Ознакомительная версия.
Совершенно правдивая дорожная история о том, чего не было и не могло быть, с дополнительными мерами безопасности для участников действия.
Однажды я возвращался из Риги. Дело происходило уже в постоветском (советском, царском) пространстве, потому охотников ехать из Риги в Питер оказалось маловато. В моем четырехместном купе почти до самого отправления было пусто, а потом вошла высокая стройная девица, обратившая на себя мое внимание какой-то не по-русски горделиво выпрямленной спиной да шляпой, какие в Питере еще не носили – большая такая шляпа, в стиле ретро. Девицу сопровождал некто очень смуглый, я видел только его косичку и каштановый отлив щеки. Я полагал, что мы поедем втроем – я, она и ее метис-мулат, но, когда поезд тронулся и девица наконец переместилась из узкого коридора в купе, оказалось, что она одна.
Дело было под вечер, но к разговору и знакомству почему-то не тянуло. Я, как водится, читал Владимира Соловьева – я его всегда читаю в поездах, а она, по моим наблюдениям, читал Генри Миллера, а именно „Тропик Рака“. Поскольку мы читали совершенно разнонаправленные произведения, то наши мысли, чувства и взгляды не пересекались. Меж тем сгустились зимние сумерки, явился вечерний чай, а затем пришла пора разбирать постели, что мы и сделали по очереди, деликатно выходя, чтобы не мешать друг другу. Да, молодая эта женщина (лет двадцати двух, мой любимый возраст) имела имя Оксана, и говорила по-русски, хотя и с латышским певучим прононсом. Когда я вошел после разбора постелей, она уже лежала с тем же Миллером в руке, причем одно ее плечо было обнажено и мне настолько понравилось, что я, улегшись, перестал читать Соловьева, а стал смотреть на это плечо, благо, глаза моей попутчицы были уставлены в книгу.
Наконец она, учуяв мое внимание, подняла их, наши взгляды встретились, и я спросил:
– Нравится?
Она кивнула, тут же показав лицом, что вообще-то читать ей надоело, и она не прочь поболтать. Что мы и начали делать, с каждой минутой все успешнее – факт, лишний раз подтверждающий мое коренное убеждение, что жизнь поинтересней самой блестящей прозы, буде даже с эротической закваской. Мы поговорили о литературе (Оксана оказалась прилежной читательницей), и перешли на ее собственные дела. Она была в каком-то бизнесе и ехала в Питер на три дня, чтобы просто отдохнуть и потратить доллары. Долларов было много, и в „Астории“ для нее был заказан номер-люкс. Поднялась она после студенческой бедности на челночных поездках в Польшу и другие сопредельные с бывшим СССР государства. Но особенно в Польшу. Что-то они увозили, кажется, ювелирные изделия, и чего-то привозили – кажется, всяческие шмотки. Там было дешевле это, здесь – то, первые месяцы горбачевской экономической свободы, когда и были сколочены из ничего, просто из перепродажи, первые состояния. О Польше у нее не осталось никаких воспоминаний, кроме огромного вытоптанного пространства рынка в каком-то приграничном городке, где все это обменивалось, на краю которого длинной полосой, шире государственной границы, лежало и прело человеческое дерьмо (туалетов в зоне свободного экономического предпринимательства тогда не было)
И вот, она, бывшая челночница, стала компаньонкой в каких-то новых делах с латвийской недвижимостью. Короче, мы подружились, и довольно скоро я (без водки и других горячительных напитков) оказался в Оксаниной постели. Было тесновато, но приятно, к тому же без всяких там глупостей, потому что Оксана просто и ясно, как своему, сказала, что сегодня она этим заниматься не намерена, и вообще любит сначала принять хороший душ и т. д., что в дорожных условиях невозможно. Я не стал ни на чем настаивать, решив, что, может, у нее ее дни, и ничуть, между прочим, не был этим расстроен – даже наоборот, чувства мои приняли, как в ранней юности, возвышенно-романтическое направление. Да, она позволяла мне ласкать свои красивые груди, но это, как вы понимаете, для взрослых людей занятие вполне нейтральное. Параллельно с дружескими ласками я слушал ее любовные истории, которые, к счастью, не запомнились (чем лишаю оппонентов повода обвинить меня в том, что я раззваниваю о них на всю Ивановскую). Запомнилась мне лишь одна многократно повторенная ею фраза, что она умеет делать в сексе такое, что не умеет никто, и что после нее мужчины уже не могут вернуться к своим женщинам. У меня хватило ума не спросить, что же именно она умеет, а она не стала уточнять. Кстати, еще вопрос – решитесь ли вы на близость с женщиной, после которой все остальные перестают для вас существовать? В общем, можно догадаться, что же такое она умела, – это действительно редкий дар, встречающийся разве что у каких-нибудь полинезиек или галапагосянок, однако его может у себя при желании развить и цивилизованная женщина. Но хватит об этом. Меня она ласкать не стала, но был такой момент, когда мы, полуобнаженные, то есть только в трусиках, обнялись в проходе между нашими лавками, и помню ее какой-то совершенно божественный выгиб, породивший во мне дрожь, которую я тут же постарался унять. Нельзя – так нельзя. Для настоящего мужчины это свято. Настоящий мужчина не только не рассказывает ни о чем, но и ни на чем не настаивает, услышав приветливое женское „нет“.
Да, ночью нас довольно долго терзали сначала латышские, а потом уже наши пограничники с таможенниками, почему-то девицами, которые не без зависти смотрели, как мы тут, голубочки, устроились. Незадекларированные доллары Оксаны лежали в ее косметичке, напоминая баллон с дезодорантом. Одна из таможенниц попросила эту косметичку, и Оксана отдала – притом в ее лице не дрогнул ни один мускул, и, отреагировав на это, таможенница, не раскрывая, вернула косметичку. Да, из Оксаны вышла бы великолепная латышская разведчица, а может, она ею и была.
Утром она отправилась в апартаменты в „Астории“, а я – к себе, на Васильевский остров.
И все? – спросит меня раздосадованный читатель. А где же копуляция, для чего надо было огород городить? Копуляции не было. Ни тогда, ни на следующий день, когда я приехал к Оксане в „Асторию“, чтобы вместе провести вечер. Она сама меня позвала, сказав, что у нее болит спина, которую хорошо бы помассировать – я же еще раньше представился ей лучшим в мире массажистом. Я приехал и, забравшись на ее огромную, как танкодром, постель, всю в белой пене кружев и шелков, действительно довольно долго массировал ей спину, любуясь ее красивым телом топ-модели, с сильными ягодицами, длинными ногами, высокой грудью, прямой, гибкой спиной. Правда, на мой вкус, у нее был чуть длинноват нос – но это придавало ее облику исключительную породистость. Да, выпей мы тогда водки или сделай еще какой-нибудь теплый шажок навстречу друг другу, и, возможно, до сих пор были бы вместе, но в тот момент нам это почему-то не было нужно. Нам и так было хорошо.
Через три дня я провожал ее на рижский поезд. Она снова оказалась одна в четырехместном купе, и мы посидели до отправки, болтая о том, о сем. И только когда по радио объявили, что граждане провожающие должны покинуть вагон, и я встал, прощаясь, она порывисто поднялась с лавки, закинула руки мне на плечи (она была выше меня) и впилась мне в губы жгучим, страстным поцелуем, вкус которого до сих пор на моих губах. Больше мы с ней не встречались.
МНС в скобках
Далеко не всегда дорожные истории заканчивались невинно.
Городок Феодосия, между прочим, родина Айвазовского, там же галерея его картин. Был там, а может, и есть, дом-музей Александр а Грина. Какой-то дурацкий дневной поезд на Питер после месяца в Крыму. Я загорел, как негр, – синие глаза, улыбка, ставшая по контрасту почти ослепительной, в общем – бестия в шортах. И хотя весь месяц гулял так, что потом одна из историй продолжалась аж лет пять, но чувство такое, что хоть по новой начинай. В купе же у нас собрался девичник – две девчонки лет пятнадцати и уже не девчонка, а девица, лет двадцати двух. Та, которая девица, ничем не примечательная. Но и не противная – так, человек среди людей, женщина среди женщин, короткая стрижка, волосы выгорели, соломенные пряди, фигура ладная, где талия, там талия, ниже тоже так, как должно быть ниже, и грудь на месте. Но я девицу пока не замечаю, как, естественно, не замечаю и пятнадцатилетних пацанок. Одна (из Луганска) за минуту с небольшим может сложить тебе кубик Рубика, притом не глядя, вслепую, другая же поет в детском хоре донецкого радио, у нее особая, четкая до безобразия дикция, формируемая напрягом тонких черствых губок.
На колесах проходит дневное время, я с ними то болтаю, спускаясь со своей любимой верхней полки, песни пою, то, решаю, что пора бы сбегать в вагон-ресторан, которого почему-то не оказывается или он еще закрыт и откроется только на следующее утро. В общем, обычная дорожная дребедень с нолем романтики и нолем приключений. Наступил вечер – знойный, раскаленный, с алым чистым небосклоном, опускающимся на голое тело земли, как алый шелк. Вот-вот она пойдет кружить в танце искуса и соблазна, и, когда будет сорвано седьмое покрывало, тогда...
Ознакомительная версия.
