В комнату вломился и Беккенбауэр.
– Пойдем ко мне, – попробовал он уговорить меня. – Мы все ожидаем одного тебя.
– Нет.
В последующие полчаса он изливал свое красноречие впустую. Я упорно молчал – гантели вверх, вниз, – мечтая запустить снарядами в него. Как мог он быть таким слабым, таким нейтральным и отвратительно дипломатичным. В очередной раз. Подобного рода дипломатия внушает мне отвращение. Он хотел уберечь. Румменигге от «унижения», которое было связано с публичным извинением.
Феликс Магат, чудак с чуткой душой, кипел от возмущения. Перед чемпионатом мира на него обрушился поток критики. Благодаря своей великолепной игре в Мексике он обрел уверенность, мог высказать решающее суждение и знал, что его мнение имеет вес.
Он прямо дал понять Францу, что считает его главным виновником этого глупого спектакля, потому что он не сделал ничего, чтобы образумить Карла-Хайнца. «У нас в печенках сидят маневры вокруг Румменигге, а тут еще этот бред по поводу мафии», – сердился Феликс. – Тони прав. Румменигге! Будет он играть или не будет? У нас нет других тем, так что ли?»
Эти упреки одного из самых лояльных к нему игроков больно ранили Франца.
Крыть ему было нечем. Он чувствовал себя зажатым в угол и попробовал вывернуться: «Если ты не прекратишь махать своими дурацкими гантелями, я выброшу их в окно!»
Его бессильный гнев был трогательным, моя злость прошла. «Тебе и не поднять этих штук», – усмехнулся я.
Он усмехнулся тоже. Мы обменялись еще парой любезных колкостей, потом я последовал за ним в его комнату. Там поджидали нас Аллофс, Литти, Фогтс, Кёппель, Эгидиус Браун и Румменигге. Шеф делегации искал формулировку извинения Румменигге. А тот оставался упрямым, как осел. «Я не могу так сказать, – хныкал он. – Я же буду выглядеть паяцем».
И тут Браун сказал свое властное слово: «Хватит, Карл-Хайнц. Так больше продолжаться не может. Ты сейчас извинишься, иначе мы принимаем меры!»
После этой недвусмысленной угрозы Калле был наконец готов сделать требуемое от него заявление. При этом он попытался еще раз напоследок передернуть формулировку на свой лад.
«Победа Шумахера», – говорили позже. Какая победа? Я сам не искал ни борьбы, ни ссоры, так что для меня не могло быть ни победы, ни поражения. Только трата времени, пустая ребяческая глупость, нечто совершенно лишнее, вроде грибка на ноге.
Спустя два дня это понял и Калле. После одного из фотографирований он попробовал переговорить со мной один на один.
– У тебя найдется немного времени? – спросил он.
– Конечно, – ответил я, обрадованный его инициативой.
– Знаешь, Тони, мы хоть и объяснились друг с другом, и та глупая ситуация вроде бы позади, но в действительности это не так. Встречаясь, мы не говорим друг другу ни слова, кроме «Приятного аппетита!» или «Доброе утро». Команда же видит, что мы – два сильнейших ее игрока – все еще враждуем друг с другом.
– Все уже в полном порядке, Карл-Хайнц. Мне тоже было неприятно.
– Тогда давай забудем обо всем. В интересах команды.
Я был рад тому, что Калле ради интересов команды выразил готовность перешагнуть через самого себя. В первый раз с тех пор, как я его знаю. Честь и хвала. После «прекращения огня» мы заключили настоящий договор о дружбе. Пресса заговорила о примирении. Наконец-то.
Не могу позволить себе копаться в душе Карла-Хайнца Румменигге.
Он попал в трудное положение. Переживаю ли я такие же нагрузки, такой же страх перед травмой, которая может окончательно вывести тебя из строя? Прощай, карьера, контракты, популярность. Подобно дамоклову мечу висят над нашими головами финансовые убытки.
Наибольшие после «Адидаса» деньги Румменигге получал от «Фьюджи». Ясно, как днем, что он заключил золотой контракт на сумму по меньшей мере в 1 миллион марок. В конце концов он был игроком сборной, потенциальным участником мировых первенств 1982 и 1986 годов. Профессиональный и моральный долг обязывали его избегать любого риска, лишь бы выходить на футбольное поле. В Риме в 1980 году я действовал точно так же, играя со сломанным пальцем. Что было бы, пропусти я пару голов!
Неимоверное бремя. Как отреагировал бы, к примеру, «Интер», появись на спортивной репутации Румменигге пятна?
Возможно, в его контракте с «Фьюджи» были оговорены особые условия. Я этого контракта не видел. А вот против оговорок был всегда.
Ловкие рекламодатели всегда стараются оговорить в тексте некие «нормы выработки». К примеру, игрок должен участвовать в чемпионате мира или первенстве Европы, стать чемпионом бундеслиги, забить за сезон определенное количество голов и т. д.
Я такие условия отвергаю. Принципиально.
Карла-Хайнца Румменигге я все-таки никогда не считал своим врагом. По-другому обстояло дело с Ули Штайном. Взаимопонимания между нами быть не могло. Мне бы и строчки не хотелось посвящать этому типу. Однако это могут истолковать как проявление трусости.
Штайн владеет арсеналом запрещенных приемов, при этом его удары, к сожалению, в большинстве случаев приходятся ниже пояса. Честолюбие, стремление быть первым – нормальные и абсолютно законные свойства человеческой натуры. Я это понимаю. Однако Штайн считает, что для достижения намеченной цели достаточно опорочить соперника. И я не могу понять его постоянную склонность к распространению клеветы.
Штайн очень хороший вратарь, я охотно это признаю. Не жду, что он скажет подобное обо мне. Хотя он должен воздерживаться от совершенно противоположных оценок моей игры, чтобы выглядеть объективным. Его присутствие в Мексике было для меня почти невыносимым. Я попросил второго тренера дать мне возможность тренироваться подальше от косых взглядов и ядовитых слов пышущего ненавистью «коллеги». Хорст Кёппель был любезен и понял меня.
Однако этого маневра было недостаточно, чтобы, успокоить нашего второго вратаря. Он продолжал сеять обиды и враждебность. Сам Беккенбауэр не раз убеждался в подлости Штайна: тот назвал Франца «набитым дурнем». В конце концов дело закончилось заслуженным отчислением Штайна и досрочным его возвращением в Гамбург.
Его отъезд принес облегчение. Обрели свою обычную любезность и те, с кем он сидел за столом. Они теперь подходили ко мне, хлопали по плечу, поздравляли: «Здорово. Ты показал класс в воротах. Так и действуй».
Ангельское терпение Беккенбауэра по отношению к этому сосредоточию изъянов характера осталось для меня загадкой. Возможно, он был образцово сдержанным потому, что, как говорили журналисты, знал: Штайн за компанию с Хенессом, Аугенталером и Якобсом нарушали режим. В «Ла Мансьон Галинда» курсировали упорные слухи о неких любовных похождениях…
Однако убедительным мне кажется другое объяснение. Однажды вскоре после своего тренерского дебюта Франц сказал мне доверительно: «Ты был бы моим настоящим капитаном».
Я смутился. Ведь это звание принадлежало Румменигге. Со временем Франц убедился, что в моем лице он столкнулся с бескомпромиссной личностью. Быть может, он хотел видеть в Штайне противовес мне, «возбуждающую» меня фигуру? Штайн должен был понять эту тактику. Уязвило ли его такое открытие? Распространял ли он по этой причине глупые и скверные сплетни обо мне? И к тому же безнаказанно!
Во время перерыва в матче ФРГ – Уругвай он разлегся на газоне, снял трико, подставив шкуру неимоверно палящему солнцу. Казалось, он только и ждал солнечного удара. О чем он думал? Кто стал бы вместо меня в ворота, получи я травму?
А нашу игру против датской команды Штайн демонстративно наблюдал с трибуны, «сверху вниз». Но истина гласит, что и на вершине Гималаев карлик остается карликом… У Штайна никогда больше не будет шанса. Слишком много суматохи вокруг его персоны. Станет ли наследным принцем Иммель? Почему бы и нет? Он одарен. Быть может, ему не хватает стабильности и опыта. Но у него есть время. Меня пока еще рано списывать в архив.
Совместная жизнь – жизнь не из легких. Неужели столкновения и раздоры на самом деле неизбежны? Давайте немного помечтаем, вообразим, что сборной предстоит очередной матч. И вот вражда, косые взгляды, раздражение Изжиты. Все проблемы растворились в Чувстве коллективизма. Насколько выше была бы готовность команды благодаря этой гармонии! Насколько больше шансов на победу обрела бы она!
Я хотел бы быть более миролюбивым и спокойным. Возможно, мне удастся слегка умерить свой темперамент. Зачастую я слишком прямолинеен и открыт. Если что-то не по мне, я не умею играть в дипломатию. Францу Беккенбауэру это было не по душе. Наверное, потому, что у него самого похожий характер. И он тоже совершает глупости, которые на следующий день должен както исправлять… Это он делает по-баварски. А я – покельнски, с несколько большим шумом.
Несмотря на все ссоры и столкновения, мексиканские итоги катастрофическими для нас не были. По крайней мере, со спортивной точки зрения. Первая игра: ФРГ – Уругвай. Южноамериканцы остро атакуют. Помесь английского футбольного стиля и южного темперамента. Мы подавлены. Нас добивает жара. Ничейный результат: 1:1 – просто чудо.
