Былкин. Да мы так, существуем. Без танкеров. Как все честные люди, практически на одну зарплату.
Коблов. Не прибедняйся.
Былкин. Я не прибедняюсь. Я боюсь.
Коблов. А ты не бойся. Знай свое место, лишнего не бери, за рамки не выходи. Полагайся на интуицию, помни, что если ты, допустим, генерал-лейтенант, то тебе не надо строить дом в семь этажей, когда у генерала армии только шесть. Тем более в наше время, когда эти все, кому делать нечего, всё высматривают, вынюхивают, на мобилки снимают, в Интернете выкладывают. Вот! Демократия, мать ее задери.
Былкин. Да, дожили. Никакого уважения к исконным этим, вот, да, обычаям, никакого. Мой дед был председателем сельсовета, так ему всегда кто — поросенка, кто — курочку, кто — десяток яичек. Проявляли уважение, и при чем тут коррупция. Слова такого не знали. А теперь все грамотные, техникой овладели, а стыд потеряли. Приходит отрегулировать чего-нибудь такое, чего ему нужно, а в пуговице видеокамера, в галстуке микрофон, и денежка помечена изотопами. Тю-тю-тю-тю. Такие все умные стали.
Коблов. А что ты хочешь? Двадцать первый век, дураки все в двадцатом остались. Теперь все такие дошлые, ушлые. А ты будь еще дошлее, еще ушлее и прежде времени в панику не впадай. Пока я в силе, тебя в обиду не дам. Не зарывайся, живи спокойно, выдавай дочку замуж. Я правильно понял, за американца?
Былкин. Ну да, приехал знакомиться.
Коблов. А почему за американца? Своих парней, что ли, нет?
Былкин. Да я тоже так говорю.
Надежда. Ну да, он говорит. А она говорит: какие парни? Все алкоголики да голубые.
Коблов. А в Америке что? Ну, алкоголиков, допустим, поменьше. А голубых поболее, чем у нас. Но у нас-то мы боремся с этим злом, а там… Особенно в Сан-Франциско. (С неожиданным воодушевлением.) Идешь где-нибудь по парку, а тебе навстречу в обнимку влюбленные парочки: он и он, она и она. (Преображаясь.) Но у нас это зло когда-нибудь искореним. (Володе.) Как думаешь, Вовик, искореним?
Володя. Непременно.
Коблов. Так что с этим разберемся. Но если Клаве политика наша не нравится…
Былкин (поспешно). О политике мы не говорим.
Коблов. Почему нет? Советская власть давно кончилась, сегодня можно и о политике.
Былкин. Сегодня можно, завтра нельзя, лучше не привыкать. Потом отвыкать будет трудно. Но она не о политике, а вообще говорит, у нас это вот — экология, климат, люди, все это как-то вот это…
Коблов. Ну, тут ее понять можно. Климат у нас, ничего не скажешь, суровый, над экологией мы работаем, а люди… по отдельности — да, плохие. Но народ… народ хороший. В целом. Хотя духовности не хватает. Особенно среди молодежи. Живут сегодняшним днем. Прошлое не вспоминают. Я спрашиваю племянника, с кем была Великая Отечественная война. Он говорит: с чеченцами. Кто такой Юрий Гагарин? Олигарх. А Максим Горький? Бывший мэр Нижнего Новгорода. Ничего не знают, в уме только деньги, деньги, деньги. А благо Родины, а духовность…
Володя. Когда я слышу слово «духовность», я хватаюсь за пистолет.
Былкин. За травматический?
Коблов. Это он шутит. Геббельса повторяет. А духовности ведь и правда нет. Патриотизма тем более. Молодые люди трудиться не хотят, от армии уклоняются. Придумывают сказки про дедовщину. А хоть бы и дедовщина, так это же школа. Эти деды, старослужащие, из домашних хлюпиков мужиков делают. Но хлюпики пошли умные чересчур. Чуть что — мамочек вызывают. А те, не разобравшись, в чем дело, пишут министру обороны, прокурору, Страсбургским судом стращают, позорят нашу страну.
Надежда. А где ты так загорел? В Турции?
Коблов. В Турции? Ты что, Надюша! Я похож на того, кто ездит в Турцию? Там уже столько наших! Везде русская речь: сэйл, шопинг, хау мач.
Былкин. А я в Интернете читал, ты большую яхту купил.
Коблов. Ну да, трехпалубную. Но у некоторых бывают побольше. Денег ухлопал кучу, зато удовольствие ни с чем не сравнимое.
Былкин. Как говорится, у богатых свои привычки. А где ты ее держишь?
Коблов. А то ты не знаешь. Если уж в Интернете прочел про яхту, то там же пишут, что лодку держу на Мальте. Подальше от налоговой службы и завистливых глаз.
Былкин. Туда лететь далеко.
Коблов. И утомительно. Даже бизнес-классом.
Надежда. А что Дима? Он сейчас в каком классе?
Былкин (иронически). Тоже в бизнес?
Коблов. Двадцать копеек. Ну, в общем-то в бизнес. Высшая школа экономики, город Лондон.
Былкин. А-а!
Надежда. А-а!
Коблов. Хочется дать мальчишке то, чего у нас не было. Хорошее образование. Будет знать экономику, английский у него уже и сейчас как родной. К тому же призывной возраст лучше там переждать.
Звонок. Надежда бежит к двери, возвращается с Немиловым. У него в руках две гвоздики.
Надежда. А почему две? Живым четное число не дарят.
Немилов. А я четное и не дарю. Одну вам, другую Клаве. Здравствуйте, Степан Петрович! (Коблову и Володе.) Здравствуйте.
Былкин. Здравствуй, Вадик. (Коблову.) Вы не знакомы? Поэт Вадим Немилов. А это руководитель антикоррупционной службы…
Володя. В ранге министра.
Былкин. …наш известный политический дея…
Немилов. Можете не представлять, кто ж не знает. (Володе.) А вы тоже в ранге министра?
Володя. Я в ранге пресс-секретаря. Владимир.
Немилов. Вадим. Я сразу понял, что кто-то важный приехал. Во дворе машина с мигалкой, а у подъезда какие-то мужики с вопросами, что, куда, к кому, а один меня прямо до вашей, Степан Петрович, двери проводил и не отошел, пока не убедился, что хозяева действительно меня ждут.
Коблов. Такая жизнь. Служба безопасности свое дело знает. Особенно после моих выступлений по поводу традиций российского патриотизма. Приходится быть начеку.
Немилов. Кто-то на вас покушается?
Коблов (перекрестившись). Пока бог миловал, но письма с оскорблениями и угрозами получаю. Между прочим, с текстом в вашем блоге меня тоже ознакомили.
Немилов. Правда? А я думал, до вас мой писк и не доходит.
Коблов. Да это не писк, а, я бы сказал, рычание.
Немилов. Не рычание, а возражение.
Коблов. А кто вы такой, чтобы возражать?
Немилов. Я гражданин своей страны.
Коблов. Ну, граждане — это мы все. А что вы как гражданин для своей страны полезного делаете? Блоги в Интернете ведете? Да этот Интернет ваш не что иное, как международный забор, на котором можно писать все что хочешь, как в общественном туалете. Блогер! Слова-то какие-то у нас пошли. Блогеры, дилеры, провайдеры, промоутеры, девелоперы, мерчандайзеры, а еще у нас этот есть, этот… как его… ом-бундсмен.
Былкин. Кто-о-о?
Коблов. Ты знаешь, я такое слово два раза подряд произнести не могу. Защищает права человека.
Былкин. Официально?
Коблов. Официально. И зарплату получает хорошую.
Былкин. А я думал, те, которые за права человека, сами в тюрьме сидят.
Коблов. Ну, это раньше было. Но теперь у нас государство демократическое. Что и позволяет нашему блогеру писать в его блогах все что хочется.
Немилов. А вы против?
Коблов. Почему же? У нас свобода слова. Пока. Так что, если ничего другого не умеете, пишите. Что вы там про меня писали? Что я с коррупцией борюсь и сам в ней участвую?
Володя. Правильно. Чтобы с ней бороться, надо знать ее изнутри.
Былкин. Вадик! Как ты смеешь оскорблять уважаемого человека?
Коблов (Былкину). Не мешай ему, Степа, пусть говорит. Ну, допустим, вы правы и мы все, про кого вы пишете, плохие. А что делать? Ведь мы не с неба свалились. Какое общество, такие и мы. Вы все кричите: полиция плохая, прокуроры плохие, депутаты плохие, — а где же взять других? Мы же все из народа. Мы его часть. Какой он, такие и мы. За что он нас и любит, а к таким, как вы, относится с недоверием.
Надежда. Что за глупая порода эти мужики! Как сойдутся, так тут же начинают друг друга задирать. И было бы из-за чего. Из-за политики! А ведь о ней спорить — все равно что о погоде. Она какая есть, такая есть. Вот лучше пирожков отведайте. Кажется, удались.
Коблов. Сейчас проверим. О! Делишес! А помнишь, Степа, когда мы студентами были, так, бывало, одними пирожками и питались. Жареными. С мясом — по десять копеек, а с капустой, рисом или повидлом — по пятачку. На каждом углу продавались.
