— И, Олли, постарайся узнать, когда вернется Юджин. Знаешь, он так сразу уехал после смерти Цейтлина и до сих пор не появляется, а это наводит ФБР на мысли…
Это и меня наводит на мысли. На очень печальные мысли. Признаться, я его уже и не жду. Он двадцатого ноября улетел, чтобы разобраться в Москве с теми, кто заказал убийство Яши: уверен был, что пули прилетели оттуда, — и обещал вернуться через две-три недели, максимум к Рождеству, но пропал бесследно. Говорил, что звонить не будет, мол, опасно — и прав оказался хитрый Кореец, прослушивало-таки ФБР мой телефон, хотя и неизвестно, с какого именно дня, — а свяжется по факсу. И канул — боюсь, что в Лету. Настолько давно боюсь и настолько сильно, что даже не хочу об этом думать. И ничего от него не жду — домашний телефон давно сменила, мобильный тоже, так что хрен меня разыщешь.
— Я попробую его найти, но не думаю, что ему стоит спешить сюда, Эд. Опасаюсь, что его тут же арестуют…
А что, запросто: был бы здесь, приняли бы нас вместе. Слишком неправдоподобно выглядит все, что произошло в Нью-Йорке. Кореец ехал в тот вечер вслед за Яшей, чуть поодаль, следил для собственного спокойствия, чувствовал, видно, что-то звериным своим чутьем — и “магнум” у него был при себе, взятый у Яши и на Яшу же зарегистрированный. Он услышал выстрелы неподалеку от дома Цейтлинов и нажал на газ и увидел, как трое поливают из автоматов замерший “Линкольн” и вмял одного киллера своим джипом в Яшину машину, а двоих расстрелял. Трудно поверить, что мирный бизнесмен, совладелец голливудской киностудии, мог задавить одного убийцу, вытащить у мертвого охранника пистолет, пока двое оставшихся киллеров расстреливали машину, и завалить их обоих.
И вправду сложно и неправдоподобно — для тех, кто не знает Корейца. Конечно, версия случившегося в реальности другая — ни у какого охранника ствол он не вытаскивал, “магнум” у него был при себе, но все равно все это в глазах полиции и ФБР похоже на фантастику. Или на заранее подстроенное мной и Юджином убийство, который подослал к Яше незнакомца, узнал, что тот завещал нам все свои деньги, потом направил киллеров. И порешил их лично, только потому, что они его знали как заказчика и не ждали, что он начнет их мочить, — завалил их, чтобы убрать неумных и опасных свидетелей…
Просто сцена из “Моцарта и Сальери”, заказ реквиема. Не новый весьма способ — подослать незнакомца, подталкивая таким образом человека к тому, чтобы он сделал последнее и важное для будущих убийц дело. Но Крайтон с классикой вряд ли знаком: американцы, в принципе, жутко невежественные.
— Ну что ты, Юджину ничего не грозит…
— Не знаю, Эд, сомневаюсь. Этот Крайтон — мстительный сукин сын, и ему нужно, чтобы я села, ты же понимаешь…
— Это ему не удастся, это Америка, в конце концов!
Вот именно, Америка, где если ты русский, значит, мафиози — и посадить тебя можно безо всяких доказательств. Не показателен разве пример Япончика — он, конечно, большая фигура, но сел-то ни за что, а тех, кто на него показал, аферистов, укравших из России миллионы, взяло под защиту ФБР. И даже по их показаниям, он им ничего не сделал, он просто сказал, что надо вернуть фактически украденные у банка “Чара” деньги — не угрожал, не бил, не совал пистолет под нос, и вот итог. Какая на хрен демократия и справедливость — шумный процесс, внушительный срок, награды фэбээровцам, повышения по службе, появление новых должностей и отделов и куча показушных статей в прессе — о том, что Япончик продавал в Африку оружие, торговал наркотиками, планировал убить агентов ФБР. Туфта, пустой базар, но связанного льва пинать приятно и легко: он же не ответит.
И если уж такую фигуру на таком громком процессе осудили ни за что, то стремившуюся захватить весь Голливуд русскую мафиози Оливию Лански посадить совсем просто…
…Господи, я дома. Я в доме, увидеть который ожидала лет через несколько. Нет, не было здесь никого за время моего отсутствия — и все в порядке, все на месте, по крайней мере, мой пятисотый “Мерседес” в гараже, хотя джип Юджина отсутствует. Ну конечно, он остался на стоянке у офиса ФБР, в котором меня и арестовали. Завтра заберу.
Пыльно кругом, прислугу я давно отпустила, и за время моего отсутствия она, естественно, не появлялась — неровный бледный свет пробивается сквозь жалюзи, разрезая черную мебель на узкие полоски, стеклянный столик в старых потеках, похожих на капли виски, раскиданные по полу вещи в спальне, чулок, траурным бантом висящий на спинке кресла, засохшая роза в длинной вазе. Трогаю затвердевший бутон, издающий интимное шуршание, оставляющий на ладони невесомый налет. Так хорошо здесь, и мне кажется, что я как летучая мышь, вернувшаяся в свою темную пещеру, и хочу тихонько повиснуть вниз головой в затянутом паутиной углу и заснуть.
Такое ощущение, что не была здесь вечность, — и медленно прохожу по дому, рассматривая все пристально, ища следы, оставленные присутствием чужих, вспоминая, как счастлива я здесь была, сначала одна, потом с Корейцем. Ладно, что об этом сейчас? Вот что мне надо: ванная, порция виски и толстая сигара — в тюрьме курила тоненькие, чтобы не раздражать никого. И может быть, сеанс любви с самой собой в мыльной пене — я же десять дней была без секса, такого в моей жизни не случалось, начиная с тринадцати лет, и в двадцать три начать проповедовать воздержание я не собираюсь. Наверное, никогда не соберусь — даже если случай даст мне возможность дожить до глубокой старости.
Черт, о главном-то я и забыла! Вот чувствительная стала после десяти дней в тюрьме — так растрогалась, увидев собственный дом, что забыла о деле. Хороша, ничего не скажешь! Не долго думая выскакиваю из воды, накидываю халат и бегу туда, в гостиную, оставляя за собой на черном ковре тающие сугробики пены, делающие его похожим на рыхлую влажную землю. Потому что в гостиной в сумке лежит свежая газета, которую Эд мне дал в последний момент, уже подвезя меня к дому и тут же умчавшись по делам. Может, потому, что войти я его не приглашала?
В тюрьме я “Лос-Анджелес таймс” каждый день прочитывала от корки до корки — сначала всматривалась в первую страницу, веря, что именно на ней должно быть напечатано то, чего я жду, потом судорожно пролистывала остальные и, не найдя ничего, начинала внимательно читать все подряд — думая, что информация эта, в принципе, может быть на любой полосе, и самым мелким шрифтом, потому что я не знаю, как произойдет то, что должно произойти, и насколько это важно для других.
Пусто на первой полосе сегодняшней газеты, и это меня, признаться, напрягает: по договору вчера был последний день. Я понимаю, конечно, что работа непростая и требует подготовки, но ведь не настолько социально значимы и важны те люди, фамилии которых я так хочу увидеть на газетной странице, чтобы подготовка растянулась на месяц. И отсутствие ожидаемого гигантского заголовка и натуралистичных снимков немного омрачает радость.
“Не все сразу, — говорю себе. — Не все сразу. Ты сегодня из тюрьмы вышла, на что вообще не рассчитывала, а завтра или послезавтра прочитаешь долгожданную статью”.
Ладно, почитаю на всякий случай. Привыкла уже за десять-то дней. Щелкаю обрезалкой, и маленькая гильотина от Картье безжалостно, но бескровно обезглавливает толстенную “Корону”. Вспыхивает специальная длинная спичка — дома всегда от них прикуриваю, так традиционней и приятней, а зажигалка хороша для внедомашнего курения, — и медленно-медленно втягиваю густой вкусный дым, и смакую, впитываю всеми рецепторами, и так же медленно выпускаю его обратно на волю. По такому случаю и порция виски не помешает — в ближайшие полтора часа из ванной вылезать я не собираюсь и в город сегодня не поеду уже точно.
В тюрьме душ каждый день — это не советская зона, о которой Кореец рассказывал, девять лет там оттрубив, — но все равно сейчас такое ощущение, что я не мылась месяц. Вскальзываю обратно в любимую круглую ванную, ставя пепельницу на бортик и стакан рядом с ней, — и когда кажется, что пар раскрыл меня всю, поселился во всех порах, потяжелевшей рукой дотягиваюсь до газеты. Чем порадуют меня сегодня славные журналисты города Лос-Анджелеса?
