ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Загородный парк. По правую руку от актеров — беседка.
Граф. Ла-Флер.
Ла-Флер. Никого пока не слышно. Во всем саду ни живой души. Я озадачен. Не обманул же меня мой слух.
Граф (с напускной многозначительностью). Да, твой слух не обманул тебя.
Ла-Флер. А коли вы сами все знаете, тем лучше, значит, вы можете быть уверены, что я всегда говорю правду. Об эту пору мои господа хотели здесь собраться. Что они задумали, я не знаю. Они уехали в карете четверней и остановятся возле маленькой калитки. Я потому и попросил вас выйти с другой стороны. Сдается мне, каноник тоже сюда зван.
Граф (тем же тоном). Подожди. (Прижимает к уху мизинец.) Это кольцо говорит мне, что в твоих словах есть доля правды.
Ла-Флер. Доля?
Граф. Да. Что означает: настолько, насколько эта правда известна тебе самому. Я не всеведущ, но мое кольцо всегда открывает мне, лгут люди или заблуждаются.
Ла-Флер. Если бы я решился вам посоветовать… да вы ведь и сами знаете, как лучше.
Граф. Все равно продолжай, хочу проверить, на самом ли деле ты посоветуешь мне, как лучше.
Ла-Флер. Я вот как думал: чтобы нам тихонечко пройти по этой темной аллее и на ходу прислушиваться, не услышим ли мы чьих шагов или шепота.
Граф. Верно рассудил. Ступай вперед да погляди, свободна ли дорога.
Граф (один). Не могу понять, но, судя по обстоятельствам дела, как о них докладывает этот человек, все более чем вероятно. Маркиза зазвала сюда каноника. Мыслимо ли, чтобы ей оказалось по силам расположить принцессу? То, что я всегда считал дурацкой затеей, обманом и мошенничеством?.. Ну, уж если ей это оказалось по силам, тогда для людей нет ничего непосильного. (Уходит за левую кулису в глубине сцены.)
Кавалер. Полковник швейцарской гвардии. Шестеро швейцарцев выходят слева из-за передней кулисы.
Полковник (выходит последним, в сторону сцены). Оставайтесь здесь в засаде и, что бы ни стряслось, не двигайтесь с места, покуда не затрубят рога. Когда рога смолкнут, выходите и арестуйте всех, кого найдете в саду. (Швейцарцам, стоящим на сцене.) Итак, вы ждете этого же сигнала. Четверо спрячутся у главного входа, впускайте всякого, не выпускайте никого.
Швейцарец. Войти пусть входят, а выход закрыт.
Полковник. А кто захочет выйти, того хватать.
Швейцарец. Уж мы им покажем.
Полковник. А когда рога смолкнут, приведете ко мне всех, кого задержали. Но двое пусть останутся у ворот.
Швейцарец. Слушаюсь, господин полковник. Я и мой дружок доставим вам пленных, а Михель и Дузле останутся у ворот, чтобы еще кто не ускользнул.
Полковник. Ну, ступайте, ребятушки, ступайте. Все как следует быть.
Четверо швейцарцев уходят.
А вы двое отступите шагов на десять, в кусты, остальное вам известно.
Швейцарец. Хорошо.
Полковник. Итак, кавалер, посты вроде бы расставлены. Едва ли от нас кто ускользнет. Если вас интересует мое мнение, я полагаю, что на этом месте нас ждет наилучший улов.
Кавалер. Почему, господин полковник?
Полковник. Поскольку речь идет о любовной интриге, они наверняка выберут это местечко. В остальном парке аллеи слишком прямые, лужайки слишком светлые, а этот кустарник и эти беседки достаточно густы для всяких любовных затей.
Кавалер. Я не успокоюсь, пока все не кончится.
Полковник. При таких обстоятельствах настоящий солдат как раз и должен воспрянуть духом.
Кавалер. Как солдат я предпочел бы стоять на опасном посту. Вы не посетуйте на меня, но я тревожусь за участь этих людей, пусть даже они того не стоят, и мое намерение вполне похвально.
Полковник. Не тревожьтесь! Я имею приказ самого князя и его министра покончить дело как можно скорей. На меня вполне полагаются. И князь, бесспорно, прав. Ибо если пойдут толки, если история привлечет внимание, люди могут подумать всякое, им не закажешь, а обделать дело без лишнего шума всегда лучше. И тем больше становится ваша заслуга, дорогой юноша, которая никак не должна остаться без награды. Но, сдается мне, я что-то слышу. Давайте-ка отойдем в сторонку.
Маркиз. Маркиза. Племянница.
Маркиза (маркизу, который как раз вышел на сцену). Оставайтесь все время здесь, в кустах, и не шумите. Я скоро к вам присоединюсь.
Маркиз отступает в тень.
Вот, милое дитя, та беседка, а вот и роза, остальное вам известно.
Племянница. О тетушка, дорогая тетушка, не покидайте меня, обойдитесь со мной человечно, подумайте, что я делаю ради вас, на что решаюсь вам в угоду.
Маркиза. Мы с вами, дитя мое! Только смелей! Опасности для вас нет ни малейшей, через пять минут все останется позади. (Тоже уходит.)
Племянница (одна). О, боже, пусть даже глубокая ночь скроет мой грех, что мне в том? День благословит каждое доброе дело, свершившееся в ночной тиши, и обратит к преступнику мрачный, ужасный лик.
Племянница. Каноник.
Племянница садится в беседку и держит розу в руках.
Каноник (появляется с противоположной стороны из глубины сцены). Глубокая тишина предвещает мне близкое счастье. Ни звука не слышу я в этих садах, которые милостью нашего государя предоставлены в пользование гуляющим и в хорошие вечера обычно служат прибежищем то одинокому, несчастному любовнику, то радостной и счастливой парочке. О, благодарю тебя, небесный светоч, за то, что ты сегодня оделся в легкое покрывало! И ты радуешь меня, порывистый ветер, и ты, мрачное дождевое облако, спугнувшее беспечные компании, что зачастую праздно слоняются по аллеям, заполняют беседки громким смехом и, не получая сами большой радости, отравляют другим сладчайшие минуты. О вы, прекрасные деревья, мне кажется, вы много подросли за те несколько лет, что я был разлучен с вами прискорбным для меня изгнанием. Я снова вижу вас, вижу, исполненный прекрасных надежд, и грезы, некогда посещавшие меня в тени вашей молодой листвы, теперь сбываются. Я счастливейший из смертных.
Маркиза (неслышно подойдя к нему). Это вы, каноник? Приблизьтесь же, приблизьтесь к своему счастью! Видите, там, в беседке?
Каноник. О, я поистине наверху блаженства!
Маркиза отступает в тень.
(Входит в беседку и бросается к ногам племянницы.) О, достойная величайшего поклонения смертная, о, первая из женщин! Позвольте мне безмолвно замереть у ваших ног, позвольте прикоснуться к этой руке, излив в едином вздохе свою признательность, свою жизнь.
Племянница. Но, сударь…
Каноник. Не отверзайте уста, божественная, довольно и вашего присутствия. Пусть вы потом снова скроетесь от меня, я годами смогу наслаждаться этим счастливым мгновением. Мир полон вашими совершенствами, ваша красота, ум, добродетель восторгают всех людей. Вы подобны божеству, к нему не привлекаются с иной целью, кроме преклонения, кроме просьб о невозможном. Вот и я, моя повелительница…
Племянница. О, встаньте же, сударь…
Каноник. Не прерывайте меня. Вот и я здесь, но не с тем, чтобы просить, а чтобы поблагодарить, поблагодарить за то необыкновенное чудо, которым вы спасли мне жизнь.
Племянница (поднимаясь). Довольно!
Каноник (на коленях, удерживает ее). Да, да, довольно слов, их слишком много! Простите меня! Даже боги прощают, когда мы слишком многословно просим их, хотя им давно ведомы и наши потребности, и наши желания. Простите мои слова! Но когда бедный человек хочет отдать все, чем обладает, ему не найти ничего лучше слов. Вы много даете людям, о августейшая повелительница; нет дня, не отмеченного вашими благодеяниями, но в этот счастливейший миг я дерзаю сказать, что почитаю себя единственным, кто в такой мере знает вашу благосклонность и кто может сказать себе: ее прощение возносит тебя на высоту, заведомо большую, чем та пропасть, в которую ты когда-либо мог низвергнуться. Она возвращает тебе свою благосклонность способом, который навсегда послужит залогом ее намерений, она делает твое счастье, укрепляет, увековечивает его, и все это — в одно мгновенье.
