Это, что? Это я? Нет, я не плачу, это она! Отрываюсь от тепла, любви и говорю, не узнавая своего голоса.
- Почему? Почему плачешь, любимая?
Обнимая трясущиеся плечи, прижимаю голову. Милая плачет беззвучно. Стоим замерев. Стоим долго, все так же. Я держу ее плечи, она на груди. Согревает груди мои горячим дыханием. Я целую ей голову, вдыхая запах волос, наклоняясь, целую тонкую и открытую, нежную шею. Слышу рядом дыхание ее, шумное, чистое, неповторимое.
Поворот головы ее и не вижу глаз в темноте, только пятно темное и лучистой вместо глаз. Она шепчет.
- Ты, меня любишь?
Я дома, болею. Вторую неделю в постели. Мама хлопочет и что более всего удивительно, что хлопочет и он, этот Гад. И вовсе не Гад, теперь, а Лев Петрович, как оказалось. За эту неделю я увидела то, что не замечала все последнее время. Дома-то все наладилось. Видно не прошел даром ему мордобой, и мужик впрямь за дело взялся. А впрочем, не только за дело. По тому, как легко порхала мама по дому, хоть и озабоченная моей болезнью, но я чувствовала и видела это своими глазами, как она расцветает, как ей радостно и легко. Вот же думаю, что с мамкой этот Лев делает. Не узнать! Изменения коснулись и меня. Теперь я уже не слышу по ночам ее, звуки их любви. Купили новую мебель, и дверь в свою спальню сменили. Много изменилось. От куда-то появились в доме деньги. Что-то мутил отчим. Но об этом потом. Меня поразили изменения в отношениях его и мамы.
Размышляю об этом почти всю неделю.
Странное существо мы женщины. Стоит только погладить, да приласкать, как мы просто из кожи лезем перед любимыми. Все стараемся угодить, обустроить, заботимся. Обязательно заботимся. Ну, как же иначе, иначе никак нельзя. Смотрю, как она около него крутится, и не узнаю в ней ту, заполошную работой, не устроенной семейной жизнью и униженную гулящим мужем. Передо мной совсем иной человек. Красивая и уверенная, счастливая женщина. Про себя думаю, а смогу ли я так? Неужели все от этого? Что, это думаю такая за сила, в мужиках? Опять возвращаюсь к осмысливанию этих их атрибутов. Если так разобраться, то это просто отросток такой в организме. У обезьяны хвост, а у мужиков этот, ну их, как его там, член. Нет, пусть уж будет лучше, пенис. А то член, звучит как-то вызывающе. Конечно, признаюсь себе, мне интересно вживую увидеть и потрогать. Я уже много раз видела его на картинках, в кино, что смотрели с подружкой. Видела его в действии. Даже видела, как ее отец это проделывал, там, на кассете, с парами. Но, чтобы сказать, у меня дыхание перехватывало, так нет, такого, ни разу не было. Меня больше в тех фильмах привлекла реакция подруг их. Вот этим я действительно зажглась. Сколько красивых движений, желаний, эмоций! Обратила внимание на то, что подруга говорила об увиденном, как-то по-другому. У нее на первом месте мужики, члены. Я еще тогда удивилась. Фильмы то смотрим вместе, а видим в них разное. Спросила ее пару раз о деталях, а она мне все об этих членах, да яйцах. Вот, подумала тогда, какая-то она извращенная! Я – то, даже не видела их, все больше тела женщин разглядывала и так ими любовалась, что возбудилась, конечно. Потом они, эти обнаженные тела женщин, мне все по ночам снились, и я просыпалась, от того, что во сне их обнимала, прижималась к ним, лезла к ним туда пальцами. А они горячие, мягкие, сочные. Ух, как я тогда возбуждалась! Выручали меня все те же, мои губки. И такой я кайф получала от этого. Лежала, теребила свои губки и мысленно их ласкала. И, что только с ними не проделывала. Это я и о тех и о других. В смысле, о женщинах и губках.
Думала только о том, какие они у них, мои вот такие, а их? Вспомнила, как увидела в каком-то отрывке, мельком, что у девочки в фильме, там не губки, а будто цветочек какой. Вся она в складочках аппетитных, перегибах затейливых, линий и тканей. И еще, довольно крупная, а не лодочка. Скорее гребешок, большой, петушиный. Ух, как меня она возбудила! Я помню, что специально в класс биологии пошла, потом все репродукции птиц на больших таких плакатах и картинках разглядывала. Был там один петушок нарисован, ну точь в точь, с точно таким же, как у той девочки, губками. Только они у него свисали с головки, а у девочки той с того места, где надо. И я так увлеклась этим, что стала в книги к мамке заглядывать. Меня интересовало все. И как у нас там все устроено и как развивается и почему. Я стала читать, а там все на латыни. Я взялась за атлас человека. Лежал он и пылился до этого дома. Однажды мама меня застала за этим занятием, когда я разрезы промежности и вульвы разглядывала. Они так хорошо были нарисованы, талантливо. Не испугала меня, а присела рядом и стала пояснять. Помню, я такая была благодарная ей за понимание, за поддержку. А она мне в конце говорит, что мне надо латынь изучить, иначе я сразу запутаюсь. Вся медицина на латыни держится, знать ее надо хорошо. С того дня я стала латынь ту изучать, сначала сама, а потом даже на курсы пошла. Мама очень удивилась, но мне ничего не сказала. Потом-то она мне призналась, что впервые встретила человека, которому латынь зачем-то понадобилась, и он ее изучает добровольно. В институте, она говорит, все студенты ее просто ненавидели. А, тут? А она у меня, как ни странно, очень хорошо пошла. Училась, то я в школе все время отлично.
Теперь я осмысливала то, что произошло со мной и подругой.
Она ко мне рвалась, но мама ее не пускала. Тогда она мне такое письмо написала, что я, когда его читала, то все боялась того, что его мог кто-то, кроме меня прочитать. Она мне в таких своих чувствах изливалась. А, я? Я себя не понимала. Вспоминала ее губы, прикосновения, а вот так, как она? Не понимаю. Чего-то я в себе не понимаю. Целоваться и касаться ее тела нравиться, а вот все остальное, нет. Не привязывает как-то. Не тянет.
Вот к тому случаю, с ее мамой и тетей Ларисой привязывает и тянет, а к ней, нет. Странно. Тут реально, а там запретно, но тянет. Размышляю дальше. Почему же меня притягивает? Ага. Меня не просто по случаю виденного притягивает, нет, по поводу того, что они вместе. Наверное, целовались так, что забылись? Представила себе, как они целовались. Чувствую. То! Да, это то, чего хочу, к чему тянет. Признаюсь себе, впервые и сама эта мысль обжигает. Меня тянет к женщине! Вот она, правда! Вторая мысль совестливая. Я что же, лесбиянка? Нервничаю по этому поводу. Спросить то не у кого. Может у тети Ларисы? Она уже один раз меня вон как выручила. А может, это у меня семейное? Может от матери. Нет. Мать как заведенная, прямо с постели и крутится, крутится. Ей этого его завода хватает. А мне? Чего мне не хватает? Так и не придумала ничего. Решила, пусть само по себе, все образуется. Жизнь подскажет, так мама всегда говорила.
В школе не нахожу подругу. Говорят, ее мать забрала куда-то. И они на неделю уехали всей семьей. Девки сказали, что она очень переживала, что со мной не смогла увидеться.
Решила, что пока ее нет, сходить к Гадине. Она бы мне своим присутствием все дело могла бы испортить. Пришлось бы ей объяснять. Зачем я иду, да почему? А по правде сказать, я и не знала теперь, зачем я иду к ней. Витя мой почти растворился в детских воспоминаниях, а вот то, что она мне соперницей была, то нет, не растворилось.
Позвонила, попала на соседку, а та сказала, что Гадина дома бывает всегда, после шести вечера.
Иду к ней. Разоделась. Теперь я могла себе это позволить, так как мать и меня стала, в последнее время, одевать прилично. Лев зарабатывал, да и она тоже. Что-то они там закрутили на своей работе, центр какой-то коммерческий с родами и процедурами, консультациями и Лев там главный и мама там, тоже.
Волнуюсь, конечно. Ведь мне предстоит понять, то, что я хотела знать от нее. Чем она меня лучше? Пусть увидит, какая я стала. Пусть ей завидно станет. А, что, разве не так? Пусть смотрит. Я не только одета модно и красиво, я и сама такой стала.
Нашла дом, поднялась, звоню. За дверью шаги, легкие, быстрые. Успеваю сообразить. Что это должно быть она, ждала, предупредили.
В подъезде темно и я ослепляюсь от света и секунду стою перед открытой дверью.
- Вы ко мне? – Что это думаю, ты, что издеваешься? Гадина! - А потом.
- Это, ты?! Наденька! – А кто, же еще, думаю. Ты, что, мне комедию ломаешь?
Сидим с ней вместе, на диване и уже целый час болтаем. Чашки пустые стоят в стороне, ваза с печеньем. Самое интересное то, что она мне все больше нравиться! Чем больше мы вспоминаем, тем все больше нравиться. Узнаю, что Витенька наш, женился и ребеночек у него родился. А жена его старше, на целых три года и работает в том же институте. Она его часто видит и говорит, что себе удивляется. Как могла в такого влюбиться? Я смотрю на нее. Вижу перед собой девушку, худенькую, гибкую. Чай наливает, и я вижу, продолжение ее тонкой руки, с длинными пальцами. Изгрызенный ноготь. Но она чистенькая. От нее хорошо пахнет. Шампуню и еще, мылом пахучим. Просит извинить, что такая. После душа.
И совсем не большая, как казалась мне раньше и совсем не высокая, и уж совсем не взрослая. Ее глаза удивительно красивы и живые. Умные. Лицо у нее худощавое, черты правильные, если бы не маленький и вздернутый носик. Его я запомнила на всю жизнь. Рот с чувственными губами, красивыми и припухлыми. Ловлю себя на мысли о том, что они хороши в поцелуи. Ей явно не очень удобно и она все пытается ногу за ногу забросить, но халат каждый раз обнажает ее колени и тонкую ляжку с белой кожей. Она каждый раз стесняется этого, но потом, забывает и снова все повторяется. Перед глазами мелькают ноги, и ее худощавые ляжки. Ловлю на себе ее взгляд, но выдерживаю, и она первой отводит глаза, смущаясь. Мне от чая жарко и неудобно, прошу у нее разрешения снять кофточку. Пока снимаю, вижу, как она беззастенчиво и явно с симпатией рассматривает мою большую и не девичью грудь. Если бы знала она, как я готовилась к нашей встречи, то поняла, что я ее пришла придавить своим видом, одеждой и грудью, конечно же. Я специально надела белую сорочку, что бы ей подчеркнуть свои развитые, не погодам, формы. И она, я это вижу, вспыхивает от того, что видит ее, мою грудь, великолепно обтянутую тонким хлопком.
