Я долго сидел, дорогая, в шоке на остановке, ожидая следующий номер. Ехать-то надо, как ты считаешь?
Между прочим, снимаю твои трусики, обнажаю… не будем спешить однако.
На остановке той сидели вместе со мной еще два плохо одетых типа, из тех, кто также чудом остались в живых после этой мясорубки, и во всю материли правительство, жидов, буржуев, заграницу, дерьмократов, прибывая, как и я, в шоке. К тому же, представь, прямо у наших ног имелась нехилая куча свежего говна, что вызвало, наконец, мое недоразумение: при теперешней дороговизне, плохой скудной пище, отсутствии практически средств к существованию и срать-то, в общем, должно быть нечем. А тут-получите вам, да так много. И учти, в публичном месте.
«Ха, наивный», — спасибо просветили меня братья по несчастью, оба уже пожилые, опытные, не раз битые этой жизнь, перенесшие и немецкую оккупацию. — «Запомни, — говорят, — «молодежь сейчас нигде не работает, спекулирует только, да пьет-жрет вволю. Хулиганит и озорничает. Распустились все дальше некуда. Порядка нет потому что. Вот немцы, те умели заставить нас работать. Только бывало остановишься передохнуть, как дадут палкой, сразу начинаешь обратно, как миленький, вкалывать. Видно, нужен нам новый Гитлер, без него нельзя тут, балуемся мы, портимся».
Выходило у них, Маруся, что только фашизм мог еще отчасти спасти гибнущую Россию. А тут еще непонятно откуда взявшаяся старушка стала рассказывать про свиней, которые, судя по ее рассказу, прямо жрут друг дружку с голодухи, а недавно пьяная свинарка Дарья упала к ним туда случайно, так захавали враз беднягу, одни резиновые сапоги от нее остались.
«Кстати про свиней», — сказал, подходя к нам, небритый не первый уже день мужик в потертом пальтишке с оторванным карманом и с окровавленной рожей, — «тут намедни шурин мой Никодим забил борова. Ну, опалил его, как надо, только хотел заносить в хату, подъезжает " скорая», выходят из нее два амбала, санитары, бьют шурина без разговоров по ебалам, потом еще верности молотком по черепу, оглушают блин наглухо, ложат после борова на носилки, как больного, прикрывают сверху одеялом и быстренько уезжают, как и не было их. Такие вот нынче дела творятся, граждане».
Я вспомнил тут, милая, почему-то разговор свой последний со своим старым знакомым, Кандалом Колей, когда распивали с ним с ним поллитру у него дома. Он рассказывал мне про конфликт один свой.
«Вот как с тобой», — говорит, — «я с этим идиотом здесь сидел, выпивали литруху и он мне, волк, вдруг заявляет, что я козел и на ментов пашу, сука, да за такие вещи убивают сразу. Ведь я ж людей никогда не сдавал, гадом буду. Клянусь могилой матери. И пидарасом тоже не был, ты знаешь. Ну и двинул ему в ебло сразу, чтоб не пиздел лишку. Он-брык с копыт моментально, лежит, падла, отдыхает. Я вижу топор валяется рядом, хватаю его и начинаю шинковать этого черта…»
«Что ты с ним стал делать?» — не сразу понял я товарища.
«Ну, членить начал придурка. — «А как ты его, слушай?» " «А как бог на душу положил, так и разделал негодяя.
Ладно, все, Маруся! Теперь ты передо мной вся как есть обнаженная. Я ложусь рядом. Ты такая вся холодная, просто прелесть.
Что за жизнь у нас, в самом деле? Какое-то затмение. Взять хотя бы наших соседей этажем ниже. Кобашей этих. Ты отлично их знала. Ну, как же, простые ведь русские люди. Она толстая, как бочка, красноносая, вечно зимой и летом в фуфайке носит постоянно жратву своим свиньям в ведерке. Он-тощий такой, быстрый, резкий. Постоянно в керзе и рваном ватнике, притом всю дорогу, сколько я его помню, поддатый. И ничего. Жили же нормально до последнего времени. А тут слышу, Маруся, сидя в туалете, как Кабашиха орет, что лично подожжет Белый дом и взорвет на хуй Кремль. Кабаш сам бубнит что-то непонятное, но явно страшное. Потом они начинают ругаться. Я вставал, родная, и в три часа ночи, чтобы поссать, понимаешь, и слышал их дикие крики. Достали просто своим идиотизмом.
Наконец Кабашиха вылетела полуодетая на лестничную площадку и заорала благим матом, что Кабаш ее сжег всю свою одежду и выбросил в окно все запасы еды-муку, соль, сахар, макароны. Основную жратву, то есть. Якобы в знак протеста против антинародной политики правительства. А ее саму хочет зарезать, изверг. Призывала соседей спасти невинную душу. Только всем сейчас, ты знаешь, дорогая, абсолютно по еру, если кого и убьют, тем лучше даже, другим больше жрачки достанется.
А тут еще у Кабашей случилось несчастье. Большое горе. У них украли всей курей в сарае, а из подвала одновременно в тот же день вынесли варенье, маринованные грибы, консервированные овощи. Разоренье, короче полное. Как зимовать?
Неизвестно. Тут они совсем ошалели. Кто кого спровоцировал, я не знаю, врать не буду, факто только, что случилось это в момент затмения. Уже и по радио объявили. Я сам чуть живой ходил, какой-то ужас меня преследовал. В общем Кабаш просто одурел от всех этих дел. Исколол свою толстую бабу ножиком, ран сто ей нанес, наверное. Она орала страшно, только никто не обращал никакого внимания само собой. После того, как сдохла окончательно, он сварил ее в баке, в котором они много лет совместно готовили пищу своим свиньям, и захавал в принципе родного человека. Наевшись от пуза, сам пошел в милицию и во всем повинился.
Такие дела, Маруся. Хорошо хоть ты отравилась, родная, умерла вовремя и ничего больше не видишь. Права ты как всегда, дорогая моя.
КОНЕЦ
Олег Разумовский
Леша пришел ко мне как- то осенью, когда жрать было уже практически нечего, и, не переступая порога, как бы забив на все неприятности по примете, опросил: «как ты насчет порева?»
Он такой задроченный, худой, выгнанный из армии за пьянку. На вид просто доходяга, а туда же- дай ему девочек. Лет тридцати пяти. В желтой старой болоневой куртке красной шапочке.
Я отказался, конечно, ехать снимать шкур, потому что, во-первых, не было денег, а ведь водка стоит четвертной не меньше, а во-вторых, от того что нечего было есть напала какая-то апатия, из дома не хотелось выходить.
Дней через несколько я повстречал Лешу возле помойки, где наш смурной народ, записанный в очередь толстой бабой в фуфайке и застиранном синем больничном халате. Она работала санитаркой при дурдоме. Ждали уже не первый час машину с капустой.
Идиоты ругались между собой, кляня чертову перестройку, вспоминали добрым словом Брежнева.
Стоял октябрь в середине, ожидалось резкое похолодание, но пока на солнце было тепло и приятно. Поэтому разговаривали Лешой сугубо об эротике. По ходу вспомнили несколько фильмов с интересными сюжетами. Какой-то мужик и старых джинсах и ватнике, тот самый, который потом хапнул себе восемь мешков с капустой, так что мне, бедному, чья очередь была прямо за ним, вообще ничего не досталось, говорил тетке в больничной куртке, что ему лично масло совсем не нужно; чай он не пьет, в суп масло не ложит. Была б водка, так вот и на нее ж талоны ввели- две штуки в месяц, разве не блядство.
Болтали, что зима должна быть по всем признакам холодная, а голод будет настоящий, как в старые времена.
«Моих ста пятидесяти да ее ста думаешь хватит нам с женой и двумя детьми?» спрашивал меня Леша, и я ему ответил напрямую, чего темнить в атмосфере гласности, что, конечно же, нет, и что обязательно загнутся к весне. Детишки первыми кончатся, понятное дело — сперва младшенький, после старшенькая. Мать обезумеет, кинется на теплый еще трупик, начнет его терзать и грызть. Тут Леша и даст ей по голове камнем, достав его слабеющей рукой из бочки с квашеной капустою, которую они съели еще до Нового года. Ну, 31 декабря еще было чем заторнуть водяру, всего бутылка и была, между прочим, какая там пьянка, одна тоска, а остальную водку. полагающуюся по талонам, супруги распили, не утерпев с горя от такой жизни, еще раньше.
Что б среди прочего заглушить хоть как то страшный голод, даже детушкам наливали по чуть-чуть, а что делать- ведь плачут сутками, бедненькие. Сначала хоть картошечка была, выручала, не говоря уже о мясе, которого не было с того октября, когда мы сошлись с Лешей в ожидании машины с капустой.
«А помнишь Эмануэлу?» вспомнил он видео-хит про французскую эротоманку.
Как же я не помнил. Мы живо обсосали особенно смачные сцены из популярного сериала, который смотрели, когда пожрать еще было более-менее вволю. У меня, например, некоторые вкусные эпизоды женского онанизма, лесбоса, или совращения малолетних девочек взрослыми женщинами навеки ассоциировались теперь с мясом по-еврейски. цыплятами гриль, котлетами по-киевски, люля-кебаб. И все это под хорошее марочное вино и водку, 0, мы часами смотрели эти секс-фильмы и жрали, жрали, чревоугодники, до икоты, поноса или наоборот запора. Вот теперь и пришла пора расплачиваться.
«Помнишь Сад радости в третьей серии? Эти групповушки, когда можно брать любую бабу, какую схватишь и драть ее драть, сучку. Жалко, что у нас нет борделей, — «расстраивался Леша.
