— Весь тот сезон я провел вместе с командой. И после победы написал песню под названием «"Зенит" — чемпион!», которую пацаны-футболисты по-прежнему считают своей. Причем не только из того состава, но и из последующих — за исключением нынешних иностранцев. А потом было большое чествование команды в СКК. Там я должен был исполнить эту песню впервые. Представляю, какой бы она произвела фурор. Но это был 84-й год.
Уже в день чествования я пришел на репетицию. И смотрю — происходит что-то странное. Все ходят, суетятся, а на меня никто внимания не обращает, никуда не зовут. Сижу с гитарой, скромняга-парень. И даже Пашка (Садырин. — Прим. И. Р.) ходит кругами и мнется. А потом выяснилось, что второй секретарь Ленинградского обкома партии Коржов, отвечавший за идеологию, сказал: «Вы что — с ума сошли? Какой «"Зенит" — чемпион»!»? Не будет никакого Розенбаума!» И меня «бортанули» с этого концерта, я был послан с него на три буквы областным комитетом Коммунистической партии Советского Союза.
Паше было очень неловко. Я его успокоил, сказал, что мы — ребята привыкшие. Хотя, конечно, был очень расстроен. Но на него-то какие могут быть обиды? Что он мог сделать? Та история ни на секунду не прервала мои отношения с командой и с ним. Мы ведь с Садыриным много говорили и об искусстве. И что мне запомнилось: он достаточно тонко разбирался в том, что настоящее, а что — подделка. Интуитивно чувствовал фальшь — и в музыке, и в прозе, и в поэзии. Потому что сам был настоящим.
— А как вы вообще с «Зенитом» сошлись?
— В 83-м году я записал свою первую пленку, она мгновенно разошлась по всему Союзу. И вскоре меня разыскали зенитовские гонцы и пригласили на базу встретиться с игроками. Разумеется, с ведома и разрешения старшего тренера. А ведь на то, чтобы куда-либо приглашать Розенбаума, в те годы требовалось немалое мужество, поскольку за это могли не погладить по головке.
Еще даже в 86-м, в 87-м я в Москве и Ленинграде мог выступать только без афиши. Мою фамилию где-либо печатать было запрещено. А ведь это была уже перестройка. Представьте, что творилось в последний год застоя. Так вот, пришел я на базу «Зенита» — и год с нее не вылезал, и до сих пор мы со всеми ребятами из той команды как родные люди. Я был как бы посередине между тренером и игроками — на десяток лет младше Садырина и на столько же — старше футболистов. То есть был очень удобен для общения и с одними, и с другими, со всеми, включая Садырина, был на «ты». Между гастролями всегда сидел на базе, пел пацанам песни, играл с ними на бильярде, обменивались свежими анекдотами… Считаю себя членом той команды и буду вспоминать о том «Зените» как о чем-то светлом и чистом до конца своих дней. А мальчишки, которые для меня по сей день — мальчишки, будут ходить ко мне на концерты, как Толик Давыдов, когда он работал в Липецке, а я туда приехал.
— В КГБ ведь наверняка «стучали», что вы на базе «Зенита» — частый гость.
— Думаю, что они об этом знали. Но, мне кажется, как раз КГБ ко мне относился неизмеримо лучше, чем областной комитет партии. Потому что в органах госбезопасности было и есть много нормальных, умных людей, с адекватным мировоззрением. А в обкоме партии, как и сегодня среди чиновников, — огромное количество долбо…бов (можете написать это прямым текстом), которых ничего, кроме собственной задницы, карьеры и денег, не интересует. Ни родина, ни родная команда. Их интересует только «не пущать» и «а что скажет княгиня Марья Алексевна?» О них давно написали великие писатели и поэты, и с тех пор эти люди не изменились.
— А они не пытались воспрепятствовать вашим появлениям в команде?
— Ну попробовали бы они Паше приказать не пускать меня на базу. Но это же глупость. Встречались бы где-нибудь еще. Садырин был прекрасной души человек. Недаром команда была тогда очень дружной, и тот потрясающий коллектив дружит между собой до сих пор. Я же не приносил дымовые шашки и не занимался антисоветской пропагандой среди игроков «Зенита». И я как ходил на базу до того чествования, так и продолжил ходить после.
По-моему, история, рассказанная Розенбаумом, лишний раз доказывает: футбол и то, что происходит вокруг него, — это неотъемлемая часть истории страны. Потому так интересно восстанавливать события четвертьвековой давности, что они, эти события, не ограничиваются прямоугольником футбольного поля. И то, что произойдет с «Зенитом» потом, станет тому ярчайшим доказательством. Однако не будем бежать впереди паровоза…
* * *
История «Зенита»-84 началась все же не с Садырина, а с его предшественника — Юрия Морозова. Именно он сформировал почти весь состав, который потом выиграет чемпионат, именно с ним ленинградская команда впервые за 44 года существования чемпионата СССР завоевала медали — бронзовые.
Но так складывалась судьба, что сразу в двух клубах, в «Зените» и затем ЦСКА, великолепному тактику и знатоку футбола Морозову чего-то не хватало для достижения главной цели. И его дело довершал Садырин.
В том, что Морозов — выдающийся футбольный специалист, не сомневался ни один из футболистов «Зенита» разных поколений, с которыми мне довелось пообщаться в процессе работы над этой книгой. Особенно поразили слова самых молодых из «птенцов гнезда Морозова» — Аршавина и Кержакова. Тех, кому тренер-ветеран, певший в «Зените» (да, как выяснилось, и в жизни тоже) свою лебединую песню, смело доверил место в основном составе, несмотря на то, что их не брали ни в одну юношескую сборную России.
В рождественском номере «Спорт-Экспресса» за декабрь 2008 года мои коллеги Юрий Голышак, Александр Кружков и Борис Левин брали интервью у Аршавина. И спросили, кто, по его мнению, лучше всех разбирается в футболе из тренеров, с которыми он работал.
Аршавин, как всегда, продемонстрировал нонконформизм. Ну что, казалось бы, ему мешало польстить самолюбию ныне здравствующих специалистов, среди которых есть выдающиеся мастера вроде Гуса Хиддинка и Дика Адвоката? Но он внезапно заявил: «Юрий Андреевич Морозов». И это при том, что отношения деспотичного старого тренера и строптивого юного футболиста складывались отнюдь не идеально!
Спустя несколько дней после выхода интервью в «СЭ» с Аршавиным беседовал уже я — для этой книги. И уточнил:
— Вы полагаете, Хиддинк и Адвокат уступают Морозову в понимании игры?
— Отвечая на этот вопрос, я имел в виду только тренеров «Зенита». Скажу так: я встретил Морозова, когда ничего не понимал в футболе. Хотя на тот момент не сомневался в том, что понимаю. И он давал мне и Кержу (Александру Кержакову. — Прим. И. Р.) правильные советы, ставил нашу игру, вкладывал в нас свое видение игры. Потому я его и назвал, что был тогда, как говорится, открытой книгой. А сейчас, когда встречаюсь с тренерами уже в зрелом для игрока возрасте, у меня к ним немножко другое отношение.
— Но ведь в обиходном представлении Морозов — типичный представитель направления Валерия Лобановского, где упор делался на физподготовку и силовую игру. А вы предпочитаете совсем другой футбол.
— Знаю одно: при Морозове мы много атаковали и много забивали. А это то, что я люблю в футболе. Другое дело, что кроссов мы за год с Морозовым пробегали столько, сколько за год с Петржелой плюс за год с Адвокатом. Но у каждого — свой подход к тренировочному процессу. В принципе мои отношения с Морозовым нельзя было назвать фантастическими-у меня вообще ни с одним тренером не было, образно говоря, «любовных» отношений. Юрий Андреевич меня даже выгонял, потом опять возвращал… Но самое главное, что именно он ввел меня в основной состав и давал мне возможность играть. А остальное я готов был терпеть.
— Он был жестким человеком, держал игроков на дистанции?
— Я бы так не сказал. Над Морозовым можно было и пошутить. С другой стороны, были эпизоды, когда мы после какого-то проигранного матча в раздевалке разговаривали по мобильным телефонам, и Юрий Андреевич был сильно этим недоволен, жаловался в разговоре с Виталием Мутко: «Что они себе позволяют?» Понимаю, что он всю жизнь прожил в СССР, а мы — уже новое поколение, с другими представлениями о вещах. Это были даже не конфликты. А разное понимание жизни, того, что можно делать, а что нельзя. Но каких-то глобальных ссор и разногласий между нами не помню.
Главное, что он многое мне дал в футболе. Ему даже удалось изменить мое понимание этой игры — я понял, что нужно больше работать, нежели рассчитывать на свой талант.
— Были на похоронах Морозова?
