были все основания желать перемен, которые расширили бы круг доступных для него женщин.
И все это время тело Мэрилин Монро снова и снова выскабливали подпольные акушеры – она умерла почти за десять лет до того, как противозачаточные таблетки стали доступны незамужним женщинам во всех американских штатах. Журнал «Плейбой» двадцать лет существовал в стране, где аборты не были легализованы. Сексуальная революция началась в обновленном обществе, прошедшем через ужасы Второй мировой войны, – в обществе нового изобилия. Но на ее женщин-первопроходцев все равно было возложено бремя бесконечных внебрачных детей и бесчисленных неудачных абортов. В фильме 1966 года «Элфи» великолепный молодой Майкл Кейн прыгает из одной лондонской постели в другую, наслаждаясь либертинским образом жизни, обещанным свингующими шестидесятыми. Но его действия не остаются без последствий, и в эмоциональной кульминации фильма Элфи рыдает над ужасным продуктом подпольного аборта, который он устроил для одной из своих «птичек».
История сексуальной революции – это не только история женщин, освободившихся от бремени целомудрия и материнства, хотя это тоже верно. Это также история триумфа плейбоя – фигуры, которую слишком часто одновременно забывают и прощают, несмотря на его центральную роль в этой все еще недавней истории. Феминистки второй волны были правы, утверждая, что женщинам нужны противозачаточные средства и легальные аборты, чтобы получить контроль над своей репродуктивной жизнью. Появление этих технологий было хорошей и необходимой инновацией, поскольку они освободили столь многих женщин от разрушительных нежеланных родов. Но такие, как Хефнер, тоже ждали появления этих технологий и нуждались в них – они хотели освободить собственное либидо, делая вид, что занимаются освобождением женщин.
Что не так с сексуальным либерализмом
В «Антигоне» Софокла – пьесе, уделяющей особое внимание теме долга и страданий женщины, – хор поет, что «ничто большое не входит в жизнь смертных без проклятия». Влияние противозачаточных таблеток на общество было огромным, и даже теперь, спустя два поколения, мы все еще не до конца осознали ни их благодать, ни их проклятие. В истории человечества было немало периодов смягчения сексуальных норм. Наиболее известные случаи – поздняя Римская империя, георгианская Британия и «бурные двадцатые» в Америке. Однако эти фазы распущенности были ограничены отсутствием хороших противозачаточных средств, в силу чего гетеросексуальные мужчины в поисках внебрачного секса в основном были вынуждены довольствоваться либо проститутками, либо немногочисленными чудачками, готовыми пойти на риск пожизненного изгнания из респектабельного общества. Например, участники Блумсберийского кружка, которые, как известно, «lived in squares and loved in triangles» [24], вступали в многочисленные тайные сексуальные контакты, результатом чего было множество незаконнорожденных детей, и были спасены от нищеты только благодаря привилегиям своего класса.
Но сексуальная революция 1960-х – в отличие от своих предшественниц – не сошла на нет. Напротив, мы до сих пор живем в пространстве ее идеологии. Более того, эта идеология до такой степени превратилась в норму, что сегодня мы едва можем ее различить. Но как же она смогла выдержать испытание временем? Дело в том, что вместе с ней впервые в мировой истории были изобретены надежные средства контрацепции и, в частности, формы контрацепции, которые были доступны для самостоятельного использования женщинами: противозачаточные таблетки, вагинальные диафрагмы, а также последующие технологические усовершенствования, такие как внутриматочная спираль (ВМС). Таким образом, в конце 1960-х возникло невиданное живое существо: фертильная молодая женщина, репродуктивные возможности которой фактически заморожены. И это изменило все.
Данная книга представляет собой попытку отдать отчет в этих изменениях, избегая как либеральных объяснений, очарованных прогрессом, так и консервативных, провозглашающих новый упадок общества. Я не думаю, что последние шестьдесят лет следует понимать исключительно как период прогресса или как период деградации. Сексуальная революция не освободила всех нас, но она освободила некоторых из нас – выборочно и за определенную цену. Это именно то, чего мы должны ожидать от любой формы «больших» социальных изменений, и сексуальная революция, безусловно, является таковой. И, хотя моя работа направлена в том числе против консервативного нарратива об эпохе после 1960-х, и в особенности против тех консерваторов, которые достаточно глупы, чтобы думать, что возвращение в 1950-е возможно или желательно, основной целью моей критики является либеральный нарратив о сексуальном освобождении, который я считаю не только ложным, но и вредным.
Мое недовольство адресуется в большей степени либералам, чем консерваторам, по очень личной причине – раньше я сама верила либеральному нарративу. Будучи молодой девушкой, я придерживалась тех же политических взглядов, что и большинство других горожан-миллениалов, окончивших университеты на Западе. Другими словами, я соответствовала убеждениям своего класса, включая либеральные феминистские идеи о порнографии, БДСМ, культуре свободных отношений, эволюционной психологии и торговле сексуальными услугами – эти темы будут рассмотрены в данной книге. Мой собственный жизненный опыт заставил меня отказаться от этих убеждений, включая период сразу после окончания университета, когда я работала в кризисном центре для жертв изнасилований. Если старая шутка говорит нам, что «консерватор – это просто либерал, которого поимела реальность», то я полагаю, что, по крайней мере в моем случае, «постлиберальная феминистка – это просто либеральная феминистка, которая своими глазами увидела реальность мужского насилия».
Термин «либеральный феминизм» не является самоназванием соответствующего направления феминизма. Обычно его сторонницы называют себя «интерсекциональными феминистками». Тем не менее я не думаю, что их идеология действительно является интерсекциональной (если исходить из первоначального смысла этого слова у Кимберли Креншоу), поскольку она должным образом не включает в себя анализ других форм социальной стратификации, особенно анализ экономического класса. Преимущество использования термина «либеральный феминизм» состоит в том, что он помещает идеи двадцать первого века в русло более длительной интеллектуальной истории, позволяя увидеть, что в лице либерального феминизма мы имеем дело с итерацией гораздо более грандиозного интеллектуального проекта: либерализма.
Что касается определения «либерализма», то это дискуссионный вопрос. Так, первая строка статьи в Стэнфордской энциклопедии философии гласит, что «не существует какого-то одного либерализма». Это означает, что какое бы определение я для себя ни выбрала, все равно найдутся недовольные критики. Но поскольку я не хочу утомлять читателей многословной защитой моего рабочего определения, я обойдусь несколькими замечаниями.
Я очень далека от того, чтобы использовать слово «либерал» как сокращение от «левого крыла». Американский постлиберальный политический теоретик Патрик Денин указывает на тесную связь экономического и социального либерализма. Либеральная культурная элита и либеральная корпоративная элита работают рука об руку: «Сегодняшняя корпоративная идеология имеет сильное сходство с образом жизни тех, чьими приоритетами являются мобильность, этическая гибкость, либерализм (будь то экономический или социальный), потребительский менталитет, в котором выбор имеет первостепенное значение, и “прогрессивное” мировоззрение, в котором быстрые изменения и “созидательное разрушение” являются единственным
