Это риторические вопросы, следствие недоразумения, которое подспудно осознается так называемым «высоким искусством». Отсюда все эти приратские набеги на нашу исконную территорию признанных мэтров мэйнстрима, все эти страсти толпы по тому кто из звезд и где обнажился, снялся в откровенной постельной сцене или вживую, без дублерши, делал минет, который требуется по сценарию для более глубокого раскрытия противоречивого характера героини. Уверяю вас, подобное даже не смешно… С профессиональной, эстетической, эротической точек зрения — убого и не возбуждает ничего, кроме жалости.
Толпа желает увидеть вагину своего кумира! Поверьте, вагина самой последней моей статистки гораздо красивее и ухоженнее вагины какой-нибудь звезды первой величины. Все так называемые звезды — знатные «динамо». Обожание толпы — лишь унизительный мазохизм несостоявшегося любовника, которому показали половину сиськи и пообещали гораздо большее лишь затем, чтобы презрительно «продинамить»! Отсюда весь так называемый эротизм, откровенные наряды, раскованные позы, сексуальные скандалы и скандальчики — кто с кем, когда и сколько раз. И уж кому, как не им, знать — покажи толпе то, что она так жаждет, и сказка о голом короле, а вернее — о голой королеве станет самой жестокой былью.
Индустрия! Индустрия откровенной профанации подлинного порно, высокого порно! Если я захочу увидеть красивый секс, без всяких финтифлюшек, от которых кончает наша продажная критика, я лучше куплю качественную порнушку, а не пойду на очередной «блокбастер», где, по слухам, можно еще раз взглянуть на ту же промежность, но двадцать лет спустя.
— Все туда! Все туда! На волю! На воздух! — окно распахивается, врывается ветер, взметает мишуру и гостей, закручивает и выносит на крышу. — Маски! Танцы! До упаду! — вопли, слюнявые губы, объяснения.
Уворачиваюсь. Расплескиваю шампанское. Улыбаюсь. Пьянею. Попадаюсь в силок объятий. Стискивают. Шепчут. Лижут. Рядышком — настороженные глазки супружницы. Корчу фирменное выражение — «как же противно!» Получаю очередной колючий веник — ворох растительных гениталий. Она все помешаны на yeblye…
Дефилирую дальше. Оправляю платьеце — траурный лоскуток «от сиськи до письки». Скорбное торжество филологии — сколько-то лет права на местоимение. И не отвертишься. Не пошлешь всех на huj. А если и пошлешь, то никто не пойдет. Спишут на эксцентричность. Yebat такую эксцентричность. Ой! Это не вам!
— Милая… добрая… подающая надежды… просто — дающая… — последнее — отсебятина. Алкогольная отрыжка.
Смиренно принимаю сверток, растягиваю губки, подставляю щечку. Сверток отправляется на вечное хранение в угол комнаты.
Падаю в кресло. Разглядываю собственные ноги. Во рту — сухость. Предупреждение — так пить нельзя. Отхлебываю. Fuck off, организм. Мэ бэ трахнуться? День потерян, если хорошо не ot» yebali (Полина (С)). Прикидываю число кандидатов. Делю на количество потребленного спиртного. Умножаю на число работоспособных отверстий. Перепачкуют, blya… Никакой гигиены. Будут стонать и требовать «спустить в дырочку»…
— Именно так и будет, — подтверждает скоморох. — Стонать и требовать. И спускать. Ты возбудишься, потеряешь контроль… — лапа тем временем заползает под платьеце, тискает грудь, теребит сосок. Еще один претендент на плоть. — Обдолбалась, чувичка? Не претендент, а хозяин… И хозяин любит, когда у него отсасывают…
Щелкаю обвисшую плоть. Противно смеюсь. Любитель отсоса. Решено — на сегодня полное воздержание. Личный презент — целомудрие. Минимум, что позволено гостям, — увидеть трусики. Задираю ноги на подлокотник.
— Gud! Уже трое, — сообщает разгоряченная Полина и тут же исчезает.
— Как мне плохо, — жалуется Танька, выползая из сортира. — Полный Ихтиандр…
— Жена дала согласие на развод, — Барбудос.
— Кофейное зернышко! — метафизик-порнограф.
— Му-у-у, — Адам.
— Весело тут у вас, — вежливо сообщает великая тень с умопомрачительными усами. — La gaya scienza.
— Menschliches, Allzumenschliches, — не менее вежливо возражаю. — Как вам мои трусики?
— Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, то есть грязью и похотью другим, — великая тень.
— Сделай мне подарок, — прошу.
Великая тень качает головой, скрещивает руки:
— Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остается учеником.
— Уже четверо! — встревает Полина, утирая рот. — Nemoj mene jebat kad ti kazem ja! А ты не врешь, что сразу после месячных нельзя залететь?
— Вы еще не искали себя, когда нашли меня, — продолжает великая тень. — Так поступают все верующие, поэтому-то всякая вера так мало значит. Потеряйте меня и найдите себя; отрекитесь от меня и тогда я вернусь к вам.
— Вика… Вика… — из небытия возникает чья-то пьяная в сисю рожа. — Ви… ик… да-давай poyebyemsya!
Стаскиваю трусики, отдаю страждующему:
— На, yebis!
— Однажды я понял, — заметил собеседник, — не делайте людям добро. Большие одолжения порождают не благородных, а мстительных. И если даже маленькие одолжения обращаются в гложущего червя, то во что превратится большое?
— Ты не ответил на мой вопрос, Дионис, — поглаживаю вагину. — Что же творилось в темноте безумия между туринской катастрофой и великим полуднем?
— Странное желание, — великая тень наблюдает за бесстыдной рукой. — Почему не хочешь узнать о Римской любви втроем? А ведь она говорила, что понимает меня полностью. Мы живем одинаково и мы думаем одинаково, вот что читалось в ее глазах. Она была самой умной девушкой в мире…
— Уже шестеро, vaca, — шепчет на ухо Полина. — Меня сейчас сразу в две дырочки…
— Обратите внимание, — вещает метафизик-порнограф, — обратите внимание на ее движения, на выражение лица. Даже когда ею овладевают трое мужчин, она не теряет ауры целомудрия! Вот сейчас будет уникальный кадр… Как мы его снимали! Думаете, что это просто? Порно единственный жанр, где до сих пор все приходится делать по классике — без ужасных спецэффектов, без дублеров. Живой срез действительности. Смотрите! Смотрите!
— И взор я бросил на людей, Увидел их — надменных, низких, Жестоких ветренных друзей, Глупцов, всегда злодейству близких, — великая тень склонила голову.
Палец привычно ложится на влажную, скользскую бороздку.
— Я знаю свои преимущества, как писателя; отдельные случаи доказали мне, как сильно «портит» вкус привычка к моим сочинениям. Просто не переносишь других книг, особенно философских, — замечает великая тень.
Волна умелого возбуждения подбирается к бедрам. Запускаю внутрь пальчики. Тереблю соски.
— Не стесняйтесь, — ободряет великая тень. — Культура начинается с надлежащего места, и это место отнюдь не душа. Надлежащее место — тело, наружность, физиология.
— Неужели в твой день рождения не найдется никого, кто бы забил свой буратино тебе в пупсень? — сварливо встревает скоморох. — Отпендюрил, натянул на болт, впрыснул в прелки?! Или в волторну, на худой, ха-ха, конец!
— А вот и Маугли! — бурные аплодисменты мускулистому, поджарому телу с могучими причиндалами, упрятанными в крошечные плавки. — Места ему! Места!
Легкий скачок на стол — чудо владения собой. Узкие ступни, колени, руки чудом тренировки выискивают точки опоры для переворота пьяного женского организма.
— Музыку! Музыку!
Начинается танец — темнокожая первобытная страсть заклятья готовой к совокуплению самки, африканские тамтамы жестоких колдунов, приносящих в жертву белокожую красотку, откровение дикой жизни, изобильной, щедрой, не стесненной условностями и ритуалами в животном стремлении извергать семя.
Тело блестит, перебивая застоявшуюся вонь духов и дезодорантов живым запахом крепкого пота, мускусом самца, готового в клочья порвать любого соперника. Могучая энергетика зажигает ошалевших баб, заставляет бессильно кривиться в псевдоусмешках импотенциозную четвертинку пародии на мужское доминирование. Маленькие розовые свинки, чьей доблести хватает, в лучшем случае, на быстротечное копулирование в отощавших на супружеской диете феминисток, гнусные твари интеллектуального онанизма, добровольные жертвы цивилизованного, просвещенного, культурного сифилиса, проевшего, провалившего любую выступающую часть их тщедушного тельца. Что можете вы противопоставить древнему ритму проснувшейся плоти?
— Мы одной плоти — ты и я!
Всех охватывает могучий зов прочь из скорлупы унылых правил и скучных установлений, из ануса мировых городов в лоно дикой природы, на поклонение единственному божеству — фаллосу, эрегированной мысли, речи, еле вмещающейся в устах оральной прелюдии. «Yebannyj в рот» — что за гнусная инвектива, превратившая в повседневный катарсис величайшее открытие сексуальных гениев?!
