Игорь Рабинер - Хоккейное безумие. От Нагано до Ванкувера

Для начала вообразите себя в следующей ситуации. Вы, молодой журналист, понурив голову, стоите у выхода из Олимпийской деревни. На вас орет благим матом, потрясая вашей же аккредитацией, дюжий японский секьюрити. И произносит фразу-приговор: «Вы будете лишены аккредитации и немедленно выдворены из Японии».

Именно в такой ситуации оказался автор этой книги вечером 11 февраля 1998 года в Нагано. Моя первая Олимпиада имела все шансы закончиться не начавшись. И из-за чего — из-за профессионального рвения, которое, оказывается, тоже бывает излишним! Не для газеты, конечно, — для властей.

В тот день я встречал нашу хоккейную сборную на наганском вокзале. Чувства журналиста-новичка Олимпиад, которые испытывал, словами не передать. Как репортеру, работавшему в то время собственным корреспондентом «Спорт-Экспресса» по Северной Америке и тесно общавшемуся с нашими энхаэловцами, мне было доверено освещать первый в истории олимпийский турнир с участием профессионалов из лучшей хоккейной лиги мира. Попасть на такие соревнования, писать о них для всей России — одна мысль об этом была счастьем.

…И вот поезд из Токио прибывает. Я хочу объять необъятное, бросаюсь от одного игрока к другому, выспрашиваю мельчайшие детали того, что с ними происходило в пути, о чем они думают, чему радуются, чему огорчаются… Мне без нескольких дней 25 лет — и энергии, желания быть в гуще всех событий было море. Официальные запреты организаторов казались не более чем досадными условностями. О них просто как-то не думалось.

Поэтому, когда мне удалось попасть в автобус команды и проехать вместе с ней в Олимпийскую деревню, ни о чем, кроме того, чтобы сделать максимум возможного для газеты, я и не помышлял. А зря. Ведь аккредитация моя осталась на пропускном пункте, о чем я тут же забыл.

К тому времени одна из главных звезд сборной России Сергей Федоров не давал российским изданиям интервью около года.

Для меня был и есть один непреложный закон, выраженный в словах Льва Толстого: «Делай что должно — и будь что будет». И я делал. А именно — глядя на то, как Юрзинов и Федоров долго общаются тет-а-тет в столовой, терпеливо ждал и никуда не уходил, понимая, что другого шанса, скорее всего, не представится. Ждал долго…

И дождался. После чего Федоров говорил почти без остановки больше часа. Вспоминал даже, как Юрзинов на турнире вторых сборных сделал его комсоргом. В 90-е годы слова «Федоров» и «комсорг» казались такими же несовместимыми, как, к примеру, «ГКЧП» и «демократия». Посудите сами: как можно было, нарвавшись на такую удачу, его прервать?! Тьма на дворе не смущала — беспокоило только то, что давно уже пора было писать репортаж в номер. А я все общался.

Незаметно пробило девять вечера — категорический и беспрекословный «дедлайн» для журналистов. Уже пробило и десять… Я же оставался в деревне.

Как оказалось позже, меня искали по всему комплексу едва ли не с собаками. В одиннадцатом часу, ничего не подозревая, я отправился прочь из деревни. И на выходе произошла сцена, которая была описана в начале этого предисловия.

Не знаю, правда ли это, но говорят, что я остался в Японии лишь благодаря ходатайству тогдашнего президента ОКР Виталия Смирнова. Зато обширное интервью с Федоровым через день было опубликовано в газете, и это окупило все.

Та хоккейная сборная была для меня чем-то гораздо большим, нежели объектом работы. Мне были очень небезразличны эти люди. Об энхаэловцах после неудачного выступления на Кубке мира-96 и череды скандалов принято было говорить как о неблагодарных зарвавшихся мальчишках, купающихся в деньгах и не помнящих родства. Я жил в Америке два года, общался с большинством из них и знал, что это совсем не так. И страшно хотел, чтобы там, в Нагано, они смыли с себя все несправедливые ярлыки.

На пресс-конференции перед началом турнира капитана сборной Павла Буре спросили, какие чувства он испытывает в связи с тем, что впервые во взрослой карьере ему предстоит играть вместе с родным братом Валерием. «У меня в команде не один, а двадцать два брата» — этот ответ Русской Ракеты стал хитом на многие годы.

И это была не просто красивая фраза. Потом и Буре, и многие другие говорили, что это была лучшая команда в их жизни. Самая сплоченная. Четыре года спустя, в аэропорту Солт-Лейк-Сити, мы с ее главным тренером Владимиром Юрзиновым долго вспоминали Нагано, о чудесном турнире с печальным концом, — и смотрели друг на друга с нежностью, и на прощание обнялись. В 98-м нас объединило что-то большое и настоящее. И никогда уже не разъединит.

Увы, в финальном матче мы проиграли чехам. Но этой командой все равно можно и нужно было гордиться. Как и ее тренером Юрзиновым, на пресс-конференции взявшим на себя вину за то, что сборная не подошла к финалу в оптимальном состоянии. После сирены я плакал, потому что та сборная России не заслужила того, чтобы проиграть Олимпиаду.

Но ведь и великолепная Чехия во главе с непробиваемым Доминатором — вратарем Домиником Гашеком — точно так же не заслужила!

Когда сборная Чехии глубокой ночью прилетела в Прагу, ее на улицах города встречало полмиллиона ошалевших от восторга людей. Гашек, Ягр и другие чешские звезды HXЛ по просьбе президента страны Вацлава Гавела на полтора дня прилетели домой, хотя им надо было возвращаться в свои клубы. Но как можно было не увидеть собственными глазами, что 23 хоккеиста сделали для своей страны!

И такое безумие во время Белых Олимпиад творится во всех странах, «инфицированных» хоккеем.

Американцы официально объявляют главным спортивным событием страны XX века «чудо на льду» — выигрыш студенческой сборной у советских гигантов в Лейк-Плэсиде-80, - а четверть века спустя снимают о нем фильм «Чудо».

Лучший игрок Канады всех времен Уэйн Гретцки плачет навзрыд в раздевалке после поражения в полуфинале Нагано-98 от чехов — понимая, что в качестве игрока олимпийское золото он не выиграет никогда.

Флегматичные жители северной страны Швеции бьют витрины в Стокгольме после шокирующего поражения своей сборной от белорусов в четвертьфинале Солт-Лейк-Сити-2002, шведская пресса изничтожает игроков. А их вратарю Томми Сало, пропустившему нелепую решающую шайбу с центра площадки, остается только молиться, что он не родился где-нибудь поюжнее: судьба колумбийского защитника Андреса Эскобара, убитого на родине за гол в свои ворота в матче с США на футбольном чемпионате мира-94, в этом случае вполне мота бы постигнуть и его.

После Нагано у меня не было сомнений в том, что Олимпиада-98 покончила с неприязнью страны к своим уехавшим играть в Америку хоккеистам. Как же я был наивен!

Никто еще не знал, что предстоит кошмарный ЧМ-2000 в Санкт-Петербурге. Что мы с 93-го до 2007-го — в течение 15 лет — ни разу и не возьмем золота ни на Олимпиадах, ни на мировых первенствах. Алексей Касатонов после Нагано сказал мне пророческие слова: «Думаю, что Нагано должно дать толчок к тому, чтобы была принята правительственная программа по поднятию детских школ, постройке катков — да и в целом развитию хоккея. Наш хоккей жив, но он требует внимания».

Но внимания не последовало, и до того как в российском хоккее произошли серьезные изменения, мы потеряли еще восемь лет.

О глубине пропасти говорили не только результаты, но и отношения, и обстановка, которая в нем сложилась. Достаточно вспомнить слова того же Касатонова, произнесенные после первого сезона ЦСКА под руководством тогда еще только будущего главного тренера сборной Вячеслава Быкова: «Вячеслав провел много лет в Швейцарии, что не могло не сказаться на его характере и взглядах. Но вот ведь в чем парадокс: в нынешнем российском хоккее мировоззрение цивилизованного человека — это минус!»

В тот момент федерацией, сборной, другими клубами руководили люди совсем другой формации, которые найти общий язык с энхаэловцами, да и вообще цивилизованными представителями нового поколения не могли в принципе. Наш хоккей представлял собой Парк Юрского периода, населенный динозаврами, — хотя на дворе был уже XXI век.

Эта книга — не только о драматических перипетиях трех олимпийских турниров с участием игроков HXЛ, но и о взаимоотношениях тренеров, игроков, чиновников и политиков, о том, почему наш пропитанный великими традициями хоккей на полтора десятилетия низвергся в пропасть и только в последние три года из нее выкарабкался.

«Большая Красная Машина» — так с уважением вперемешку со страхом когда-то прозвали сборную СССР по хоккею в Северной Америке, и на Олимпиаде-2010 в Ванкувере окончательно выяснится — пора ли хоккейным историкам писать сиквел под названием «Большая Красная Машина» возвращается».