Ульяна Соболева - Игра со смертью

Я знаю, что меня искали, но я спряталась и мечтала сгореть там наверху, и чтоб никто меня так и не нашел. Я ненавидела их всех. Рино тоже. Представляла, как он касается других женщин, как ласкает их…пусть и за деньги, пусть насильно, но им повезло намного больше, чем мне. Ведь меня можно только презирать, потому что я дочь его мучителя.

Усадьба заполыхала как карточный домик, первые этажи обуяло пламя, отрезая верхние. И меня, естественно, тоже. Рухнули балки, ломая лестницу. В доме началась паника, а я сидела на чердаке и расширенными от ужаса глазами, смотрела, как языки пламени лижут дверь, и как покрывается пупырышками дерево, как вздувается краска.

Сейчас я думаю о том, что все эти гости моего отца, они были под кайфом от красного порошка, который уже тогда завозили с Асфентуса. Запах дыма отбивал для них мой личный, и именно поэтому меня не могли найти. А, может, никто и не догадывался, что вместо того, чтобы уйти из дома, я спряталась наверху.

Кашляя и задыхаясь, я жалась в дальний угол чердака, в панике ожидая, когда проклятая дверь лопнет под натиском пламени или сгорит, а меня саму сожрет огонь, но вдруг она просто разлетелась в щепки от удара, и я увидела Рино, бросилась к нему и прижалась всем телом, а когда почувствовала, как он обнял меня в ответ, заплакала.

— Моя девочка? — спросил очень тихо.

— Твоя девочка, а они пусть сгорят все, — так же тихо ответила я и спрятала лицо у него на груди. Впервые мы касались друг друга без того, чтобы нас разделяла решетка. Рино отпрянул, посмотрел мне в глаза, и его чувственных губ впервые коснулась улыбка нежности.

Он подхватил меня на руки и вынес из горящего здания через черный ход, а я вдруг поняла, что готова сгореть здесь еще несколько раз подряд, лишь бы он вот так держал меня, как сейчас. Словно пушинку, своими сильными руками, а я могла бы прижиматься к нему, склонив голову на сильное плечо и слушая биение его сердца.

Тогда я даже не обратила внимания на обрывок цепи на его ошейнике, на покорёженные браслеты с разогнутыми кольцами на запястьях и щиколотках. Я даже подумать не могла, что он порвал все цепи и сбежал от стражников, чтобы найти свою Девочку.

Рино принес меня в сарай, поставил на пол и хотел уйти, но я удержала его за руку, потянула к себе. И он вдруг резко обнял меня, рывком привлек к себе.

— Зачем? — горячо прошептал мне в ухо. — Дом подожгла?

— Не хочу, чтоб тебя трогали… — всхлипнула я. — Не хочу…не могу. Пусть не трогают тебя никогда. Никто.

— Дурочка…

Я лихорадочно гладила его лицо, прижимаясь лбом к его лбу, чувствуя, как начинаю задыхаться. Сама нашла его губы и прижалась к ним своими. Мы замерли на доли секунд, а потом Рино набросился на мой рот поцелуем, и мы оба в изнеможении застонали, впиваясь жадными пальцами в друг друга, сминая руками, ероша волосы, дрожа всем телом. Это было так естественно — целовать его. Так по сумасшедшему и дико прекрасно, словно всю жизнь я знала, что хочу принадлежать только этому мужчине, с самой первой секунды, как увидела. С самого первого взгляда, когда еще ребенком заглянула в разные глаза и увидела в них свое отражение.

Я жадно прижималась к его губам, и чувствовала, как его язык переплетается с моим, как он кусает мои губы, как ненасытно и алчно покрывает поцелуями мой подбородок скулы, шею и снова возвращается к губам. До боли, до изнеможения с первобытным голодом, и все мое тело горит в его руках, пылает, дрожит. В эту секунду я поняла, что люблю его. Он мой воздух, смысл моего существования и мне наплевать, что нас разделяет так много всего…такая необъятная пропасть, через которую не переплыть и не перепрыгнуть, но любовь…она ведь смеется над препятствиями. Чем их больше, тем более дикой становится потребность, подхлестываемая запретом. Мы целовались, как одержимые голодные звери, до боли в губах и скулах. Мы сплетали руки и впивались друг другу в волосы, сжимая в объятиях с такой силой, что становилось нечем дышать и хрустели кости.

— Моя девочка? — хрипло бормотал он, снова и снова приникая к моим губам, врываясь в мой рот языком, сжимая пятерней мои скулы, хватая за волосы на затылке, не давая оторваться.

— Твоя девочка, — шептала я и целовала его лицо, захлёбываясь от дикой страсти, от сумасшедшего желания, чтобы это никогда не кончалось.

Издалека послышались крики отца. Он звал меня. Слуги и гости приближались к сараю.

— Уходи, — задыхаясь, прошептала я, отталкивая Рино от себя, а потом снова целуя, не давая уйти, закатывая глаза от наслаждения, опять отталкивая и умоляя бежать, спрятаться. И снова льну к его губам, глядя на него пьяным от счастья и сумасшедшей страсти глазами.

— Пожалуйста, уходи, — впилась в его губы быстрым поцелуем и оторвалась, задыхаясь, захлебываясь стоном разочарования и голодной жажды, — ради меня…уходи.

Рино выпрыгнул в окно, а меня нашли отец и охрана, дрожащую, в обгоревшей одежде… Я сказала, что сбежала из дома и пряталась в сарае. Что я испугалась. Мне поверили.

Рино все равно тогда досталось, его избили…за то, что сорвал цепи, сбежал. А он промолчал о том, что спасал меня, что это я подожгла дом. Он все стерпел. Наутро я нашла его скрюченным на соломенном тюфяке, с ранами на лице, в промокшей от крови рубашке, которая прилипла к его сильному телу. Я сползла на пол и смотрела на него через решетку, чувствуя, как по щекам катятся слезы…уже тогда я прекрасно понимала, что наша любовь проклята и никогда нам не быть вместе, в открытую. И я так же понимала, что впереди снова оргии, проклятые бои, опыты, а я… я буду вынуждена смотреть на это со стороны, и ничего не смогу сделать… Или смогу…

Когда-то давно я понял одну очень простую истину. В этом мире можно быть кем угодно, только не слабаком. Слабые не заслуживают права на жизнь. Да, как бы это цинично ни звучало. И речь вовсе не о физическом состоянии. О силе духа. Я осознал это, когда понял, что вокруг слишком много тупых немощных идиотов, продвигающихся вперед по головам своих же собратьев, более достойных, чем они сами. Такие твари готовы солгать, подставить, убить, лечь под любого, жрать чужое и собственное дерьмо…Что угодно, лишь бы выжить, добиться успеха, отомстить, подняться над остальной массой. И, как бы ни были они омерзительны для меня, нельзя не признать, что именно в этом заключается их сила. В этом желании двигаться вперёд, по головам и трупам. Тогда как те, кто неспособен на столь низкие поступки, становятся всего лишь пылью под подошвами этих хитрых и живучих мразей. А, значит, они не заслуживают грёбаного права на жизнь. Как бы это ни было печально, но законы дикой природы действуют и в цивилизованном человеческом обществе. Чего уж говорить о мире хищников, таких, как мы.

У меня на глазах сотни раз брат наносил удар в спину родному брату, дочь подставляла мать, муж вместе с любовницей убивал жену. Такие, казалось бы, родные люди оказывались злейшими врагами. А ведь я дико завидовал им когда-то. Тому, что у них были семьи. Родители, братья, сёстры, любимые… Пока не понял, что всё это не имеет ровным счётом никакого значения. Это всё напускное. Улыбаться при людях отцу, прокручивая в голове варианты его смерти… Или угощать мужа вином, соблазнительно улыбаясь, ожидая, когда он пригубит отравленный напиток…Всегда и везде имеет значение только собственная шкура и собственные желания! Этот мир принадлежит эгоистам, и будь я проклят, если это не так!

И тогда я составил свод собственных правил, следование которым сделало существование более выносимым. Эти правила я исправно повторял как мантру, днём и вечером, и как молитву перед едой и перед сном. Поначалу. Пока они не стали моим вторым Я. Пока не въелись под кожу, изменив мышление кардинально и навсегда.

Больше не было никого, кроме меня. Да, я никому никогда не был нужен. Только себе. А, значит, должен был вгрызаться в эту жизнь, не жалея клыков. И я делал это с маниакальной настойчивостью. Отстранившись от всего остального мира, который использовал только для достижения собственных целей.

Разве мог подопытный голодранец, чудом спасшийся из клиники влиятельного ученого, мечтать о том, чтобы подмять под себя город? А, по сути, стать правителем незаменимого звена между двумя мирами, обеспечивающего оба измерения всем необходимым.

Когда-то мои мечты не заходили дальше того, чтобы спокойно прожить хотя бы один день. Без издевательств и истязаний, без грубых окриков и унизительных взглядов похотливых самок, покупавших меня у немца. Конечно, если не считать таковой безумную идею убить Доктора собственными руками. Дьявол! Я распланировал до мельчайших подробностей, как это произойдёт. Сидя в той проклятой камере, глядя исподлобья на бледного ублюдка, который подготавливал свои пыточные инструменты, я представлял, как в мое горло потечёт его тёплая кровь, когда я вгрызусь ему в глотку. Окажется ли мясо Эйбеля жёстким на вкус? И я всё больше понимал, что даже если оно будет отдавать резиной…Даже если его невозможно будет проглотить…Я буду жевать его грёбаное сердце с удовольствием, смакуя вкус, подыхая от острого наслаждения. Ненависть — самая лучшая специя ко всем блюдам мести!