– Меня тогда так хорошо встретили, – улыбнулся он, – хотя я вышел-то минут за пятнадцать до конца и ничего не успел показать…
А об этой истории с "Коринтиансом" он говорил спокойно, без возмущения. Словно речь шла не о нем, а о каком-то ином, чужом человеке.
– Сейчас тренируюсь. Зовут меня во Францию. Предлагают контракты в Италии и Австрии…
Сказав это, он искоса глянул на меня: верю или нет? И я понял, что он и в самом деле продолжает надеяться на чудо, этот парень, наивный и добрый, этот простодушный нищий, на котором дельцы заработали миллионы, а потом выкинули его на улицу.
И тогда я попросил его рассказать о своей самой памятной игре и о самом любимом, самом дорогом голе. Маноэл загорелся и начал говорить взбудораженно, торопливо. И такая страсть вспыхнула в его глазах, что и я поддался этому гипнозу, я поверил, что для Манэ еще ничто не кончено. Что однажды придет день, и его позовут. И выбежит он на поле, подняв руки в знак приветствия верной торсиде. И грохнут петарды, взорвутся ракеты, задохнутся в радостном реве трибуны, посыплется снежным дождем серпантин. И дрогнет вратарь противника, увидев мяч в ногах великого Гарринчи…
* * *
Прошло несколько недель. Близился к концу сезон 1968 года. Начинался горячий период купли-продажи футбольных "звезд". "Коринтианс" тоже объявил, что желающие могут купить знаменитого футболиста Гарринчу. По дешевке. Почти задаром. Собственно говоря, клуб отчаялся на нем заработать и хотел только одного: хоть немного возместить убытки. Увы, покупателей не находилось. К этому времени страна была взбудоражена предстоящим "матчем века": в ознаменование десятилетия победы на первенстве мира в Швеции на "Маракане" должны были встретиться сборная Бразилии и сборная ФИФА. "Сборная мира", как торжественно величали ее газеты.
У кого-то родилась идея посвятить эту игру Гарринче. И когда об этом узнали за рубежом, то посыпались предложения от Эйсебио, Альберта, Яшина, братьев Чарльтон и других лучших футболистов мира, согласившихся сыграть бесплатно. Потом эта идея умерла. Решили, что с Гарринчи хватит матча поскромнее. Скажем, сборная Бразилии против сборной ФРГ – чем плохо? Или, допустим, Бразилия с Уругваем? Это еще дешевле: ведь Уругвай-то ближе к Бразилии, чем ФРГ! Потом идея ссохлась до гипотезы о матче сборных команд Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу, потом говорили о матче ветеранов Рио против ветеранов Сан-Паулу. После этого не говорили уже ничего. Идея умерла. И умерла так прочно, что на состоявшийся матч сборных Бразилии и ФИФА Гарринчу вообще забыли пригласить! Забыли пригласить Гарринчу на матч в честь победы, в которую он вложил столько сил!
Время шло. Однажды я узнал от друзей, что срок дисквалификации истек, и Гарринча начал тренироваться всерьез. Рассказывали, что это были такие тренировки, которых в Бразилии, где футболисты не очень-то любят утомляться, вроде бы вообще не видывали. Что он быстро теряет вес, обретает форму. Что у него появился врач, который установил специальный режим… И я решил съездить посмотреть, правда это или нет.
И я хорошо сделал, что поехал! Потому что, если бы я не посмотрел эту тренировку собственными глазами, я никогда бы не поверил в то, о чем сейчас расскажу.
Маноэл тренировался с каким-то ожесточением, с упорством, с восторгом, со злостью. Он бегал, работал с мячом, занимался гимнастикой, снова бегал. Потом плавал в бассейне… И все это при сорока градусах жары в тени. Так продолжалось три с лишним месяца. Три с лишним месяца, не пропуская ни одного дня, Гарринча тренировался дважды на стадионе и один раз дома, где на специально приспособленном станке подымал ногами сто килограммов двести раз! Он работал под руководством врача "Фламенго", который взялся за это дело из "спортивного интереса", из азарта. Просто этому человеку, доктору Франкалаче, было интересно, что получится. А получилось вот что: за три месяца Гарринча сбросил 12 – повторяю прописью: двенадцать – килограммов и восстановил свой идеальный вес. Он вновь обрел быстроту реакции, скорость, если не прежнюю, то, во всяком случае, очень уважительную… Он снова начал играть.
Потрясенный таким упорством и настойчивостью, восхищенный чудесным восстановлением былой формы Маноэла, тренер "Фламенго" решил рискнуть и пригласил Гарринчу сыграть пробный матч в основном составе своей команды против "Васко-да-Гама". Это известие поразило страну как самая неожиданная спортивная сенсация. В день матча "Фламенго" и "Васко-да-Гама" Рио-де-Жанейро вдруг охватила лихорадка. Произошло непредвиденное. Весь город двинулся на стадион. Весь город отправился смотреть Гарринчу, который не появлялся на "Маракане" уже три года.
В радиусе нескольких километров от "Мараканы" образовались чудовищные автомобильные пробки, которых не помнила история Рио-де-Жанейро, не хватило пригородных поездов, поскольку дирекция железной дороги не предполагала, что десятки тысяч пассажиров ринутся в эту жаркую субботу из пригородов в город…
Администрация "Мараканы", предполагая, что на матче, который в общем-то не влиял на положение команд в турнирной таблице, будет что-нибудь около полутора десятков тысяч болельщиков, отпечатала тридцать тысяч билетов и открыла всего несколько касс. Вокруг стадиона образовалось грандиозное людское море. Когда кончились билеты и закрылись кассы, десятки тысяч людей стали ломать ворота и штурмовать заборы "Мараканы", жалкие кордоны полиции были сметены мощной волной болельщиков, кричавших нечто вроде "Даешь Гарринчу!"
Директор стадиона, растерянный и озадаченный, принял единственное верное в сложившихся условиях решение: он открыл ворота, все ворота стадиона для всех желающих, для всех, кому не достались билеты… Людское море хлынуло на трибуны стадиона…
Старожилы "Мараканы" утверждают, что такого безумия, как в тот вечер – 30 ноября 1968 года, – этот крупнейший стадион мира не видел ни разу за все восемнадцать лет своей истории.
Когда диктор объявлял составы команд и торжественным баритоном произнес: "Номер седьмой – Гарринча!", трибуны исторгли нечто такое, что даже трудно назвать криком радости. А когда Маноэл появился из тоннеля в красно-черной футболке "Фламенго", извержение восторга, казалось, достигло высшей точки. Взлетели ракеты, грохнули петарды, окутав ночные трибуны ды мом. И жаркий летний(в ноябре в Бразилии кончается весна!) ветер колыхнул громадное полотнище: "Гарринча – радость народа! Бразилия приветствует тебя!" Но это было еще не все…
Начался матч. И вскоре пришел великий момент, которого торсида ждала долгие годы. Мяч был послан на правый фланг. Гарринче! Когда он обработал его и замер в своей обычной позе, чуть согнувшись, лицом к лицу с левым защитником "Васко" Эбервалом, трибуны вдруг застыли в молчании, охваченные тревожным, томительным ожиданием. А через секунду, когда Гарринча своим изящным знакомым и все столь же неожиданным финтом стремительно обыграл Эбервала, случилось то, что я не берусь описывать. Я до сих пор не понимаю, почему от этого вулканического, термоядерного рева стадион не рухнул, не провалился под землю, не рассыпался на куски.
Матч продолжался под этот аккомпанемент, который, вероятно, можно услышать только на "Маракане"! Никого не интересовал конечный результат встречи, никто не хотел видеть остальных двадцать одного игрока. Торсида с каким-то ожесточенным упорством, с остервенением скандировала одно и то же имя: "Га-ррин-ча! Га-ррин-ча!"
А команда "Васко", выведенная из состояния равновесия одним лишь присутствием Маноэла, не хотела сдаваться! Гарринчу начали бить! Центральный защитник Фонтана, подстраховывающий несчастного Эбервала, снес Гарринчу. Затем Эбервал ударил Манэ по лицу! Трибуны ответили возмущенно-пронзительным свистом, проклятиями и угрозами.
Так продолжалось до перерыва, когда тренер "Фламенго", увидев, что Гарринча хромает, решил сменить его. Узнав об этом, вся пресса бросилась вниз, под трибуну. Там, наверху, еще продолжался радостный рев и крики:
"Га-ррин-ча!", а здесь, в жаркой раздевалке "Фламенго", было сравнительно тихо. Маноэл стоял, стаскивая футболку, и плакал. Он плакал как дитя. Слезы счастья катились по его грязному лицу. Его обнимали, ему трясли руки, хлопали по плечу.
Глядя на Манэ, подозрительно шумно сморкался, упрятав лицо в носовой платок, ветеран бразильской журналистики, многое повидавший на своем веку. Нет, невозможно было оставаться спокойным в эту минуту, слушая хриплый, запинающийся голос Гарринчи, всхлипывающего, моргающего ресницами:
– Я счастлив сейчас больше, чем десять лет назад – в Швеции. И больше, чем в Чили, где мы стали "би-кампеонами". Я никогда ничего подобного не испытывал. Я счастлив не потому, что играл. А потому, что доказал им, что еще могу играть, что мой футбол еще не умер…
Всем стало ясно, о ком говорит Маноэл. А он продолжал:
