Ознакомительная версия.
Шли часы, а мы с Джонни все сидели возле вытянувшейся на полу собаки. Джонни говорил о случившемся спокойно, не ища сочувствия к себе, словно у его ног лежал просто их домашний пес, — и только его ладонь нет-нет да и искала голову там, где ее больше не было.
Время от времени у Фергуса появлялись признаки приближения новой судороги, и каждый раз я вновь погружал его в бесчувственное состояние, возвращая на грань смерти. Но иного выхода не было.
Уже далеко за полночь я, с трудом раскрывая слипающиеся глаза, вышел на темную улицу. Я чувствовал себя совершенно опустошенным. Нелегко было следить, как жизнь дружелюбной, умной собаки, которая не раз облизывала тебе лицо, то совсем затухает, то вновь начинает еле-еле теплиться. Когда я ушел, он спал — по-прежнему под действием снотворного, однако дыхание стало глубоким и регулярным. Начнется ли прежний ужас опять, когда он проснется? Этого я не знал, но оставаться дольше не мог: меня ждали и другие животные.
Тем не менее тревога разбудила меня ни свет ни заря. Я проворочался на постели до половины восьмого, убеждая себя, что ветеринар не имеет права позволять себе подобное, что так жить попросту невозможно. Но тревога была сильнее голоса рассудка, и я ускользнул из дома, не дожидаясь завтрака.
Когда я постучал в дверь серого домика, нервы у меня были натянуты до предела. Мне открыла миссис Клиффорд, но я не успел ее ни о чем спросить: из комнаты в прихожую вышел Фергус.
Его все еще пошатывало от лошадиных доз снотворного, но он был весел и выглядел вполне нормальным — все симптомы исчезли. Вне себя от радости я присел на корточки и зажал в ладонях тяжелую голову. Фергус тут же прошелся по моему лицу влажным языком, и я еле отпихнул его.
Он затрусил за мной в комнату, где Джонни пил чай, и тотчас сел на свое обычное место возле хозяина, гордо выпрямившись.
— Может, выпьете чашечку чаю, мистер Хэрриот? — спросила миссис Клиффорд, приподняв чайник.
— Спасибо. С большим удовольствием, миссис Клиффорд, — ответил я.
В жизни мне не доводилось пить такого вкусного чая. Я прихлебывал, не спуская глаз с улыбающегося Джонни.
— Даже трудно сказать, какое это было облегчение, мистер Хэрриот! Я сидел с ним всю ночь и слушал, как бьют часы на церкви. И вот после четырех я понял, что мы одержали верх: он поднялся с пола и пошел вроде бы пошатываясь. Ну, тут я перестал бояться и просто слушал, как его когти стучат по линолеуму. Такой чудесный звук!
Он повернул ко мне счастливое лицо с чуть заведенными кверху глазами.
— Я бы пропал без Фергуса, — сказал он тихо. — Не знаю даже, как мне вас благодарить.
Но когда он машинально положил ладонь на голову могучего пса, который был его гордостью и радостью, я почувствовал, что никакой другой благодарности мне не нужно.
На этом эпидемия стрихнинных отравлений в Дарроуби кончилась. Пожилые люди все еще ее вспоминают, но кто был отравитель, остается тайной и по сей день.
Вероятно, меры, принятые полицией, и предупреждения в газетах напугали этого психически неуравновешенного человека. Но как бы то ни было, с тех пор все редкие отравления стрихнином носили явно случайный характер.
А мне осталось грустное воспоминание о полном моем бессилии. Ведь выжил только Фергус, и я не знаю почему. Не исключено, что тут сыграли роль опасные дозы снотворного, на которые я решился только от отчаяния. А может быть, он просто проглотил меньше яда, чем другие? Этого я никогда не узнаю.
Но многие годы, глядя, как великолепный пес величественно выступает, безошибочно ведя своего хозяина по улицам Дарроуби, я ловил себя все на той же мысли: раз уж спастись суждено было только одной собаке, хорошо, что это был именно Фергус.
В памяти всплывают и всплывают все новые эпизоды. Первые месяцы в Скелдейл-Хаусе. Еще задолго до Хелен.
Мы с Зигфридом завтракаем в большой столовой. Мой патрон оторвался от письма, которое читал.
— Джеймс, вы помните Стьюи Брэннана?
Я улыбнулся:
— Ну конечно. Скачки в Бротоне?
Приятель Зигфрида со студенческой скамьи. Дружелюбный медведь. Конечно, я его не забыл.
— Да-да. — Зигфрид кивнул. — Ну так я получил от него письмо. У него уже успел родиться шестой. И хотя он не жалуется, не думаю, что ему хорошо живется в такой дыре, как его Хенсфилд. Еле-еле на хлеб зарабатывает. — Он задумчиво подергал себя за ухо. — Знаете, Джеймс, было бы неплохо дать ему возможность отдохнуть. Вы не согласились бы поехать туда и подменить его недельки на две, чтобы он свозил свое семейство к морю?
— Конечно. С удовольствием. Но ведь вам одному нелегко придется?
— Мне полезно поразмяться, — отмахнулся Зигфрид. — Да и вообще у нас сейчас тихое время. Так я ему сегодня же напишу.
Стьюи с благодарностью ухватился за это предложение, и несколько дней спустя я отправился в Хенсфилд. Йоркшир — самое большое графство в Англии и, пожалуй, может похвастать наибольшим разнообразием. Меня просто потрясло, когда, покинув зеленые холмы и прозрачный воздух Дарроуби, я через какие-нибудь два часа увидел, как из рыжей пелены лесом встают фабричные трубы.
Тут начинался промышленный Йоркшир, и я проезжал мимо фабрик, угрюмых и сатанинских, какие могут привидеться только в кошмаре, мимо длинных рядов унылых одинаковых домов, в которых жили рабочие. Все было черным — дома, фабрики, заборы, деревья, даже окружающие холмы, закопченные и изуродованные дымом, извергаемым на город сотнями гигантских труб.
Приемная Стьюи находилась в самом сердце этого ада, в мрачном здании, покрытом слоем сажи. Нажав на кнопку звонка, я прочитал на дощечке: «Стюарт Брэннан, ветеринарный хирург, член Королевского ветеринарного колледжа и специалист по собакам». Интересно, подумал я, как отнеслись бы к этому добавлению светила Королевского ветеринарного колледжа, но тут дверь открылась, и я увидел своего коллегу.
Он совсем заполнил дверной проем. Пожалуй, со времени нашей первой и последней встречи он стал еще толще, и, поскольку был конец августа, он, естественно, не надел запомнившейся мне флотской шинели, но в остальном с того времени, когда мы познакомились в Дарроуби, внешне нисколько не изменился — круглое мясистое добродушное лицо, темная влажная прядь, прилипшая ко лбу, всегда орошенному капельками пота.
Он ухватил меня за руку и радостно втащил в дверь.
— Джим! Очень рад вас видеть! Мои все в восторге — отправились за покупками перед поездкой. Мы уже списались насчет квартиры в Блэкпуле. — Его неугасимая улыбка стала еще шире.
Мы прошли в заднюю комнату, где на буром линолеуме стоял шаткий раскладной стол. Я увидел раковину в углу, несколько полок с бутылями и шкафчик, выкрашенный белой краской. В воздухе стоял легкий застарелый запах карболки и кошачьей мочи.
— Тут я осматриваю животных, — не без гордости объяснил Стьюи и посмотрел на часы. — Двадцать минут шестого. Через десять минут начинается прием. А пока давайте я покажу, что тут и как.
Осмотр продолжался недолго, потому что смотреть, собственно, было нечего. Я знал, что в Хенсфилде подвизается весьма фешенебельная ветеринарная фирма, а Стьюи обслуживает главным образом бедняков. И его приемная была типична для практики, которая дышит на ладан. Все имелось словно бы в единственном числе — одна прямая хирургическая игла, одна изогнутая, одни ножницы, один шприц. Выбор лекарств был крайне ограничен, но зато пузырьки и банки для них отличались редким разнообразием — особенно пузырьки: таких неожиданных форм мне в ветеринарных аптеках видеть еще не доводилось.
— Конечно, тут похвастать особенно нечем, Джим, — сказал Стьюи, словно читал мои мысли. — Практика у меня не модная и зарабатываю я мало. Но концы с концами мы сводим, а ведь это главное.
Я вспомнил, что ту же фразу он сказал в тот день, когда мы познакомились на скачках. По-видимому, дальше, чем сводить концы с концами, его честолюбие не шло.
Он приподнял занавеску, отделявшую дальнюю часть комнаты.
— А это, так сказать, зал ожидания. — Он улыбнулся, заметив, с каким удивлением я оглядел десяток стульев, расставленных у трех стен. — Не слишком роскошно, Джим, и очереди на улице не выстраиваются. Но ничего, живем.
В дверь уже входили клиенты Стьюи: две девочки с черной собакой, старик в кепке с терьером на веревочке, подросток с кроликом в корзине.
— Ну что ж, начнем, — сказал Стьюи, натянул белый халат, откинул занавеску и пригласил: — Пожалуйста, кто первый?
Девочки поставили свою собаку на стол: длиннохвостая многопородная дворняжка содрогалась от страха, опасливо косясь на белый халат.
— Ну-ну, малышка, — проворковал Стьюи, — я тебе больно не сделаю. — Он ласково погладил дрожащую голову и только потом повернулся к девочкам: — Так в чем беда?
Ознакомительная версия.
