Восхитительный, но несколько рассеянный израильский сервис дал сбой, и мне не доставили на борт самолета крем, заказанный накануне в duty free on-line. Поэтому, добравшись до Тель-Авива, я первым делом отправилась искать косметическую лавочку.
Но у вас не будет всей полноты картины, если я не скажу о том, как ехала в машине и бессмысленно улыбалась — потому что в Москве сегодня выпал снег, и всего пять часов назад я смотрела на слякотную серую землю, а теперь вижу сияющее ночное шоссе, глупые пальмы, слышу темное море и болтовню иноязычных таксистов в эфире. Важно также отметить, что, бросив вещи в своем временном доме, я сменила теплые бархатные штаны на розовое платье и серый легкий плащ с огромным капюшоном, надела сандалики и пошла добывать все необходимое для жизни — местные деньги, пол-литра свежего гранатового сока, пакетики с мятным чаем и крем конечно же.
И обязательно нужно упомянуть ликование, кипящее в северном теле, которому внезапно отменили приговор к пятимесячной зиме (хотя его на самом деле всего лишь отсрочили на пару недель, но тело ничего не соображает и не предугадывает).
И со всем этим я оказалась на пороге лавочки с недвусмысленным ассортиментом и страшно обрадовалась, когда девушка за кассой крикнула с порога: «А ну, пошла отсюда!»
— О, вы говорите по-русски, замечательно!
— Ой, простите, простите, это я не вам, кошке! Она целый день сюда лезет, извините!
— Ничего, я видела.
Я в самом деле заметила белую кошечку, которая с естественным видом зашла в дверь, не таясь и не смущаясь, будто точно знала, какая из баночек ей нужна. Даже завидно, я-то совсем растерялась в незнакомых марках. К счастью, девушка, несмотря на сомнительное приветствие, была любезна и нашла для меня что-то не слишком жирное и душистое.
А потом, потом город раскрывался, легко отдавал и недорого продавал свои радости, солнце, море и мельчайший, смертельно опасный для айфона и фотоаппарата песок, будто специально созданный для того, чтобы люди больше смотрели и видели, а не щёлкали бездумно камерами, не рассылали эсэмэсок и не обновляли статусов в социальных сетях.
И в каждой точке города, стоило повернуть голову, я замечала рыжий, белый, черный, серый или вовсе неопределенного цвета силуэт с напряженным хвостом и внимательными ушами, надзирающий за миром, контролирующий пространство или абсолютно безразличный. Даже в кафе, где я по вечерам заказывала пирог take away, эмблемой была кошечка, точней, полкошки, лучшая ее половина, с головой и передними лапками.
Казалось, они сопровождают каждое мое переживание на этой земле, хотя в момент принятия самого важного решения никого из них поблизости не было. Это случилось в пустыне, когда я стояла на романтическом обрыве и смотрела на Мертвое море и лежащую за ним Иорданию. Пустыня была каменистой и золотой, море голубым, а тот берег розовым, и, глядя на эту колористическую непристойность, я отчетливо поняла: «Хочу здесь зимовать». Не именно здесь, но в этой стране в милосердный климатический период, когда нет жары. Определившись с желанием, я подумала, что нужно будет купить лотерейный билет — иного способа достать необходимые деньги я не знала.
Потом был Иерусалим, место абсолютного спокойствия. Хотя немного его опасаюсь — он вынимает из тебя кусок души и замещает собою, а зачем мне еврейский город внутри, это вредит моей национальной самоидентификации, разбирайся потом, «откуда у парня испанская грусть» и зачем я туда рвусь. А это не я рвусь, это он к себе возвращается. По крайней мере, когда автобус ввозил меня в Иерусалим снова, я именно так почувствовала — «я возвращаюсь». Но только в гости, на денек-другой, а жить там не следует еще и потому, что в городе (очень стараюсь обойтись без пошлости и не писать с большой буквы) ко мне быстро приходит широко рекомендуемая популярной психологией ясность. Как это они пишут? «Определи, чего ты хочешь на самом деле», «пойми, что для тебя действительно важно». Очень быстро я узнаю, чего желает душа моя (и это не ласковое обращение к актуальному мужчине, как обычно), узнаю и успокаиваюсь, и много чего еще со мной происходит правильного. Да вот только наступившая ясность вредит сиюминутному целеполаганию, мешает, когда приходит пора лететь в Москву и снова быстро и много работать на конкретные результаты, а ты уже смотришь чуть выше и дальше прежних ориентиров. И не то чтобы просветлилась, это вряд ли, но «мне тебя уже не надо», мне этого и того уже не надо, изменился ритм крови, и нужно, оказывается, все другое, несовместимое с прежней жизнью, разве что платье я бы купила еще одно такое же, как износила там. Но только где его теперь взять, прошлогодняя летняя коллекция канула глубже, чем в Лету, — вышла из моды и больше не продается.
И притягательность его меня тревожит, я теперь существую относительно города, точно как пара котиков, живущих в одной квартире, существует относительно друг друга — что бы они ни делали, один располагается в пространстве, имея в виду второго, постоянно соблюдая какую-то сложную симметрию тел, ушей, точек обзора, выражений спин. И где бы я ни находилась, я всегда на определенном расстоянии от Иерусалима. И еще за чувство безопасности его боюсь: ведь оно не может быть подлинным здесь, в центре национальных, религиозных, территориальных и каких-то там еще мордобоев. А поди ж ты, будто вечности до краев налили, такая ровность сердца настает.
Правда, не сразу. Сначала, как дура, рыдаешь у Стены Плача — у чужих, не для тебя сложенных камней, не имея кровного повода обливать их слезами, не зная даже особого горя, омываешь половину жизни, сначала горькой водой, потом соленой, потом сладкой, а в конце и вовсе пресной.
А дальше нужно к себе, в Храм Гроба Господня. Какое может быть «к себе» для атеистов и грешников? А вот такое.
На меня там нападает неудержимая газированная радость, и нет в ней никаких посторонних примесей: ни иронии, например, которую вызывает слишком затоптанное пафосное место, ни тревоги, ни религиозного экстаза. Просто радость, сердечное веселье неизвестной природы, расслабляющее скрученные жгутами нервы.
И где-то после всего этого — покой. В этот раз он наступил на горе Сион: я с любопытством осматривала предположительное место Тайной Вечери, когда ко мне на колени забралась хрупкая рыжая кошка, спрятала нос в рукав моего плаща и замурлыкала.
Здесь простое русское понятие «экспириенс» обозначают словом «хавайя» — впечатление, переживание, опыт и еще что-то. Так вот это было оно, яркое и утешительное событие: белые стены, каменная скамья и живая рыжая душа в бессмертном месте.
Возможно, поэтому я, гуляя по городу, была чуть внимательней, чем обычно, и заметила на стене меловой рисунок — та самая полукошка, начертанная одной легкой линией. На следующем повороте я снова ее увидела, и потом бездумно шла от картинки до картинки, пока не оказалась возле двери кафе.
— Привет-привет, — сказал мальчик в черном фартуке.
У меня нет нашей распространенной амбиции выглядеть «нерусской» за границей — наоборот, я всегда радуюсь, когда со мной разговаривают на понятном языке, и собственная национальная принадлежность не вызывает смущения, «мой папа из Рязани» обычно говорю я, делая упор на чуть вульгарную открытую «я». Куда же деваться, если так оно и есть.
И в этот раз стало приятно, что не надо обходиться обычным туристическим набором «инглиш меню плиз, дабл эспрессо энд каррот кейк, спасибо», а можно по-человечески.
Мальчик, впрочем, повел себя странно.
— Погоди, я сейчас, — сказал он, развязал фартук и начал гасить лампы над стойкой, — быстро закроюсь, и уходим.
— Вы точно меня ни с кем не путаете?
Он сделал кислое лицо, перестал суетиться и с нарочитой усталостью осел на высокий барный стул.
— Хорошо, давай пойдем обычным путем. Как вас зовут, давно ли вы приехали, хотите, я покажу вам город, может, на «ты», меня зовут Шахор…
— Ладно-ладно, поняла, но имя, правда, не лишнее.
Иногда это вдруг происходит со мной: раз за разом отгоняешь людей, без всякой затаенной гордости «ах, опять меня хотят», остро чувствуя неуместность их вторжения в личное пространство, искренне обижаясь всякий раз, когда «лезут», а потом вдруг без особых оснований выбираешь кого-то, прямо-таки с неприличной легкостью даешь ему руку, внимание, время, да чего уж там, просто «даешь» в самом вульгарном смысле.
Не то чтобы я выбрала этого мальчика для всего, но чтобы провести вечер в городе, он годился.
В физиологическом смысле мне тут годится каждый третий, все эти высокие, гибкие, горячие брюнеты, но именно в силу всеобщей подходящести я предпочитаю воздержание — зачем, когда пропадает уникальность выбора. Но этот мальчик был особенный, он излучал специальное местное спокойствие и точность каждым своим движением. Кстати, почему мальчик, ведь юноша явно и давно совершеннолетний? какие-то отголоски барского обращения с обслугой или желание зафиксировать возрастную разницу?
