– …сегодня ему бы девяносто лет сравнялось, бедненькому. В деревне все его любили, и на панихиде было полно народу. Священник сказал…
– …что такое бывает. Я-то просто прикинул, может, она немного в тело войдет, – чтобы можно было ее на мясо отправить. Вот уж спасибо…
В этот момент, судорожно стиснув чашку в пальцах, я случайно увидел свое отражение в надтреснутом зеркале над раковиной и ужаснулся. Мои глаза тупо смотрели куда-то в пространство, а лицо исказилось до неузнаваемости. Губы раздвинуты в идиотской улыбке (дань юмористической ситуации с Уолтером в конской колоде), в глазах печаль по случаю кончины мистера Брента и – готов поклясться – скромная гордость в связи с удачным исходом операции, которой подверглась Нелли. А поскольку я пытался одновременно смотреть в три разные стороны, то могу с полным правом утверждать, что я прилагал все усилия.
Но, как я уже говорил, мне все-таки было трудно разрываться на три части, а потому вскоре я под каким-то благовидным предлогом попрощался с моими гостеприимными хозяевами. Когда я выходил, мужчины еще расправлялись с горячими домашними булочками и яблочным пирогом, а разговор бушевал по-прежнему. Я закрыл за собой дверь, и меня охватило блаженное ощущение покоя. Наслаждаясь им, я сел в машину и выехал со двора на узкий проселок. Оно не оставило меня и когда ярдов через сто я остановил машину и опустил окно, чтобы еще раз взглянуть на свою пациентку.
Нелли наелась до отвала и, удобно улегшись, жевала жвачку. Для того, кто лечит скот, нет ничего успокоительнее этого медленного движения нижней челюсти из стороны в сторону. Оно знаменует здоровье и благополучие. Нелли поглядела на меня через каменную стенку. Кроткие глаза на белой морде удивительно гармонировали с разлитой вокруг мирной безмятежностью, а тишина казалась особенно сладкой после неумолчного гомона в кухне.
Нелли не умела говорить, но эти блаженно жующие челюсти сказали мне все, что я хотел знать.
Как-то в базарный день, когда мы с Зигфридом отправились побродить по рыночной площади, на глаза нам попалась собачонка, крутившаяся возле ларьков.
Если выпадал спокойный час, мы нередко отправлялись туда, болтали с фермерами, толпившимися у дверей "Гуртовщиков", иногда получали деньги по давним счетам или набирали вызовов на ближайшую неделю – в любом случае совершали приятную прогулку на свежем воздухе.
Собачонку мы заметили потому, что около кондитерского ларька она встала на задние лапы и принялась служить.
– Поглядите-ка на этого песика, – сказал Зигфрид. – Интересно, откуда он тут взялся.
В этот момент хозяин ларька бросил собачонке половинку печенья. Она быстро сгрызла угощение, но когда он вышел из-за прилавка и протянул руку, чтобы ее погладить, увернулась и убежала.
Правда, недалеко. Остановившись перед ларьком с яйцами, сыром, домашними лепешками и булочками, она снова села столбиком и заболтала передними лапами, выжидательно задрав голову.
Я подтолкнул Зигфрида.
– Глядите-ка! Она опять за свое!
Мой патрон кивнул.
– Забавная псина, правда? Какой она, по-вашему, породы?
– Помесь. Эдакая миниатюрная каштановая овчарка с оттенком еще кого-то. Возможно, терьера.
Вскоре песик уже впился зубами в булочку. Мы подошли к нему. Шагах в двух от него я присел на корточки и сказал ласково:
– Ну-ка, малыш, дай на тебя посмотреть.
Он повернул удивительно симпатичную мордочку и секунду-другую смотрел на меня карими дружелюбными глазами. Мохнатый хвост завилял, но, стоило мне сделать движение вперед, как песик вскочил, затрусил прочь и скрылся среди рыночной толпы. Я сделал равнодушный вид, потому что отношение Зигфрида к мелким животным оставалось для меня загадкой. Его любовью были лошади, и частенько он словно посмеивался над тем, как я хлопочу вокруг собак и кошек.
В то время, собственно говоря, Зигфрид был принципиальным противником содержания животных в домашних условиях просто как друзей. Он произносил целые речи, утверждая, что это полнейшая глупость (хотя в его машине с ним повсюду разъезжали пять разношерстных собак). Ныне, тридцать пять лет спустя, он с такой же убежденностью отстаивает идею домашних любимцев, хотя в машине с ним ездит теперь только одна собака. Но в те дни предугадать, как он отнесется к бродячей собачонке, было трудно, а потому я не пошел за ней.
Вскоре меня окликнул молодой полицейский.
– Я все утро смотрел, как этот песик снует между ларьками, – сказал он. – Но меня он тоже к себе не подпустил.
– Вообще-то это странно. Пес, по-видимому, ласковый, но явно пуглив. Интересно, чей он.
– По-моему, бездомный. Я собак люблю, мистер Хэрриот, и всех здешних знаю наперечет. А его в первый раз вижу.
Я кивнул.
– Конечно, вы правы. И как знать, откуда он тут взялся? Возможно, с ним дурно обращались, и он убежал, или его оставил тут какой-нибудь автомобилист.
– Верно, – сказал он. – Удивительные бывают люди! Просто в толк не возьму, как это можно бросить беспомощное животное на произвол судьбы. Я раза два пробовал его поймать, но ничего не вышло.
Весь день эта встреча не выходила у меня из головы и даже ночью в постели меня преследовал образ симпатичного каштанового песика, который скитается в чужом ему мире и трогательно служит, прося помощи единственным известным ему способом.
И то время я был еще холост, и вечером в пятницу на той же неделе мы с Зигфридом облачались в парадные костюмы, чтобы отправиться на охотничий бал в Ист-Хэрдсли, милях в десяти от Дарроуби.
Процедура была не из легких, ибо тогда еще не миновали дни крахмальных манишек и воротничков, и из спальни Зигфрида до меня то и дело доносились взрывы цветистых выражении но адресу упрямых запонок.
Мое положение было даже хуже, потому что я вырос из своего костюма, и, когда мне наконец удалось справиться с воротничком, предстояло еще втиснуться в смокинг, который беспощадно резал под мышками. Я только-только завершил парадный туалет и попытался осторожно вздохнуть, как затрещал телефон.
Звонил молодой полицейский, с которым я разговаривал на рыночной площади.
– Мастер Хэрриот, этот пес сейчас у нас. Ну тот, который выпрашивал подачки, помните?
– Ах так? Значит, кому-то удалось его поймать?
Он ответил не сразу.
– Да не совсем. Патрульный нашел его на обочине в миле от города и привез сюда. Попал под машину.
Я сказал об этом Зигфриду. Он посмотрел на часы.
– Вот всегда так, верно, Джеймс? Именно в тот момент, когда мы соберемся куда-нибудь. – Он задумался. – Загляните туда и проверьте, что с ним, а я вас подожду. На бал нам лучше приехать вдвоем.
По дороге до полицейского участка я от всего сердца надеялся, что работа окажется несложной. Этот охотничий бал значил для моего патрона так много: там соберутся все окрестные любители лошадей, и, хотя он почти не танцевал, ему достаточно будет разговоров за рюмкой с родственными душами. Кроме того, он утверждал, что светское общение с владельцами пациентов полезно для практики.
Конуры находились в глубине заднего двора. Мой знакомый полицейский проводил меня туда и отпер одну из дверей. Каштановый песик неподвижно лежал под единственной электрической лампочкой, но, когда я нагнулся и погладил густую шерсть, его хвост задвигался по соломенной подстилке.
– Во всяком случае, у него хватило сил поздороваться, – сказал я.
Полицейский кивнул:
– Да, очень ласковый.
Сперва я просто оглядел его, чтобы не причинять ему напрасной боли, пока не выясню, насколько он покалечен. Впрочем, и такого осмотра было для начала достаточно: многочисленные кровоточащие ссадины и царапины, задняя нога неестественно вывернута, как бывает только при переломе, губы в крови.
Кровь могла сочиться из разбитых зубов, и я осторожно приподнял мордочку, чтобы осмотреть их. Он лежал на правом боку, и когда я повернул его голову, меня словно кто-то хлестнул по лицу.
Правый глаз выскочил из орбиты и торчал над скулой, словно безобразный нарост – большой, влажно поблескивающий шар. Белая выпуклость склеры заслоняла ресницы.
Мне показалось, что я просидел на корточках очень долго – настолько ошеломило меня это страшное зрелище. Секунда шла за секундой, а я смотрел на песика, и он смотрел на меня – доверчиво ласковым карим глазом слева, бессмысленно и злобно жутким глазом справа…
Очнуться меня заставил голос полицейского:
– До чего же его изуродовало!
– Да… да… Конечно, на него наехала машина и, судя по всем этим ранам, некоторое время волокла по асфальту.
– Ну так что же, мистер Хэрриот?
Смысл его вопроса был понятен. Разумнее всего было бы положить конец страданиям этого бесприютного, никому не нужного существа. Страшно искалеченная ничья собака. Быстрая инъекция большой дозы снотворного – и все его беды кончатся, а я смогу поехать на бал.
Однако вслух полицейский ничего подобного не сказал: возможно, как и я, он перехватил доверчивый взгляд уцелевшего кроткого глаза.
