Алексей Давтян - Исторические анекдоты

Портрет И. М. Сеченова. Репин И. Е.

Однажды в КБ Туполева поступил звонок от партийного начальства с требованием сдать новый самолет к очередному съезду партии. Туполев вежливо предложил перенести дату открытия съезда.

На следующий день распоряжение пришло уже с более высоких этажей власти. Приказ был однозначный: «Чтоб самолет был в воздухе». Туполеву пришлось согласиться и обещать, что все будет так, как просят.

Наступил день визита высокой комиссии. Руководящие товарищи вышли на аэродром и обомлели: два тяжелых вертолета держали в воздухе полый изнутри корпус самолета.

В 1924 году, выступая на заседании Лондонского королевского общества, его президент Уинни призвал собравшихся изучать русский язык.

– Я советую сделать это по двум причинам, – сказал он. – Прежде всего для того, чтобы получить доступ к той сокровищнице знаний, которая называется «Журналом Русского физико-химического общества». Но есть и причина более сентиментального свойства – ведь первую научную грамматику русского языка составил наш коллега, химик Ломоносов!

Однажды Эмиль Фишер беседовал с писателем Германом Зудерманом.

– Профессор! Я очень благодарен вам за ваш чудесный препарат веронал. Он действует просто безотказно. Мне даже не нужно его принимать: достаточно увидеть его на своем столике – и я тут же засыпаю сном младенца!

– Какое совпадение! – ответил Фишер. – На меня так же действует ваша последняя книга. Мне даже не нужно раскрывать ее: достаточно увидеть роман на ночном столике, и я сплю как убитый!

Однажды репортеры расспрашивали Александера Флеминга о том, как он открыл пенициллин.

– Мне никогда не везло. В детстве я мечтал стать врачом, но у моих родителей не было средств, чтобы осуществить мою мечту. Потом они разорились, и мы переехали в Лондон.

– И там ваша мечта осуществилась: вы поступили в университет?

– Да, но меня приняли только потому, что я был хорошим пловцом. Из-за постоянных тренировок и соревнований времени на учебу почти не оставалось, и самое большее, что сулило мне будущее, – это скромная должность в каком-нибудь провинциальном городке.

– И тут ваши таланты были оценены?

– Да, но профессор Уайт пригласил меня в свою лабораторию только потому, что ему нужен был физически сильный помощник.

– И в его лаборатории вам удалось сделать выдающееся открытие?

– Да, но это произошло случайно. Когда я делал опыты, подул сильный ветер, распахнулась форточка, и сквозняком в мои пробирки занесло споры плесневого гриба. Естественно, эксперимент был испорчен, и мне грозили крупные неприятности. Почти отчаявшись, я решил повнимательнее присмотреться к непрошеным «гостям» и открыл пенициллин…

– И вот тут-то вам наконец повезло!

– Да, но сначала коллеги назвали пенициллин сомнительным снадобьем, а меня – средневековым алхимиком. Лишь во время Второй мировой войны в полной мере выявились прекрасные лечебные свойства нового препарата…

– И тогда к вам наконец-то пришла заслуженная слава?

– Да, но не сразу. Я открыл пенициллин в 1929 году; к окончанию войны все уже забыли, кто это сделал, и меня с трудом разыскали, чтобы вручить Нобелевскую премию…

Члену-корреспонденту Академии наук СССР присвоили звание почетного академика.

– Я очень рад, – сказал по этому поводу ученый. – Но должен заметить, что между «академиком» и «почетным академиком» разница та же, что между «государем» и «милостивым государем».

Средневековый университет (фрагмент). Лауренциус де Вольтолина

Комптон, один из создателей атомной бомбы, был «засекреченным ученым». У него было два псевдонима. Когда ученый ехал на запад, он был Комсток, а на восток – Комас.

Однажды Комптон летел на самолете и задремал. На борту возникла какая-то неразбериха с билетами, и стюардесса спросила ученого:

– Простите, сэр, как ваша фамилия?

– Напомните, пожалуйста, куда мы летим? – попросил спросонья физик.

Собираясь делать опыты с хлором, Шееле предупредил своих студентов:

– Как вы знаете, хлор является ядовитым газом. Если я потеряю сознание, прошу расстегнуть мне воротничок и вынести на свежий воздух. После этого вы можете идти домой, но не забудьте, что следующее наше занятие состоится в среду.

Как-то раз Артура Эддингтона спросили, правду ли говорят, будто бы он является одним из трех человек в мире, которые понимают теорию относительности Эйнштейна. Наступило молчание – ученый явно затруднялся с ответом.

Тогда вопрошавший решил исправить положение:

– Простите, сэр, мне следовало бы догадаться, что вы, сэр, при всей вашей скромности, сочтете мой вопрос несколько бестактным. В таком случае, сэр, позвольте…

– Ничего страшного, – прервал его Эддингтон. – Просто я задумался, пытаясь вспомнить, кто же этот третий.

Некий репортер спросил Эйнштейна, куда он записывает свои великие мысли. Великий физик ответил, что великие мысли приходят в голову так редко, что их можно и запомнить.

Одна знакомая просила Альберта Эйнштейна позвонить ей по телефону, но предупредила, что номер очень трудно запомнить: 24361.

– И чего же тут трудного? – удивился Эйнштейн. – Две дюжины и 19 в квадрате.

Эрлих с юных лет был увлечен естественными науками в ущерб гуманитарным. Однажды, когда он учился в гимназии, учитель словесности задал классу сочинение на модную в то время тему «Жизнь есть мечта».

Пауль написал следующее: «Мечты являются результатом функции нашего мозга, а функции мозга есть не что иное, как окисление… Иначе говоря, мечты – это нечто вроде фосфоресценции мозга…»

Учитель, естественно, был крайне возмущен:

– Если так рассуждать, то «Мона Лиза – это всего лишь определенное количество размазанной по холсту краски!

Портрет П. М. Третьякова (фрагмент). Репин И. Е.

Буря над Евпаторией (фрагмент). Айвазовский И. К.

По случаю пятидесятилетия своей творческой деятельности Айвазовский дал парадный обед, на который пригласил многих художников. В конце обеда юбиляр произнес такую речь:

– Извините, господа, что мой повар не приготовил заключительного сладкого. Поэтому я прошу принять от меня блюдо, приготовленное лично мною…

И слуга подал на подносе каждому гостю маленький пейзажик кисти Айвазовского с автографом.

Апеллес, придворный художник македонских царей и близкий друг Александра Великого, завершив картину, обычно выставлял ее на балкон своего дома, а сам прятался за шторой и слушал, что говорят о его творении прохожие. Очень часто люди высказывали довольно дельные замечания, которые художник принимал во внимание и вносил изменения в картину.

Однажды проходивший мимо сапожник заметил, что Апеллес неточно изобразил сандалии.

«Что правда, то правда», – согласился про себя художник и внес нужные поправки.

На следующий день сапожник опять проходил мимо дома Апеллеса и, увидев изменения в картине, сделанные в результате его замечаний, начал высказываться относительно неправильно изображенной ноги.

Апеллес не выдержал несправедливой критики и крикнул из-за шторы:

– Ты рассуждай не выше башмака!

Александр Македонский рассматривал в городе Эфесе свой портрет, написанный Апеллесом.

Царь молчал. Картина ему не понравилась. Он даже отошел в сторону, и портрет попал в поле зрения его коня Буцефала. И вдруг конь заржал.

Апеллес радостно воскликнул:

– Царь, клянусь Зевсом – твой конь узнал тебя!

Однажды Боше очень расхваливал известного врача.

– Жаль, – произнес кто-то из присутствующих, – что господин профессор не высказывается столь лестно о вашем творчестве.

– Что ж, – ответил художник, – возможно, мы оба заблуждаемся.