Здравый смысл в шахматной игре.
«Здравый смысл в шахматной игре»... — передо мной встают давно прошедшие дни. Мне было 26 лет, когда из под моего пера вышла эта книга, я жил в Англии. Книга явилась боевым протестом против тогдашнего стиля игры, который претендовал на глубину, являясь на самом деле чем то искусственным, натянутым и напыщенным.
«Здравый смысл»... возможно не случайность, что книга вышла именно в Англии. Здравый смысл — это гений англичанина. Это показывает литература, политика и философия. Гений немца — вера, мистика; вера не в смысле религии, я говорю не о ней: вера в могущество духа и в мощь нравственных принципов, в мощь, которую незаметно и таинственно выткала история. Заняться доказательствами, выставленных мною положений — значило бы далеко выйти за пределы содержания этой книжки. Достаточно, что это противоречие существует, и что оно становится наиболее очевидным именно в шахматах. Вышедшая 29 лет тому назад книга «Здравый смысл в шахматной игре» должна была указать, что хороший, здоровый шахматный стиль имеет предпосылкой соединение человеческого здорового смысла с вдохновением. Здравый смысл обращается к действительности, вдохновение же к глубинам познания. Действительность в шахматах открывается анализом, критически взвешивающим положение, проникающим в его глубины и, наконец, дающим твердое доказательство. В этом положении игра — ничья, в том — у белых преимущество, этот конец выигран, та жертва нездорова: такие факты направляют здравый смысл. Из их внутренней переработки вытекает здоровое понимание позиции. Вдохновение стремится обойтись с очень малым количеством фактов; оно хочет противоречить здравому смыслу; оно хочет поразить ходами, кажущимися невозможными, оно хочет невиданными стратегическими тонкостями опровергнуть здравый смысл, даже насмеяться над ним; вдохновение ищет не общее правило, но частное исключение, и ищет его везде и всегда.
Мастер шахматной игры, сидящий за доской в борьбе с противником, нуждается в здравом смысле: это — хлеб его пищи; он нуждается и в окрыляющем его вдохновении: в нем вино и приправа его пищи; как нельзя жить одним вином и пряностями, так нельзя творить шахматисту одним вдохновением. Наоборот, при наличии здравого смысла шахматист, не обладающий даром вдохновляться, может подчас, с грехом пополам, обойтись и без вдохновения. И все же 29 лет тому назад стиль мастеров был в основе своей — стилем вдохновения.
Книжка привилась. Она, пожалуй, наиболее распространенная из всех шахматных книг, как показывает целый ряд неавторизованных русских и американских изданий. Ее тезисы стали общим достоянием мастеров и многих любителей. В особенности это относится к ряду шахматных мастеров начала нашего столетия; они сделали стиль, рекомендуемый в моей книге своим стилем, они его популяризировали.
Между тем, американцы развили шахматную игру совсем в другом направлении. Пильсбери, Маршалль, Капабланка выросли из метода, корни которого находятся в почве и духе Америки. Смысл этого метода следующий: относиться ко всем вопросам без предрассудков, изучить их опытным путем и, наконец, искать решение, достаточное для найденных таким образом потребностей. Опыт в шахматах означает игру за доской, анализ получающихся при игре положений, критика этих анализов.
Нагромождение таких опытных данных, их просмотр и систематизация, с целью сделать их ясными, индукция, которая должна об‘единить достижения опыта многих — вот оружие американских мастеров.
Сравните с этим стилем стиль доктора Тарраша или стиль Чигорина, и вы почувствуете противоречие. Утверждение Тарраша, что в каждом положении должен быть один лучший ход, оказалось бы для эмпирика американской школы совершенно непонятным, ибо Тарраш хочет заниматься теорией, и для теоретика его утверждение целесообразно; эмпирик же стремится лишь к практическому выигрышу, а для такой цели принцип Тарраша не верен и является лишь помехой. Чигорин в глубине своей души верил, что гениальный шахматист может совершать чудеса; трезвый-же эмпирик будет верить в силу фигур, но не в магические действия игрока. Задача здравого смысла, избегнуть всяких преувеличений и искать золотую середину. Доведенный до крайности эмпиризм — неправилен, т.к. требует слишком большой работы и напряжения: мастер-эмпирик должен постоянно тренироваться, а этого долго никто не может выдержать, ибо человек не машина, у него есть много и других интересов и наклонностей, которые подавить нельзя.
Молодые европейские мастера сегодняшнего дня — я называю Алехина, Боголюбова, Рети, д-ра Тартаковера, а также немного более старших Рубинштейна, Бернштейна, Шпильмана, Видмара и Тейхмана — выступают против эмпиризма. В особенности Рети, глашатай «Новых идей». Все они идут по теоретическим принципам. У Рети эта склонность становится слабостью, т.к. его имеющие вес логические заключения покоятся на легковесных результатах практического опыта. Даже Грюнфельд, наиболее склонный к эмпиризму из европейских мастеров, по своей скрытой любви является теоретиком, поскольку он твердо верит в некоторые ходы и варианты. Европейцам трудно признать суверенное значение опыта.
Подходит ли новое издание моей старой книги к современности? Я думаю да, т.к. и европейский стиль подвергается опасности предаться преувеличениям.
Правда, дать только дословный перевод я не хотел, я оставил смысл книги, но отдал дань духу языка и раздвинул рамки своих исследований. Так появилась эта небольшая книга. Мне думается, что она даст пользу читателю.
Эмануил Ласкер.Тиров, 27 июля 1924 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ к первому изданию.
Эта книжка представляет собой содержание двенадцати публичных лекций, прочитанных мною перед аудиторией лондонских шахматистов весной 1895 года. Ее можно рассматривать как опыт исследования всех стадий шахматной партии при помощи общих принципов. Принципы эти извлекаются мною из моего взгляда на природу шахмат, как на борьбу между двумя интеллектами; основаны они на элементарных фактах. Практическое их применение иллюстрируется соответствующими положениями из партий, легко встречающихся на практике за доской. Моим стремлением было — свести все различные правила к возможно меньшему числу, насколько это было совместимо с ясностью изложения. Далее будет видно, что все они имеют отдаленное сходство и поэтому было бы не очень трудно сократить их число еще более. На самом деле, в конце-концов все они могут быть соединены в один направляющий принцип, составляющий существо не только теории шахмат, но и вообще всякого рода борьбы.
Этот принцип мною достаточно намечен, но он так общ в своем понятии, и трудность выразить весь об‘ем его значения в определенных терминах так громадна, что я не решился попытаться его формулировать. В другом своем труде, для которого настоящий лишь может подготовить почву, я, надеюсь, буду в состоянии иллюстрировать значение этого принципа и его способность показывать факты в их истинном отношении друг к другу. Я отложил также до этого своего будущего труда исследование некоторых вопросов, требующих весьма тонкого различения, таких, например, как все вопросы, касающиеся маневрирования королем и размена пешек и фигур.
В этой книжке сравнительно немного партий и положений из партий, но они выбраны очень заботливо. Поэтому я посоветовал бы читателю не только пробовать читать содержание книги, но изучать его и потратить на это некоторый труд. Правила, выведенные в этой книге, мне кажется, достаточно обоснованы. Но это не должно вводить в заблуждение читателя, который пожелает увидеть их значение в более ясном свете, если он постарается отнестись разумно-скептически и точно к доказательствам.
Что касается аналитических примечаний к партиям или дебютам, я старался в этом отношении быть кратким. Поэтому аналитические детали немногочисленны, но, я думаю, вполне надежны. Метод перечисления всех возможных или вероятных вариантов мною был отброшен и вместо этого дается анализ, обращающий внимание на два важных обстоятельства: 1) на руководящие варианты и 2) на общие принципы. Манера и стиль изложения — свойственные лектору. Чувствуя, что я не был в состоянии сделать их настолько совершенными, как я этого желал, я должен просить у читателя снисходительного суждения.
