В школьные годы я часто ходил с ним в его мастерскую и играл рядом с ним, пока он работал над своими картинами. Там я открыл для себя мир красок. Он настолько очаровал меня, что я с радостью возвращался туда вновь и вновь.
Помимо охоты и живописи, другой страстью моего отца был футбол. Однажды, когда наша команда проиграла в Кайоле, я впервые усомнился в футболе, и поводом для этого стало разочарование не столько от поражения, сколько от того, что отец раскритиковал мою игру.
Он говорил: «Нет никого тупее, чем футболист, пытающийся сделать вид, что он в игре важнее мяча. Вместо того, чтобы бегать с мячом, заставь его работать самого, отдавай пас и быстро смотри по сторонам. И тогда ты станешь лучшим».
В тот вечер мне трудно было понять его, поскольку я находился под впечатлением великолепного дриблинга одного алжирского друга, с которым мы вместе играли. Он был лидером среди нас. А мы с Жаном-Мари и Жоэлем с восьми лет пытались определить, кто из нас дольше мог держать мяч. Именно это, а вовсе не игра в пас, казалось нам более важным. Теперь же мне пришлось учиться пасовать.
«Нет ничего проще, чем футбол, — говорил отец. — Осмотрись прежде, чем получаешь мяч, а затем отдай его и помни, что сам по себе он двигается быстрее, чем когда ты ведешь его». В тот вечер я плакал. Но это было лишь начало моего футбольного образования.
Лучшими днями моей жизни были те, которые мы с братьями проводили на пляже близ Эстака, где наша семья отдыхала во время летних каникул. Тогда, будучи еще ребенком, я познал, сколько вокруг тупости и несправедливости.
Лето 1978 года я не забуду никогда. Мы с друзьями — Галтье, Фалзоном, Бертоли (нас называли «жеребята Кайоля») — только что выиграли Кубок Прованса. Я был очень горд тем, что принял участие в финальном матче с «Витролем», в котором мы победили 3:0. Но наша радость продолжалась недолго.
Триумф в Кубке настроил нас на дубль, и для того, чтобы выиграть чемпионат, «Кайолю» было достаточно сыграть вничью с «Виво-Марронье». Тогда наша мечта сбылась бы.
Но, к сожалению, хотя мы доминировали в матче, «Виво» вел 1:0 за пять минут до конца. На трибуне бабушка Люсьен, никогда не пропускавшая ни одного нашего матча, очень переживала за нас. Она, как всегда, сидела под своим неизменным зонтиком от солнца, которым часто махала нам, и я знал, что она пристально следит за мной.
В этот момент я получил мяч в обороне и ринулся в сторону чужих ворот. Мне удалось обвести добрую половину дюжины соперников — такое даже во сне не приснится. И вот я уже один перед воротами, и, если забью, мы станем чемпионами.
Но судья дал свисток и остановил игру, потому что у меня развязались шнурки на бутсах. Правила гласят: футболист должен находиться на поле с завязанными шнурками.
Матч окончен, и слезы ручьями льются в раздевалке.
Я быстро позабыл об этом жестоком разочаровании. Вечером, лежа в своей кровати под плакатами Брюса Ли, я уснул с мыслью о белых футболках и голубых гетрах, которые носили мои идолы «Марселя» — Скоблар и Магнуссон.
С одиннадцати лет я воображал себя лидером буйной и непобедимой гвардии голландских футболистов. Я и Неескенс, и Круифф, и Реп и Ари Хаан одновременно. Мне всегда казалось, что команда финалистов чемпионата мира 1974 года, проигравшая Западной Германии 1:2, — это семья из одиннадцати братьев, которые всегда играли вместе.
Исключая Йохана Круиффа, чей стиль и чья элегантность не поддавались сравнению, все остальные футболисты с волосами до плеч выглядели одинаково.
Должен признать, что 7 июля 1974 года я спал очень плохо: победа Брайтнера, Майера, Беккенбауэра, радость Олимпийского стадиона в Мюнхене — все это казалось мне черным предательством по отношению к красивому голландскому футболу. Четыре года спустя — новое предательство в Буэнос-Айресе. На этот раз Голландия в финале проиграла Аргентине. Моя любовь к голландскому футболу была так велика, что в 1982 году мне едва ли не хотелось, чтобы Голландия обыграла Францию на стадионе «Парк де Пренс».
Я рос между мастерской отца, где он открыл мне свою страсть к живописи и Ван Гогу, и футбольным полем. И всегда буду чувствовать себя обязанным своей судьбой двум людям: отцу и Селестену Оливеру, бывшему игроку сборной, который затем стал учителем в средней школе «Гранд Бастид» в Мазарге и первым убедил меня в том, что моя сила, если можно так выразиться, не только в футболе. Во мне было и другое.
Я был марсельцем, привязанным к ароматам и запахам провансальских гор, к теплому и чувственному городу. Мне трудно было представить, что когда-нибудь придется распрощаться с морем и солнцем. Но в 14 лет я понял, что рано или поздно придется выбирать между своим делом и родным
городом. Станет ли это началом долгого пути по футбольной карте Европы?
Я был убежден, что для того, чтобы добиться успеха, мне придется покинуть, хотя бы на время, все, что я любил с тех пор, как помнил себя. Честно говоря, я не рисковал нанести удар своей семье, ибо, хоть и был молод, но знал, какой путь прошли в свое время мои прародители.
Семья отца родом с Сардинии, а предки матери из Испании. В нашем роду никогда не забудут, как ее отец Педро Раурих боролся с фалангистами среди иссушенных равнин Каталонии. Тяжело раненный в 1938 году, молодой испанский республиканец был вынужден отправиться во Францию на лечение. Этот 30-летний офицер, находившийся в яростной оппозиции духовенству и диктатуре Франко, окутавшей Испанию на сорок лет, избрал для жизни изгнанника Францию, а не США. Вместе со своей спутницей Пакитой, которой тогда было всего 17 лет, он прошел концентрационные лагеря в Виши, а затем был выслан в Сент-Прист.
В конце войны Педро обосновался в Марселе. Франция вновь была свободной, но по другую сторону Пиренеев старый генерал продолжал преследовать и сажать за решетку тех, кому не нравился его режим. Как многие испанцы, мой дед никогда больше не увидел своих родителей. После всего того, что знает история нашей семьи, разве стал бы трагедией мой отъезд из Марселя?
Мне всегда казалось, что в глубине души отец страстно любил путешествия, но ограничения семейной жизни не позволили ему полностью удовлетворить эту страсть. Лишенный возможности видеть мир, он находил спасение в искусстве. И вот я был готов к познанию мира.
Шел 1981 год, и я собирался перейти в «Ниццу», так как этот клуб находился недалеко от моего дома. В 14 лет не так-то легко собрать вещи и уйти. Я уезжал в Ниццу, вдохновленный советом своего учителя и наставника Селестена Оливера и взволнованный мыслью о том, что скоро буду членом клуба Жува и Каталински. Я вернулся разочарованным.
В детстве человек имеет право расстраиваться по пустякам. Тогдашние руководители «Ниццы» не давали новичкам ни сувениров, ни футболок. Все это мне пришлось покупать самому. Зато через несколько недель я возвращался из Осера, что примерно в ста километрах к юго-востоку от Парижа, куда меня позвали Серж Дюбор и Ги Ру, буквально нагруженный богатством. Руководители «Осера» великодушно вручили мне сразу несколько футболок, и хотя мне пришлось проделать около 400 километров, я чувствовал себя гораздо ближе к дому, чем в Ницце.
История французского футбола показала, что Ги Ру очень практичный человек. Возвращаясь из первой поездки в Бургундию, я уже принял решение: буду играть за «Осер». В том возрасте я, как и все остальные, был очень чувствителен к окружению и атмосфере нового места. Очень важна была и личность тренера, ибо, хоть я и ни за что бы не признался в этом друзьям, мысль о том, что я покину свою семью, заставляла меня ежиться от холода. Думаю, немногие искренне скажут вам, что чувствовали себя иначе.
Вручив мне футболку «Осера» с красными полосками и названием спонсора «Шайотин» на груди, тренер достиг своей цели и убедил меня остаться, не тратя на это лишних слов.
Я чувствовал, что мне рады. Никогда не забуду вида капустных полей по обе стороны поезда, мчавшего меня в Марсель. Эти поля, коровы, пасущиеся на лугах Осера, сладкий аромат холмов Морвана — все говорило о том, что впереди меня ждет светлое будущее, ради которого я покидаю солнечную землю, взрастившую меня.
Когда ты горд и счастлив от того, что сделал трудный выбор, ты не чувствуешь физической боли. По пути домой из Осера я всю ночь провел в поезде, и мое тело разваливалось на части. Придя домой, я больше был похож на разбитую провансальскую статуэтку, нежели на молодого амбициозного футболиста.
Ги Ру дал мне 15 дней на раздумья. Но в то утро, когда я распахнул дверь в спальню родителей, меня убеждать ему уже не приходилось.
«Но почему же ты едешь так далеко от дома, от семьи? Посмотри по карте: вот Ницца, совсем близко к Марселю. Мы с мамой могли бы приезжать к тебе каждый уик-энд». Мне нужно было находить весомые аргументы, потому что мой старший брат всегда удивлялся тому, как легко я готов собраться и уехать. Я прекрасно понимал, чего хотят родители, но при этом понимал и то, что должен ехать. Нужно было покинуть юг и всех тех людей, с которыми я вырос. «А Марсилья? Он вырос в Кайоле, но без колебаний уехал в Булонь-сюр-Мер, и теперь у него все хорошо складывается. Ты ведь знаешь, что большинство игроков с побережья ничего не добиваются, пока не уедут. А я хочу добиться успеха, и для этого мне надо уехать».
