матери недооценивали девочек и переоценивали мальчиков – как в способности, так и в попытках ползать. А это означает, что в реальном мире они часто могут ошибочно считать своих дочерей неспособными выполнять или пытаться выполнить определенные двигательные действия, переоценивая в этом отношения своих сыновей [46].
Эти различия в социализации имеют место с момента рождения ребенка, и мы не можем сказать наверняка, какое влияние они оказывают в долгосрочной перспективе. Тем не менее вполне вероятно, что некоторое влияние они оказывают и что наблюдаемые психологические различия между полами – по крайней мере, частично – объясняются особенностями социализации в детстве. Таким образом, вторая волна феминизма научила нас уделять пристальное внимание воспитанию детей, выступая, в частности, против игрушек и рекламы, пропагандирующих гендерные стереотипы.
Однако в основе проекта ресоциализации лежит абсолютно утопическая идея: если наблюдаемые нами различия между полами полностью объясняются социализацией, то они также могут быть полностью искоренены посредством культурных реформ. А это, в свою очередь, означает, что если бы все мы прямо сейчас приняли феминистскую истину и начали воспитывать наших детей по-другому, тогда мы смогли бы переделать мир за одно поколение.
Это хорошая идея, и некогда я искренне верила в нее. Но доказательства, выдвинутые авторами «Естественной истории изнасилования», а также многими другими учеными, заставляют нас считаться с гораздо менее привлекательной возможностью: что, если все не так просто? Что, если иерархия, порочность и насилие заложены в нас природой? Что, если феминистская задача в действительности намного сложнее, чем нам казалось раньше?
В книге «Против нашей воли» Браунмиллер пишет: «Насколько я знаю, ни один зоолог никогда не наблюдал, чтобы животные совершали изнасилования в своей естественной среде обитания, в дикой природе» [47]. Это утверждение ошибочно, вопиюще ошибочно. Изнасилование, как и другие ужасные вещи, которые иногда наблюдаются в человеческом поведении, для многих видов животных – обычное дело. Этот мрачный факт был обнаружен в многочисленных исследованиях, опубликованных за последние сорок семь лет. К 1975 году он был уже хорошо известен. Например, несколькими годами ранее британский приматолог Джон Маккиннон опубликовал свой новаторский отчет о том, как он пятнадцать с половиной месяцев наблюдал за дикими орангутангами, описав множество случаев «изнасилования агрессивными самцами самок против воли последних» [48]. С тех пор такое поведение среди орангутангов [49], а также среди других животных [50], было констатировано другими исследователями. Мы не единственные насильники в природе.
Теория социализации опирается на неявное допущение человеческой исключительности, которое проявляется в том, что мы, во-первых, якобы оторваны от нормальных процессов естественного отбора и, во-вторых, подвержены разложению со стороны культурных факторов. Согласно такому анализу, мы совершаем плохие поступки не потому, что мы небезупречны, как и любые другие животные, а потому, что изобретение культуры, которая развращает невинных маленьких детей, превращая их в злодеев, было нашим выбором. Эта концепция «чистого листа» наделяет общество высшей властью в формировании характера человека, окажется он хорошим или плохим.
Существует более правдоподобный взгляд на эту проблему, но он оставляет гораздо меньше места для человеческого совершенствования и поэтому является гораздо менее привлекательным для утопистов. Вместо того, чтобы невольно уподобляться религиозным фундаменталистам девятнадцатого века, которые боролись с Дарвином, мы могли бы мыслить людей как животных, а точнее, как гоминидов, человекообразных обезьян, таксономическое семейство приматов, которое включает семь других ныне существующих видов. Как пишет феминистка и биолог-эволюционист Сара Блаффер Хрди:
Мы не являемся «реди-мейдом» из чьего-то ребра. Мы состоим из множества различных линий биологического наследования, собранных из остатков эволюционного процесса, продолжавшегося миллиарды лет. Даже эндорфины, благодаря которым я смогла пережить родовые схватки, мой организм производил из точно таких же молекул, которые и сегодня можно найти в организме дождевого червя [51].
Вследствие столь разнообразного биологического наследия в сочетании с давлением эволюционного отбора, благоприятствующего определенным чертам, мы иногда демонстрируем доброту, мягкость и дружелюбие. По тем же причинам в другое время мы убиваем, пытаем и насилуем. И, подобно другим гоминидам, самцы и самки нашего вида отличаются в некоторых важных аспектах – как физиологически, так и поведенчески.
Начнем с некоторых физиологических различий. Взрослые женщины примерно в два раза слабее взрослых мужчин в верхней части тела и на две трети слабее в нижней части [52]. В среднем мужчины могут выполнять жим лежа с массой примерно в два с половиной раза большей, чем женщины [53], а также наносить настолько же более сильные удары [54]. Что касается силы хвата рук, то показатели 90 % женщин меньше показателей 95 % мужчин [55]. Другими словами, подавляющее большинство женщин физически слабее подавляющего большинства мужчин, и любой феминистский анализ распределения власти между мужчинами и женщинами должен начинаться с признания этого факта.
Также мужчины могли бы без труда победить женщин в беговых и игровых соревнованиях. Половые различия менее выражены в видах спорта, где упор делается на выносливость, а не только на силу, но и здесь они имеют большое значение. На олимпийских соревнованиях по плаванию и бегу показатели женщин колеблются на уровне около 90 % от результатов мужчин (в легкой атлетике это иногда называют «золотым сечением») [56]. Эта разница может показаться несущественной, однако она имеет поразительно важное значение, когда дело касается элитных спортсменов. Например, на летних Олимпийских играх 2016 года Элейн Томпсон из Ямайки выиграла золото в стометровке с результатом 10,71 секунды. На тех же играх в аналогичной дисциплине у мужчин победил Усэйн Болт, тоже из Ямайки, его результат составил 9,81 секунды. Хотя разница между этими двумя спортсменами была меньше секунды, если бы мужчины и женщины состязались вместе, Томпсон не попала бы даже в финальный забег. В действительности Томпсон бы с легкостью обогнали атлеты, соревнующиеся в категории «до 17 лет» [57], подобно тому как женская сборная США по футболу в 2017 году проиграла юношеской команде из Далласа [58]. Эта команда состояла из мальчиков не старше 15 лет, которые только что перешагнули порог полового созревания и, таким образом, только начали развивать силу и мощь взрослых мужчин. В большом спорте женские соревнования традиционно выделяются в отдельную категорию, потому что иначе среди элитных спортсменов вообще не было бы женщин – мужчины каждый раз побеждали бы их.
Для большинства людей (особенно для тех, кто имеет опыт участия в спортивных соревнованиях или даже просто в шутку боролся с братьями или сестрами противоположного пола) это наблюдение – не более чем простое выражение здравого смысла. В двадцать первом веке единственной
