный выступ стены метрах в полутора-двух от моей питомицы. Другими словами, устраивается на расстоянии, вполне достаточном для того, чтобы пробудить боевые инстинкты, но вместе с тем превышающем предельную для возможного на восьмом этаже безрассудства дистанцию ее атакующего броска. Словом, выступ совершенно недосягаем, но вместе с тем кошке прекрасно видно все, что находится там; отчетливо видит мою питомицу и эта бессовестная ворона (мне кажется, я хорошо знаю эту хулиганку, она прилетает сюда уже не в первый раз, и, сдается, прилетает именно для того, чтобы подразнить кошку.)
Обычно интеллигентная и сдержанная в проявлении чувств, бедная моя питомица сейчас выходит из всех своих берегов, она, как маленькая разъяренная тигрица, мечется по всей лоджии, скребет когтями деревянную обшивку бетонной стены, близ которой расположен выступ с нахально рассевшейся на нем птицей, стучит хвостом, утробно рычит и громко клацает своими зубами. Меж тем ворона, чувствуя полную безнаказанность, совершенно распоясывается и, демонстративно повернувшись, звучно каркает прямо в искаженную страданием полосатую кошкину мордочку что-то настолько оскорбительное, что каждый раз исторгает у нее мучительный стон острой нравственной боли.
