Ник Хорнби - Футбольная горячка

Я прямо зашелся, когда в самом начале второго тайма мы забили гол, а потом – за десять минут до финального свистка – у Томаса появился реальный шанс увеличить счет, но он угодил прямо в Гробелаара. Однако тут «Ливерпуль» собрался и сам начал создавать голевые моменты, и когда секундомер в углу телеэкрана возвестил, что все девяносто минут истекли, я готов был приветствовать свою отважную команду не менее отважной улыбкой. «Если „Арсеналу“ суждено проиграть чемпионат, – разглагольствовал комментатор Дэвид Плит, пока Кевину Ричардсону оказывали медицинскую помощь, а „копы“ уже праздновали победу, – пусть это будет вот так поэтично – в последний день сезона, с результатом, хотя и без чемпионского звания». «Но, откровенно говоря, это слабое утешение», – отозвался Брайан Мур. Поистине слабое утешение для нас – болельщиков команды.

Наконец, на девяносто второй минуте Ричардсон поднялся и даже сумел остановить в штрафной Джона Барнса; Лукич выбил мяч Диксону, а тот отпасовал Смиту, последовала блестящая передача Смита… и на последней минуте добавленного времени последней игры сезона Томас один прорвался вперед, и у него появился шанс завоевать «Арсеналу» чемпионский титул. «Выход к воротам!» – завопил Брайан Мур. А я держал себя в руках и, вместо того чтобы молиться – забей, ну, пожалуйста, забей, Господи, помоги ему забить, – повторял: мы и так были рядом с победой. В следующее мгновение Томас совершил кульбит; я распластался на полу, а все остальные пританцовывали на моей спине. Восемнадцать лет – и все забыто в одну секунду.

Какую можно привести аналогию подобному моменту? В блестящей книге о чемпионате мира 1990 года «Игра на износ» Пит Дэвис замечает: когда футболистам требуется описать, что они ощущают, забивая гол, в ход идет образность из сексуального ряда. Могу сказать, что иногда я их понимаю: например, в декабре 1990-го, когда Смит забил в ворота «Ливерпуля» третий мяч и мы победили 3:0 через неделю после поражения на своем поле 2:6 от «Манчестер Юнайтед». Это был поистине сексуальный момент снятия накопившегося напряжения. А еще был случай четыре или пять лет назад: «Арсенал» тянул резину почти всю игру с «Норвичем», а затем в течение шестнадцати минут забил четыре мяча, и это стало подлинным оргазмом, своего рода улетом из действительности.

Ущербность метафоры с оргазмом заключается в том, что оргазм – явление хотя и приятное, но знакомое и повторяющееся, скажем, через пару часов, если человек не забывает употреблять овощи, и к тому же предсказуемое (особенно у мужчин). Занимаясь сексом, ты всегда знаешь, чем все это закончится. Другое дело, если бы я не общался с женщинами лет восемнадцать и еще восемнадцать не рассчитывал предаваться любви и вдруг обломилось… пожалуй, можно было бы обнаружить некоторое сходство с тем, что я пережил во время игры на «Энфилде». При обычном раскладе вещей секс, конечно, более приятное занятие, чем созерцание футбола (никаких унылых ничьих, офсайдных ловушек и расстройств по поводу проигрыша – да к тому же тепло и уютно), но победа на последней минуте чемпионата вызывает ни с чем не сравнимое по силе чувство.

Оно не похоже ни на какие описания ярких ощущений. Невероятно трогает рождение ребенка, но в этом нет элемента неожиданности, да и продолжаются роды довольно долго; реализация личных амбиций – продвижение по службе, награды и что там еще – лишена фактора последнего мгновения и элемента бессилия, которые владели мной весь тот вечер. А что еще способно произвести такой же эффект внезапности? Неожиданный выигрыш? Однако обретение крупных сумм денег воздействует на совершенно иные отделы нервной системы и не имеет ничего общего с коллективным экстазом во время футбола.

Значит, объяснить это чувство практически невозможно. Я перебрал все варианты и понял, что ни мальчиком, ни зрелым мужчиной не желал ничего другого за все эти двадцать лет (а можно ли вообще желать что-нибудь так долго?). Попробуйте осознать это и будьте снисходительны к тем, кто говорит, что связанные со спортом моменты – самые яркие в их жизни. Не подумайте, что нам не хватает воображения или наши жизни такие уж унылые и бесплодные, просто реальный мир бледнее и скучнее футбола и в нем меньше возможностей нежданного экстаза.

После финального свистка (до этого, правда, возник еще один надорвавший сердце момент, когда Томас отдал пугающе небрежный пас назад Лукичу – вроде бы все безопасно, но сердце дрогнуло), я выскочил из двери и, как изображающий самолет карапуз, раскинув руки, кинулся по Блексток-роуд в ближайший винный магазин, а пожилые дамы высовывались из дверей и сопровождали аплодисментами мое поспешное продвижение, словно я был самим Майклом Томасом. Потом я понял, что за бутылку дешевого шампанского с меня содрали какую-то немыслимую сумму – владелец магазина заметил, что в моих глазах начисто отсутствовал светоч разума. Из пабов, магазинов и окружающих домов раздавались выкрики и вопли; вскоре на стадионе стали собираться фанаты: кто завернулся во флаг, кто сидел на крыше гудящей машины, незнакомые люди норовили обняться; подъехали телевизионщики, чтобы снять сцены ликования для выпуска вечерних новостей; из окон высовывались руководители клуба и махали руками веселящейся толпе, а я внезапно понял, что это почти латиноамериканское празднество вполне искупает мое отсутствие на «Энфилде». За двадцать один год увлечения футболом я в сезон нашей двойной победы наконец-то понял, что имею право на радость, даже если сам не побывал на игре.

Когда мне исполнилось тридцать, со мной произошли кое-какие изменения: я взял кредит; перестал покупать «Нью мьюзикал экспресс» и «Фейс» и, неизвестно почему, начал складывать под шкаф в гостиной экземпляры «Кью-мэгэзин»; я стал дядей; купил сиди-плейер; зарегистрировался у налогового инспектора; я заметил, что некоторые музыкальные жанры – например, хип-хоп и трэш-метал – звучат совершенно одинаково и абсолютно лишены мелодии; я стал предпочитать рестораны клубам и обеды с друзьями вечеринкам; у меня появилось отвращение к чувству переполненности пивом, хотя пинту-другую я иногда пропустить не прочь; мне стало нравиться покупать предметы мебели; у меня развились особые суждения, скажем, по поводу скваттеров, которые живут по соседству, или слишком шумных вечеринок, и эти суждения расходились с тем, что я думал раньше. И еще: простояв более пятнадцати лет на северной стороне, я в 1989 году купил сидячую сезонку. Все эти детали не объясняют в полной мере, как я старею, но кое-какое представление дают.

Приходит ощущение усталости. Я устал от очередей, давки и мотания по террасе каждый раз, когда «Арсенал» забивал гол, устал оттого, что во время больших матчей мне обязательно загораживали обзор штрафной, и показалось соблазнительным приходить на стадион за две минуты до начала игры без риска не найти себе места. Я не скучал по террасе: продолжал наслаждаться фоном, который она создавала – ее шумом и колоритом, – и даже больше, чем когда сам там стоял. Игра с «Ковентри» стала первой, которую я смотрел с трибуны, и Томас с Марвудом забили голы прямо передо мной.

Нас было там пятеро: естественно, Пит, мой брат, моя подружка (хотя теперь ее место, как правило, занимает кто-нибудь другой), я и Энди – с Крысенком, как его называли во времена, когда мы смотрели футбол из «школьного загона», я столкнулся на северной стороне на второй год после прихода Джорджа, то есть спустя лет десять с момента нашей последней встречи, и понял, что Энди тоже готов распроститься с террасой.

Покупая сидячую сезонку, человек обретает права собственника. На террасе я имел свое место, но у меня не было на него прав, и случалось так, что во время важной игры его занимал какой-нибудь амбал, а мне оставалось лишь удивленно изгибать бровь. Но теперь у меня появился на стадионе собственный дом, полный сожителей и соседей, с которыми я был в чудесных отношениях и всегда находил тему для обсуждения, например, актуальность новой тактики в полузащите (или в нападении). Так что я вполне соответствовал стереотипу стареющего болельщика, но нисколько об этом не жалел. Наступает время, когда надоедает жить абы как – одним лишь сегодняшним днем, от игры до игры – и хочется быть уверенным в завтрашнем дне.

Я запомнил эту игру по самым ординарным причинам: заменивший Смита футболист забил мяч на последней минуте и обеспечил нам в кубковом матче победу над старым противником. Но больше всего запомнил, потому что единственный раз за все восьмидесятые, а потом и девяностые оба тайма в моих жилах не было ни капли никотина: в первой половине сезона 1983/84 года я обходился без курения, зато жевал никотиновую резинку и никак не мог бросить, а затем опять вернулся к сигаретам. Но в октябре 1989-го, после визита к антиникотиновому гуру Аллену Карру, я дней на десять завязал, и эта игра пришлась на самую середину мучительного периода, когда меня сильнее всего ломало.