Заврик, однако, уже очухался и согнулся пополам только для вида, решив — только лишь они окажутся снаружи, подписать Кусаку на разборку, схватить в охапку совсем скисшего Пейпиво и оборваться на форсаже, но это оказалось невозможным — снаружи собралось все население поселка, многие швыряли камни. Ни пробиться сквозь эту толпу, ни потеряться в ней нечего было и думать и Заврик, поддерживая обмякшего командира, полез в фургон.
В городской тюрьме били и допрашивали, допрашивали и били. Пейпиво с Завриком врали, как могли, благо по м–комам им легко было согласовывать легенды, но скоро поняли, что фуфлыга не проходит. Да и чего еще было ждать? Первое ведь, что сделала полиция — запросила места рождения, прописки и пункты регистрации подорожной, а оно все было липовое.
Убедившись, что перед ними не те, за кого себя выдают, полицейские отправили разведчиков из провинции в столицу. Били по дороге, били в столичном централе. Как Кусака ухитрился не потерять их, известно было только ему; командир же с инженером полностью выключились задолго до прибытия в место назначения.
***
Пришли в себя в просторном светлом кабинете с деревянными панелями на стенах, строго обставленном. Их бросало то в жар, то в холод, м–комы шершавыми буравами ввинчивались в мозг — похоже, их напичкали чем–то психотропным. Но впустую. Они в свое время неплохо обводили вокруг пальца средства дознания Федерации и сейчас хоть и чувствовали себя скверно, но вполне владели собой.
Огляделись исподлобья. За полированным письменным столом, на котором не было ничего, кроме лампы, подноса с графином и стаканом да изящной папочки, сидел очкарик в мундире, чем–то неуловимо напоминавший хоть и раскормленного, но драного кота. Больше вроде никого не было. Заврик рванулся — они были прикованы к металлическим креслам.
— Так. Мы уже в порядке. — проскрипел драный кот — Яхлам, проверь–ка ты.
Из–за спины выдвинулось страшилище — руки–крюки, морда ящиком, чуть поменьше Заврика — задрало им головы за волосы, поглядело в глаза:
— Так точно, господин старвыблюсво, можно брать в работу!
«Ого, — мысленно переглянулись разведчики, поднаторевшие за время ареста в иерархии чинов сомаганской юстиции — старший выдающийся блюститель свободы! Сподобились, однако».
— Как вам нравится Яхлам? — спросило старвыблюсво.
— В самый раз. — еле проворочал языком Заврик — На ногах еще похож на человека, а подпорки отпилить — точь–в–точь ящик из–под патронов.
— Ценю — губы старшего блюстителя, только губы, на миг растянула резиновая улыбочка — Вы, кажется, будете хорошими подследственными. Нам с Яхламом нравятся хорошие подследственные.
От тона, которым он произносил «хорошие», Заврика и Пейпиво мороз продирал по коже.
— Начальник, мы все скажем — поспешно принялся исправлять свою оплошность Заврик — Как на духу. — «Давай, заливай, — подбодрил его Пейпиво — что хочешь, лишь бы с кичи соскочить и не замочиться. С зоны–то когти оборвать не в пример легче» — Это я так… от нервов пошутил.
— Скажете. — серьезно подтвердил блюститель — Нам с Яхламом все всё говорят. Как есть, не для протокола.
Резиновая улыбочка опять тронула его губы:
— Но неужели же вы думаете, что вам будет позволено так вот просто взять все и сказать?
И промурлыкал:
— Яхлам, начинай.
Зазвонил телефон. Старвыблюсво сняло трубку. Внезапно выпрямившись в кресле, жестом остановило Яхлама:
— Так точно… Нет еще, только собрались начинать… — глаза его выкатились — Так точно… Но позволено будет узнать… Есть… Виноват… Нет, не похожи… Шпион всегда маскируется, а эти как нарочно на вид лезли… Я думаю, проработка показала бы… Есть отставить… Виноват… Виноват… Нет, сейчас ничего определенного нет… В порядке, небольшая косметика, и можно выпускать… Так точно, будет исполнено.
Старвыблюсво бессильно обмякло в кресле, потом просипело:
— Повезло вам, сволочи! Сдохнете вы все же мучительно, но не так медленно.
И пояснило Яхламу с брезгливой миной:
— Эту… мразь решено скормить Лапочке на празднике Ярчайшего Благоволения.
Яхлам молча смотрел на старвыболюсво, и оно не выдержало:
— Ну не виноват я, не виноват! Понятия не имею, почему этих! Мне знаешь кто звонил!
Безнадежно махнув рукой, старвыблюсво посулило:
— Я тебе пропуск достану в нижний ярус южной трибуны.
— Эх… Повинуюсь, господин Дурачинба…
Яхлам походил на обиженного ребенка, у которого отняли новую игрушку — вот–вот расплачется. Старвыблюсво вяло вскинуло кулак и уныло рявкнуло:
— Века и века…
— Бунубадаму. — в тон ему отозвался Яхлам, отстегнул разведчиков и погнал их в камеру, вымещая досаду и разочарование пинками да затрещинами.
XI
Пейпиво и Заврик томились в тесной клетушке. Над ними ревели трибуны, булькал и взлаивал динамик трансляции за прочной решеткой над дверью. М–комы пришлось заблокировать, истеричная толпа над ними создавала такой фон, что приборы могли взбеситься и выжечь им мозги. Просто так разговаривать было трудно из–за шума, да и не хотелось. Они уже знали, что Лапочка — это какое–то местное чудовище, которому раз в год, во время этого самого Ярчайшего Благоволения, выдавали двух Любимых, любовь же Лапочки имела сугубо гастрономический характер. Разведчикам оставили только легкую одежду; даже металлические пуговицы заменили пластиковыми, а пряжки — тесемочками. В общем, шансов не было и не предвиделось.
Трансляция надрывалась, комментируя ход праздника. Голос диктора ритмично плавал в такт плывущему волнами вою толпы: «Хыльп! Хстыльп!» То ли это были регламентированные возгласы восторга, то ли просто симптом массового психоза. Разведчики поглядели друг на друга, поджали губы — нарочно ведь включили, садюги поганые. Диктор же захлебывался восторгом: «Сегодняшний праздник особенный! Вы, счастливейшие из енмо, уже знаете, что его, впервые за все время проведения, удостоила своим посещением Оло–Шис, Священное Воплощение Стойкого Материнства! Но это еще не все!! Да–да! Светоч Бунубадам, желая продлить своим нижайшим рабам радость созерцания, ввел новое правило! Любимые могут не испытать всей меры любви Лапочки!! (Заврик настороженно поднял палец, открывший было рот Пейпиво умолк на полуслове). Если они поднесут Бунубадаму два живых глаза Лапочки, им будут прощены все их прегрешения, и Светоч Бунубадам выполнит три их желания, если те не будут противоречить действующему законодательству, не будут подрывать основ государственной безопасности и угрожать состоянию финансов державы!»
Под эти ограничения в Сомагане любой школьник мог подвести даже желание почесать за ухом, да и ясно было как день, что устроено это только для того, чтобы продлить страдания жертв — из того, что им было известно о Лапочке, следовало, что добраться до ее глаз было не проще, чем голыми руками вынуть добычу из желудка живого, здорового и бодрствующего тигра, и Пейпиво безнадежно отмахнулся.
Но Заврик призадумался, полез пальцем в рот, подцепил что–то ногтем и сдернул с зуба петельку. За петелькой потянулась тонкая рыболовная леска. Заврик, сморщившись и поднатужившись, извлек из глубин своей утробы шкалик «Енисели» и подал его командиру.
— Спасибо, Заврик! — растрогался тот — Я всегда знал, что душа у тебя добрая. Поделим по–братски.
— Ты что, совсем не вдупляешься, бестолочь? — отбросил тот руку Пейпиво от пробки — Угостим чекушечкой («Шкаликом. — Какая разница, хоть поллитрой!») Лапочку! Забыл, как солдат с копыт слетел? Я не смогу, меня затошнит даже в натуральном моем виде, а ты ж у нас ханурик, ты и в теле енмо должен выдержать запах!
Опомнившийся Пейпиво быстро сдернул рубашку, стянул фуфайку, завернул в нее бутылочку. Одев опять рубашку, сунул сверток за пояс, аккуратно заправился. Едва он успел разогнать складки одежды и втянуть живот, как за ними пришли.
Яркое солнце после полутемного закутка, рев трибун ослепили и оглушили разведчиков; несколько мгновений они стояли растерянно.
Чувства вернулись; Пейпиво с Завриком увидели противника. Больше всего Лапочка походила на огромный — метра четыре в поперечнике — спутанный моток колючей проволоки. Во все стороны хлестали длинные и такие же колючие плети. Глаз или каких–то еще органов видно не было.
Лапочка двинулась к ним, не очень быстро. «Погоняем для начала. — предложил Заврик — Пусть уж развлекутся, отребья».
Маневрировать нужно было с умом — Лапочка перемещалась неторопливо, но плетями своими могла облавливать огромную площадь; чуть зазеваешься — и пиши пропало. Просторная арена очень быстро показалась разведчикам тесной, приходилось смотреть в оба. Они старались не подкачать, толпу нужно было настроить в свою пользу и, похоже, им это удалось — диктор хрипел и задыхался, вещая о том, что такого праздника давным–давно уже не было, а от рева трибун явственно сотрясался бетон под ногами. Да, эти Любимые явно не были парализованы страхом — поединок продолжался уже добрых сорок минут.
