Каждый день сулил веселые сюрпризы, и безошибочный инстинкт подсказывал моему сыну, что вот-вот самые смелые его ожидания оправдаются.
И он не ошибся: внезапно я сдернул Венеру со стола, несколько раз безрезультатно потряс ее у себя над головой, а затем понесся с ней по коридору. Сзади доносился дробный топоток маленьких ног.
Распахнув боковую дверь, я вылетел в сад, остановился было на дорожке… — нет, места тут не хватит… — и, прибавив рыси, выскочил на лужайку.
Собачку я опустил на траву и застыл рядом на коленях в молитвенной позе. Я вглядывался, вглядывался, слыша, как гремит мое сердце, но грудная клетка ни разу не дрогнула, а глаза остекленело смотрели в никуда.
Нет, не может этого быть! Я схватил задние лапы Венеры обеими руками и начал вертеть ее над головой. То выше, то ниже, но с невероятной быстротой, вкладывая в это движение все мои силы. Теперь такой способ реанимации, кажется, вышел из моды, но тогда он весьма уважался. И во всяком случае снискал полное одобрение моего сына, который от хохота повалился на землю.
Когда я прервал свое занятие и уставился на по-прежнему неподвижные ребра, Джимми крикнул:
— Папа, еще! Ну, папа!
И почти тотчас Венера вновь взмыла в воздух, как птица, и закружилась над головой его отца.
Это превосходило все самые смелые надежды! Возможно, Джимми не сразу решился пренебречь лишним куском хлеба с джемом ради того, чтобы понаблюдать, как его отец будет лечить очередную собачку, но теперь его самоотверженность была вознаграждена. И как!
Я и сейчас вновь переживаю эти минуты — напряжение всех сил и ужас при мысли, что моя пациентка погибнет по самой нелепой причине, и в ушах у меня — заливистый смех Джимми.
Уж не знаю, сколько раз я останавливался и опускал неподвижное тельце на траву и тут же вновь начинал вертеться с ним, но наконец в одну из пауз грудная клетка судорожно приподнялась, а глаза заморгали.
Со стоном облегчения я упал ничком на прохладный дерн и смотрел, смотрел сквозь зеленые травинки, как дыхание становилось нормальным, как Венера начала озираться и облизывать губы.
Встать на ноги я не решался — старая садовая ограда все еще кружилась в вальсе и вряд ли мне удалось бы сохранить равновесие.
— Папа, ты больше вертеться не будешь? — разочарованно спросил Джимми.
— Нет, сынок, не буду! — Я сел и притянул Венеру к себе на колени. — Больше не надо.
— Вот смехотура! А зачем ты вертелся!
— Чтобы собака снова задышала.
— И ты всегда так делаешь, чтобы они дышали?
— Слава богу, нет! Очень редко. — Я медленно поднялся с травы и отнес Венеру в операционную.
Когда туда вошел Джош Андерсон, Венера уже почти совсем оправилась.
— Она еще чуть-чуть пошатывается после анестезии, — сказал я. — Но это скоро пройдет.
— Вот и хорошо. А эта проклятая косточка, вы ее…
— Все в полном порядке, мистер Андерсон.
Я раздвинул челюсти Венеры, и маленький парикмахер попятился.
— Видите? — спросил я. — Все чисто.
Он радостно улыбнулся.
— А хлопот вам с ней много было?
Родители воспитывали во мне правдивость в ущерб сообразительности, и я чуть было не выложил все подробности. Но с какой стати расстраивать столь впечатлительную душу? Если Джош узнает, что его собачка довольно долго оставалась на самом пороге смерти, это не доставит ему никакой радости и не укрепит его доверие ко мне. Я сглотнул.
— Ну, что вы, мистер Андерсон. Простейшая операция.
Святая ложь! Но я чуть ею не подавился, и оставила она горький привкус вины.
— Замечательно, ну, замечательно! Спасибо, мистер Хэрриот!
Он нагнулся к собаке и покатал прядку шерсти между пальцами. И что это у него за привычка?
— Так ты по воздуху летала, Венерочка? — рассеянно пробормотал он.
У меня по коже побежали мурашки.
— А как… а почему вы так подумали?
Он поднял на меня глаза — большие таинственно-глубокие глаза.
— Ну-у… Сдается мне, будто ей кажется, что она во сне летала. Такое вот у меня ощущение.
Допивать чай я отправился в некоторой задумчивости. Летала… летала…
Две недели спустя я вновь уселся в кресло Джоша и стиснул зубы в ожидании пытки. К моему вящему ужасу он сразу взял беспощадную машинку, хотя обычно начинал с ножниц и постепенно переходил от скверного к худшему. На этот раз он прямо вверг меня в пучину страданий.
Пытаясь заглушить боль, я начал разговор в несколько истерическом тоне.
— Как… ой!.. поживает Венера?
— Отлично, — Джош нежно улыбнулся мне в зеркале. — Какой была до этого случая, такой и осталась.
— Ну… о-ох-а-а-а… я никаких осложнений и не ожидал. Пустяк… а-о-а… я же сразу сказал.
Неподражаемым движением кисти Джош выдрал еще пучочек.
— Самое-то главное, мистер Хэрриот, в том, чтобы своему ветеринару верить. Я ведь знал, что наша собачка в умелых руках.
— Э… благодарю вас, мистер Андерсон… ай-е-е… очень лестно это слышать. — Мне действительно было приятно, однако ощущение виноватости не исчезало.
Весело болтать, созерцая в зеркале собственные гримасы, не так уж легко, и я попробовал сосредоточиться на чем-нибудь еще — прием, которым я пользуюсь у зубного врача, хотя и без особого успеха. Тем не менее, пока машинка маленького парикмахера продолжала выдирать клок за клоком, я усердно прикидывал, чем мне в первую очередь следовало бы заняться в саду. Газоны давно необходимо подстричь, и надо выбрать часок на прополку. Я уже взвешивал, не пора ли дать подкормку помидорам, когда Джош положил машинку и взял ножницы.
Я вздохнул с облегчением — самое страшное миновало, а к тому же, кто знает, может быть, на этот раз он наточил ножницы… Мои мысли вновь сосредоточились на увлекательной проблеме помидоров, как вдруг голос Джоша вернул меня к действительности.
— Мистер Хэрриот… — Он потирал пальцами прядку моих волос. — Я вот тоже люблю возиться в саду.
Я чуть не выпрыгнул из кресла.
— Поразительно! Я как раз думал про свой сад.
— Так я же знаю. — Устремив глаза в бесконечность, он продолжал теребить злополучную прядку. — Они через волосы проходят.
— А?
— Ну, мысли ваши. Ко мне. Через ваши волосы.
— Что?!
— Ну, да. Сами сообразите: волосы-то корнями вам в голову уходят, ну и впитывают что-то из мозга, да мне и передают.
— Вы меня разыгрываете! — Я расхохотался, но как-то неуверенно.
Джош помотал головой.
— Не разыгрываю, мистер Хэрриот, и не шучу. Я этим ремеслом без малого сорок лет занимаюсь, и счет таким случаям потерял. У вас глаза бы на лоб полезли, расскажи я вам, какие иной раз мысли ловятся. Язык не поворачивается повторить, уж поверьте.
Я по уши ушел в простыню. Чепуха, абсолютный вздор! От боли начинаешь вслух бормотать, сам того не замечая… Но как бы то ни было, я принял твердое решение никогда во время стрижки не вспоминать, как я вытаскивал косточку из зубов Венеры.
Писать обо всем этом было по-особому приятно: здесь ведь столько неординарного. Начать хотя бы с того, что парикмахеры вроде Джоша теперь вовсе перевелись. К тому же я не упомянул, что Джош часть помещения приспособил под табачную лавочку и постоянно откладывал ножницы, чтобы продать пачку сигарет и потолковать с покупателем о погоде, крикете и многом другом. После чего безмятежно возвращался к клиенту в кресле. Да и Венера выглядела неповторимо — ни до ни после я не видел собак, хоть капельку на нее похожих. Ну а мои мысли, передававшиеся через волосы? Чепуха, конечно, но все-таки…
— А это Золотинка, — сказала сестра Роза. — Вот ее-то я и хочу, чтобы вы посмотрели.
Я взглянул на светлые, почти медового цвета уши и бока.
— Нетрудно догадаться, почему вы ее так назвали. Бьюсь об заклад, на солнце она, наверное, горит золотым огнем.
Сестра Роза засмеялась.
— Да, я действительно увидела ее в солнечный день, и кличка родилась сама собой. — Она бросила на меня лукавый взгляд. — Вы же знаете, с чем-чем, а с кличками у меня заминок не бывает.
— Не спорю, — ответил я весело. Это была наша с ней особая шутка. Сестра Роза очень удачно придумывала клички для бездомных и брошенных собак, которые находили приют в конурах позади ее дома. Чтобы прокормить их, она организовывала небольшие собачьи выставки и дешевые распродажи, а также щедро тратила на них собственные деньги. И не только деньги, но и весь свой досуг, которого у медицинской сестры, самоотверженно ухаживающей за больными людьми, не так уж много. Собственно говоря, я часто спрашивал себя, как она выкраивает время, чтобы опекать животных. Это для меня так и осталось тайной, но я глубоко восхищался сестрой Розой.
— А откуда она?
Ответом мне было пожатие плеч.
— Бродила по улицам в Хебблтоне. Никто там ее прежде не видел и в полиции о ней справки не наводил. Несомненно, ее бросили.
