Я пришел на северную трибуну вскоре после двух. Она показалась мне огромной – больше, чем виделась с моего обычного места: широкое пространство серых, крутых ступеней, оснащенных ровным узором металлических оградительных барьеров. Выбранная позиция – самый центр на середине высоты – свидетельствовала о некоторой доле оптимизма (на большинстве стадионов шум всегда зарождался в центре домашней трибуны и уже оттуда распространялся во все стороны) и осторожности (задние ряды не подходили для слабонервного дебютанта).
Процедура перехода из одного состояния в другое в литературе и голливудских фильмах гораздо красочнее, чем в реальной жизни, особенно реальной жизни в пригороде. Все, что было призвано меня изменить – первый поцелуй, потеря девственности, первая драка, первый глоток спиртного – происходило будто бы само собой: никакого участия собственной воли и уж точно никаких болезненных раздумий (решения принимались то под влиянием товарищей, то в силу дурного характера, то по совету не по годам развитой подружки), и, видимо, поэтому я вышел из всех формирующих катаклизмов абсолютно бесформенным. Проход турникета северной трибуны – единственное осознанное мной решение на протяжении первых двадцати с лишним лет моей жизни (здесь не место обсуждать, какие решения я должен был уже принять к тому возрасту, скажу одно: я не принял ни одного). Я стремился сделать это и в то же время трусил. Вся процедура преображения состояла из перехода с одного клочка бетона на другой, но важно не это: я самостоятельно совершил нечто такое, чего хотел всего наполовину, и все прошло отлично.
За час до начала игры обзор с моего места был просто потрясающим: видны все углы, и даже противоположная штрафная, которая, как я думал, будет казаться маленькой, смотрелась вполне четко. Но в три я уже видел только узкий клочок поля – травяной тоннель от ближней штрафной к дальней боковой линии. Угловые флаги совершенно исчезли, а ворота под нами я мог разглядеть лишь в том случае, если в самые критические моменты подпрыгивал. При каждом прорыве толпа подавалась вперед, и мне приходилось делать семь или восемь шагов вниз, так что, когда я оглядывался, сумка с программой и «Дейли экспресс», которые я положил у ног, оказывались далеко позади, словно я смотрел из моря на оставленное на пляже полотенце. Мне все-таки удалось увидеть в этой игре гол – Джордж Грэм заколотил его с двадцати пяти ярдов, – но только потому, что он был отмечен на табло.
Мне, конечно, понравилось мое новое положение: иная категория шума: ритуально-формальный, когда команда выходила на поле (по очереди выкрикивались имена всех игроков); спонтанный рев, если на поле происходило нечто волнующее; обновленно-мощный распев, когда мяч попадал в ворота, или вдохновляющий крик, если команда атаковала (но глухое ворчание, когда дела шли плохо). После первой тревоги мне понравилось, как меня несло к полю, а потом засасывало обратно. И мне понравилась анонимность. Меня никто не раскусил, и я стоял там все последующие семнадцать лет.
Больше нет стоячих мест на северной трибуне. После «Хиллсборо» Тейлор в своем докладе рекомендовал сделать все футбольные стадионы сидячими, и клубы решили послушаться рекомендаций. В марте 1973 года я смотрел на «Хайбери» матч на Кубок Футбольной ассоциации против «Челси». Игра собрала 63 тысячи зрителей. Теперь такую толпу не способен вместить ни один стадион страны, кроме «Уэмбли». Даже в 1988-м – за год до «Хиллсборо», за «Арсенал» дважды в течение одной недели болели пятьдесят пять тысяч человек. И вторая из двух этих игр – полуфинал Литтлвудского кубка, в котором мы играли против «Эвертона», осталась в памяти истинно футбольным переживанием: потоки света, дождь и в течение всей встречи – перекатывающийся, нескончаемый рев. Ничего не скажешь, печально. Согласен, футбольные болельщики все еще способны создавать электризующую среду, но атмосфера тех, прежних матчей неповторима – только огромное количество людей и особые обстоятельства способны образовывать единое отзывчивое тело.
И еще печальнее, каким образом «Арсенал» решил провести реконструкцию стадиона. Матч с «Ипсвичем» стоил мне 25 пенсов. Новая финансовая политика клуба предполагает введение своего рода облигаций и означает, что с сентября 1993 года вход на северную трибуну обойдется минимум в 1100 фунтов плюс стоимость билета. Даже с учетом инфляции это звучит круто. Возможно, облигационный план имеет для клуба определенный смысл, но не верится, что футбол на «Хайбери» будет когда-нибудь прежним.
Крупные клубы устали от своих фанов, и вряд ли их можно за это судить. Молодой пролетариат и сильный пол из низов среднего класса доставляют множество сложных и подчас обескураживающих проблем; директора и председатели могут возразить, что у них появился шанс и они им воспользовались, отдав приоритет семьям из среднего класса – и ведут себя прилично, и готовы заплатить больше.
Но этот аргумент не учитывает вопросов честности и ответственности, не учитывает того, какую роль играют футбольные клубы в местных сообществах. Однако не станем затрагивать этих проблем – я считаю, что и без них мотивировка фатально ущербна. Доля удовольствия, которую получает болельщик на больших стадионах, основана на мешанине альтруистических и паразитических побуждений, потому что на северной трибуне «Хайбери», или на «Копе» <«Коп» – трибуна на стадионе Ливерпульского футбольного клуба и прозвище ливерпульских болельщиков>, или на «Стретфорд-Энд» атмосфера возникает благодаря взаимодействию одного со всеми. А атмосфера – основная составляющая футбольной практики. Огромные террасы так же необходимы клубам, как игроки, и не только потому, что заполняющие их зрители чрезвычайно громогласны, поддерживают своих любимцев самозабвенно и приносят клубам изрядный доход (хотя и эти факторы небезразличны) – без них вообще бы никто не приходил на стадион.
«Арсенал», «Манчестер Юнайтед» и все остальные считают, что люди платят, чтобы увидеть Пола Мерсона или Райана Гиггза, и так оно и есть. Но многие – те, что выкладывают за место по двадцать фунтов, или крутые ребята в привилегированных ложах расстаются с деньгами еще и для того, чтобы посмотреть на других – на фанов, пришедших увидеть Пола Мерсона (или послушать, как на него орут). Стал бы кто-нибудь покупать ложу, если бы стадион состоял из одних лож? Они продаются потому, что все хотят окунуться в свободную атмосферу, и, таким образом, северная трибуна приносит не меньший доход, чем дорогие места. А кто теперь будет шуметь? Пригородные парнишки из среднего класса со своими мамашами и папашами? А будут ли они ходить, когда поймут, что им самим придется генерировать шум? Поймут, что их надули: всучили билеты на шоу, из которого, чтобы освободить для них места, убрали главное развлечение.
И еще одно замечание по поводу болельщиков, которых предпочел футбол: клубы вовсю стараются продемонстрировать свою хорошую репутацию, убедить людей, что у них нет пустых сезонов, потому что новые зрители не терпят поражений. В самом деле, кто пойдет на «Уэмбли» в марте, если команда на одиннадцатом месте в первом дивизионе и успела вылететь из всех кубковых состязаний? Да с какой стати? Других, что ли, дел нет? Вот так и «Арсенал»… больше никаких черных полос длительностью в семнадцать лет, как между 1953-м и 1970-м, согласны? Ни намека на переход в более низкий класс, как в 1975-м и 1976-м, и ничего похожего на те добрых полдесятка лет, когда мы ни разу не добрались до финала, как было между 1981 и 1987 годами. Мы, старички, мирились со всеми твоими грехами, хотя, признайся, бывало, что ты играл плохо, очень плохо. Мы мирились, а вот будет ли мириться новая поросль… совсем не уверен.
Целый пакет.
«Арсенал» против «Ковентри»
04.11.72
Единственная проблема в связи с моим переходом на северную сторону заключалась в том, что я приобрел и все другие, присущие моему новому статусу атрибуты. Во время второго тайма, когда я смотрел третью игру на террасе (вторая, против «Манчестер Сити», запомнилась исключительно тем, что наш новый игрок Джефф Блокли, которого никак не сравнить с Яном Уре, отбил руками угловой противника; мяч угодил в верхнюю штангу и ударился в землю за линией ворот, а судья не признал гола и не назначил пенальти. Вот уж мы хохотали!), Томми Хатчинсон из «Ковентри» забил ошеломляющий сольный гол. Он перехватил мяч в сорока ярдах по левому краю, оставил за собой вереницу защитников «Арсенала», обвел Джеффа Барнета и закатил мяч в правый угол. Долю секунды на северной трибуне царила гробовая тишина; мы видели, как на противоположной стороне под табло болельщики «Ковентри» скакали, словно дельфины. И тогда у нас вырвался единодушный прочувствованный вопль: «Мы вобьем ваши чертовы бошки в плечи!»
Я слышал его и раньше: пятнадцать лет он был ответом на гол любой приезжей команды на всех стадионах страны (на «Хайбери» для разнообразия кричали: «Уедете домой на „скорой помощи“!», «Встретимся на улице!» И еще: «Молча под табло не стой, пусть раздастся голос твой!» – это болельщикам «Арсенала», которые стояли на противоположной стороне, были ближе к фанатам противника, и на них лежала ответственность за возмездие). Но на этот раз я вкладывал в крик настоящую злобу. Я был взбешен этим голом, обижен и потрясен не меньше других на нашей террасе; счастье, что между мной и фанатами «Ковентри» простиралось футбольное поле, иначе, иначе, иначе… не представляю, что бы я сделал, но это был бы ужас № 5.
