Тут-то все и случилось.
Эрик перевернул последнюю страницу книги и с отвращением ее захлопнул. Встав во весь рост в своих академических оксфордских регалиях, он вытянул вперед руку, словно держа пистолет, и крикнул «Паф!».
Один из агентов службы безопасности, стоявший в президиуме, мгновенно пригнул впавшего в панику Куэйла и спрятал его под массивный стол. Другой агент возник вообще ниоткуда. Он проломился через три ряда сидевших в зале профессоров, скрутил Эрику руки и повалил его на пол. Для того чтобы это сделать, агенту пришлось перекинуть Эрика через спинку стула и швырнуть его в проход, то есть прямо на Макса, который сидел возле этого прохода. Еще два агента пробились сквозь наши ряды и с поразительной быстротой увели Эрика. Все произошло так стремительно, что мы поняли, что Макс пострадал, только после того, как он громко произнес:
— Сукины дети!
Элейн и я попытались помочь ему встать на ноги, но, когда она потянула его за руку, Макс сказал, что не надо этого делать.
— Думаю — черт! — думаю, я опять сломал руку. — Он неуверенно встал, когда в конце его ряда появились два парамедика. — Нет, нет, все в порядке, я могу идти сам, — оповестил он всех тихим, но решительным тоном.
Он нетвердой походкой направился к ожидавшим его людям в белом, словно на свидание с незнакомкой. Он ушел с ними, махнув нам на прощание здоровой рукой.
Но самое худшее было впереди. Куэйл опасливо поднялся с карачек и решил продолжить речь с того места, на котором его прервали. Публика оживилась, отчего я почувствовал себя подавленным и одиноким.
— То, чему вы сейчас стали свидетелями, друзья мои, еще раз показывает… что в нашей великой стране…
Элейн снова стоически взялась за свою мистерию. Я заглянул в промежуток между двумя стульями и заметил там предмет, забытый обеими противоборствующими сторонами. Воспользовавшись всеобщим восторгом, я подобрал «Книгу шуток Дэна Куэйла» и начал читать.
Итак, Максу снова сломали руку — на этот раз агенты правительства Соединенных Штатов. В Баптистском мемориальном госпитале сделали рентген и выяснили, что перелом произошел на старом месте. Ортопед снова наложил Максу гипс. Никаких нагрузок и резких движений, что для Макса было сущей пыткой, правда, от этой он не получал никакого удовольствия. Так или иначе, он уговорил врача сделать ему что-то вроде жесткой косынки, чтобы он мог ездить на велосипеде. Самым трудным делом было залезать и слезать, говорил мне Макс. Думаю, что он при этом имел в виду велосипед. Он определенно добился большой симпатии Максины, но до секса дело пока не дошло. В Максине было не меньше четырехсот фунтов, но я до сих пор не слышал протестующего скрипа кровати. Мое отверстие в это время закрылось окончательно. Я постарался отпихнуть картину с моей стороны стены с помощью тонкого железного стержня, но ничего не вышло — наверное, Макс намертво приклеил Магритта к стене.
Инцидент в колизее закончился весьма плачевно для Эрика. В первые два дня никто ничего не знал. Обвинения были легкими; в Службе иммиграции и натурализации посмотрели его досье и решили, что он нежелателен в стране из политических соображений. Зеленая карта была аннулирована, контракт на работу не возобновлен. Сами по себе обвинения были тривиальными: нарушение общественного порядка — это единственное, что они могли ему прилепить. Но канцлер Таннер был в ярости. Он лично пригласил в университет вице-президента Куэйла и поэтому тоже заслужил немилость.
— Таннер сказал мне, что я самым постыдным образом обесчестил и опорочил доброе имя «Оле Мисс». Мне понравились эти выражения: обесчестил и опорочил. Скажите, почему в Америке так любят использовать самую возвышенную лексику для характеристики самых низменных ее учреждений?
На следующий день после получения известия от большого начальства Эрик протестовал против решения, сидя в «Полька-Дот». На столе перед ним стояла кружка с горячим травяным чаем. Вокруг стола сидели мы со Сьюзен, Кэи, Нэнси Крю и несколько студентов-выпускников, включая Дага Робертсона. Это было похоже на дежавю — опять защита Эрика от обвинений. Но разве это дежавю, если то, что произошло раньше, имело место в действительности? Может быть, Эрик стал жертвой мании преследования, так как думал, что весь университет теперь ополчился против него? Вопрос спорный. Вся эта встреча была задумана для выработки тактики, но Нэнси сразу остудила наш пыл, сказав, что шансов на смягчение решения нет никаких.
— Черт, Эрик, тебе крупно повезло, что тебя не линчевали. — Это было сказано с неподдельным южным акцентом, несмотря на то что Нэнси была уроженкой Калифорнии.
Элейн не было, хотя она говорила, что хочет прийти. Bероятно, она в это время находилась в тюрьме графства. Во время церемонии выпуска Натаниэль попал в настоящий рай. Он бродил по площадке, где были припаркованы автомобили, и брал все, что плохо лежало. Все бы сошло ему с рук, если бы, на его беду, не начал накрапывать дождь. Один из патрульных полицейских обнаружил массу грязных следов одних и тех же ботинок и решил проследить, откуда они начинаются. Он поймал Натаниэля за попыткой взломать замок «ауди» куском листового железа. Подозреваемый пытался избежать ареста — так, во всяком случае, утверждали полицейские. Должно быть, с ним грубо обошлись — у него распухла нижняя челюсть, и он берег левую руку, когда Элейн пришла в тюрьму. Большинство из нас жалели Элейн, но никому не пришло в голову заступиться за Натаниэля. По какому-то злосчастному совпадению он посадил ей пару синяков, и она вышвырнула его из дома, а через два дня он попался на парковке.
Натаниэль, правда, и сам не думал ни защищаться, ни оправдываться. Он сознался в том, что ограбил дом Споффордов и квартиру Грега. Осталось невыясненным, куда он дел краденое. «Это было перераспределение богатства». Вот все, что он сказал на следствии. Элейн не стала выдвигать против него никаких обвинений. Она даже немного всплакнула, чего, как сказала Сьюзен, мне никогда не понять. Приговор был вынесен без проволочек. В тот день, когда мы собрались в «Полька-Дот», Элейн попрощалась с Натаниэлем, которого отвезли в Парчмен, в одну из тюрем штата, где заключенных до сих пор сковывали одной цепью.
Естественно, отсутствовал и Макс, но никому не пришло в голову упрекать его за это. Конечно, не Эрик сломал ему руку, но все же, пусть даже и косвенно, именно он был виноват в случившемся. К несчастью, Эрик совершал множество поступков, казавшихся нам правильными, но как же часто он ставил нас перед необходимостью защищать его, в то время как каждый из нас с удовольствием дал бы ему за это хорошего пинка. Даже сейчас мы считали себя обязанными выразить, пусть даже символический, протест. Обсуждались разные варианты — от петиций до маршей, но в конце концов сошлись на том, что надо распространить декоративные пуговицы с протестующей надписью.
— Как насчет «Вот наше мнение: Таннер, отмени решение!», — предложил Даг Робертсон, который, кстати, стал недавно ассистентом кафедры. Чтобы окончательно войти в роль, он отпустил жидкую бороденку и, наверное, каждый вечер изо всех сил дергал ее, чтобы она лучше росла.
Мэри Кэй энергично тряхнула сережками.
— Это слишком по-британски, а это нужно Эрику меньше всего. Надо придумать что-то ясное, четкое и чисто американское.
— «Пересмотрим в суде ситуацию — отменить незаконную депортацию», — эту неплохую строчку предложил Джозеф, но, к сожалению, он произнес ее без всякого выражения — он вообще всегда так говорил.
Мне думается, что если бы Джозеф вдруг заорал от боли, то и вопль вышел бы у него монотонным. Монотонным показался нам и его лозунг.
Владелец заведения Энди, на голове которого красовалась бейсболка с надписью «Аардварки[19], объединяйтесь», внимательно слушал нас, расположившись за стойкой.
— У меня есть старые пуговицы «Свободу Хьюи Ньютону». Если надо, берите, — сказал он.
Наконец, мы согласились на прозаический лозунг: «Поддержи Ласкера». Магазин канцелярских принадлежностей, где выполняли подобные работы, принял у нас заказ на сто сине-белых пуговиц. Начиная с понедельника мы принялись распространять их в кампусе по доллару за пуговицу и продали семь штук. Думаю, что из-за того, что большинство студентов давно уехали на лето. Макс тоже купил одну пуговицу, но написал на ней «Поддержи Финстера». Ему стало лучше, но он продолжал злиться. Теперь он находился в таком положении, что не мог делать некоторые вещи самостоятельно — приходилось прибегать к посторонней помощи. Он просил ее у Максины, и она с удовольствием делала ему эти одолжения. Думаю, это соединение магнетизма и уязвимости делало его соблазнительным в куда большей степени, чем неприкрытое проявление силы. Максина стала часто бывать в его квартире, и у меня появилась возможность лицезреть ее в больших дозах — во всех смыслах. Тело Максины было таким большим, что его не могла ограничить никакая одежда, тем более шорты и футболка. Плоть выпирала во все стороны, стремясь обрести свободу.
