Я думал, так делать нельзя, — сказал он. — Может, тебе стоит благосклоннее отнестись к Лулу. Я знаю, что ты пытаешься сделать, Эми. Но, если ты не будешь начеку, все может плохо кончиться”.
Часть меня понимала, что Джед прав. Но я не могла об этом думать. Я должна сфокусироваться на выступлении. На следующий день я была сурова с обеими девочками, попеременно бегая между их классами в новой Академии.
К сожалению, возмущение Лулу поведением миссис Казински за ночь лишь усилилось. Казалось, она снова и снова проигрывала этот эпизод в голове, впадая во все большую ярость и отвлекаясь. Когда я попросила её повторить пассаж, она внезапно взорвалась: “Она не знает, о чем говорит. Техника, о которой она твердила, просто смешна! Ты заметила, что она сама себе противоречила?” или “Не думаю, что она в принципе понимает Бартока, её версия была ужасающей, что она себе думает?”
Когда я сказала ей, что она должна прекратить перемывать кости миссис Казински и тратить время зря, она ответила: “Ты никогда не была на моей стороне. И я не хочу сегодня выступать. Я больше этого не чувствую. Эта женщина все испортила. Пусть София выступает одна”. Мы сражались весь день, у меня от этого ум зашёл за разум.
В конечном итоге, думаю, день спасла Криштина. Когда мы приехали в старую Академию музыки, она подбежала к нам, сияя энтузиазмом. Она взволнованно обняла девочек, подарила каждой по маленькому подарку и сказала: “Мы так счастливы, что вы у нас выступите. Вы обе так талантливы”, — она сделала ударение на втором слове. Качая головой, Криштина вскользь заметила, что миссис Казински не следовало пытаться изменить технику Лулу и что она, должно быть, забыла о том, что концерт уже завтра. “Ты такая талантливая, — повторяла она Лулу. Это будет отличный концерт”. Затем она увлекла девочек подальше от меня в гримёрку, где пробежалась с ними по программе. Вплоть до самой последней секунды я понятия не имела, как все пройдёт и будет ли выступать одна моя дочь или обе. Но каким-то чудесным, невероятным образом Лулу вышла на сцену, и концерт закончился грандиозным успехом. Венгры, тёплые и щедрые люди, аплодировали девочкам стоя и трижды вызывали их на бис, а директор музея пригласил моих дочерей выступить в любое другое время. После мы взяли Поганов, моих родителей, Сая и Гарриет, которые прилетели как раз вовремя, на торжественный ужин.
Но после той поездки кое-что изменилось. Для Лулу опыт общения с миссис Казински закончился бешенством и возмущением, вмешался в её представление о справедливости. Это заставило её восстать против китайской модели — если быть китаянкой означает получать побои от людей типа миссис Казински, то она не хочет иметь с этим ничего общего. Также она проверила и узнала, что, если отказаться делать то, что скажут ей учитель и мать, небеса на землю не упадут. Напротив, она победила. Даже мои родители вопреки тому, что когда-то вдалбливали мне, симпатизировали Лулу.
Со своей стороны, я чувствовала, что что-то разладилось, будто где-то открыли шлюз. Я потеряла контроль над Лулу. Ни одна китайская дочь не станет вести себя так, как Лулу. Ни одна китайская мать не позволит такому случиться.
Часть третья
Тигры способны на большую любовь, но бывают в ней очень навязчивыми. Также они страшные собственники. Одиночество часто становится той ценой, которую Тигры платят за собственную авторитарность.
Часть третья. Глава 23 Пушкин
Который из них наш? — спросил Джед. Дело происходило в августе 2008-го на Род-Айленде. По причинам, загадочным для всех, включая меня, я настаивала на том, что нам нужна вторая собака, поэтому мы отправились к той же заводчице, у которой купили Коко. По деревенской комнате с деревянными полами расхаживали три больших царственных самоеда. Двое из них, как мы выяснили, были гордыми родителями нового помета, а третий был дедушкой — искушённым и властным в свои почтенные шесть лет. Вокруг взрослых собак носились четверо шумных щенков — очаровательные тявкающие ватные шарики.
— Ваш там, — сказала заводчица, — под лестницей.
Обернувшись, мы с Джедом увидели в другой части комнаты нечто, отличавшееся от других щенков. Оно было выше, стройнее, не такое пушистое и менее симпатичное. Его задние лапы были на два дюйма длиннее передних, что придавало ему лёгкую неуклюжесть. Его глаза были узкими и очень косили, уши странно топорщились. Его хвост был длиннее и толще, чем у других щенков, и не сворачивался бубликом, а болтался из стороны в сторону, как у крысы, — возможно, потому что он был тяжелее.
— Вы уверены, что это вообще собака? — спросила я с сомнением. Вопрос был не таким нелепым, каким мог показаться. Во всяком случае, существо больше всего походило на ягнёнка, а учитывая, что заводчица на своей ферме занималась ещё и разведением домашнего скота, поверить в это было легко.
Но заводчица была уверена. Она подмигнула нам: “Вы ещё увидите. Она станет большой красавицей. У неё отличный высокий самоедский зад, как и у её бабки”.
Мы забрали нашего нового щенка домой и назвали Пушкин — Пуш, если коротко, хотя это была девочка. Когда наша семья и друзья впервые увидели её, они нам посочувствовали. Щенком Пуш скакала словно кролик и путалась в собственных лапах. “А вы можете вернуть её обратно?” — спросила как-то моя мама, наблюдая за тем, как Пуш врезается в стены и кресла. "Я знаю, в чем проблема, — она слепая”, — осенило однажды Джеда, и он помчался с Пуш к ветеринару, который вынес заключение, что с глазами у собаки все в порядке.
Подрастая, она продолжала быть неуклюжей и часто падала, когда спускалась с лестницы. Её туловище было таким длинным, что казалось, будто его передняя и задняя части не связаны друг с другом, поэтому собака передвигалась, словно слинки (игрушка-пружина, которую можно перекидывать из одной руки в другую, успокаивая нервы).
В то же время Пуш была удивительно гибкой; и по сей день она любит спать, распластавшись животом по холодному полу и растопырив в стороны все четыре лапы. Выглядит собака так, будто кто-то сбросил её с большой высоты и она плашмя приземлилась на пол — когда она так лежит, мы зовём её Звёздочкой.
Заводчица была права: Пуш оказалась гадким утёнком. За год она превратилась в собаку настолько восхитительную, что, когда мы гуляли, водители останавливали машины, любуясь ею. Она была крупнее Коко (которая из-за причуд разведения приходилась Пуш внучатой племянницей), тоже обладала белоснежным мехом и экзотическими кошачьими глазами. Некоторые её мышцы были отлично разработаны благодаря хвосту, который теперь высоко вздымался над спиной Пущ, как огромный пышный шлейф.
Но если говорить о талантах, то в этой области Пуш не блистала. Коко тоже не особо впечатляла, но в сравнении с Пуш она была просто гением. По каким-то причинам Пуш, будучи ласковее и мягче Коко, не могла делать того же, что и остальные собаки. Она не умела хитрить и не любила бегать. Она по-прежнему застревала в смешных местах — под кухонной раковиной, в ягодных кустах или на входе и выходе из ванной — и нуждалась в помощи. Сначала я отрицала, что Пушкин была другой, и тратила часы, пытаясь научить её хоть чему-нибудь, но безрезультатно. Правда, оказалось, что Пуш любит музыку. Она обожала сидеть рядом с фортепиано и подпевать (или, как говорит Джед, подвывать) игре Софии.
Вопреки всем её изъянам мы обожали Пуш так же, как и Коко. На самом деле именно недостатки делали её столь милой. “О-о-о, бедняжка! Какая же ты милая”, — ворковали мы, когда она пыталась запрыгнуть на что-нибудь и путалась в ногах, а мы бежали, чтобы успокоить её. Или мы говорили: “О-о-о, только посмотрите на неё. Она не видит фрисби. Такая милая”. Изначально Коко побаивалась своей новой сестрички; мы видели, как она тайно проверяет Пуш. У Пуш, напротив, диапазон эмоций был ограниченным; настороженность и скрытность в него не входили. Ей нравилось повсюду таскаться за Коко, избегая любых активных действий.
Несмотря на всю прелесть Пуш, у нашей семьи не было никакой необходимости во второй собаке, и никто не осознавал этого лучше меня. Распределение ответственности за собак в нашем доме было следующим: девяносто процентов приходились на мою долю, десять — на остальных членов семьи. Начиная с шести часов утра я была единственной, кто кормил, мыл собак и бегал с ними; я также возила их в собачью парикмахерскую и к ветеринару. Усугубляло ситуацию то, что только что вышла моя вторая книга, и в дополнение к преподаванию на полную ставку и занятиям музыкой с девочками я постоянно летала по всей стране с лекциями. Я всегда находила способы “утрамбовать” командировки в Вашингтон, Чикаго или Майами в один день. Не раз я вставала в три утра, летела в Калифорнию на деловой обед, а потом с красными глазами появлялась дома. “О чем ты думаешь? — спрашивали меня друзья. — Тебе и так хватает проблем, с какой стати тебе понадобилась вторая собака?”
