Константин Костинов
Ксенотанское зерно
В деревне Черный Холм, что раскинулась на берегу Козьей речки у города Штайнц, который находится в королевстве Нассберг, названного в честь низкой горной цепи, со склонов которой сбегает множество речек и ручьев, на чьих берегах копают знаменитую нассбергскую глину, из которой местные умельцы-гончары лепят не менее знаменитую нассбергскую посуду, в особенности кубки, из которых так хорошо пьется красное вино из виноградников Диводура, который располагается к западу от Нассберга, но не по соседству, так как между ними лежат такие государства, как королевство Фоллердрахен, славное своей сталью, маленькое баронство Кнебель, известное своими плотниками, прославленное своими медными рудниками маркграфство Штиппе, а также герцогство Цвек, в котором делают знаменитые двери из не менее знаменитого дуба, который…
Постойте, о чем это я? Ах да…
Так вот, в деревушке Черный Холм жил старик-крестьянин по имени Ганс. Жил не сказать, чтобы плохо, для труженика нет ничего невозможного. Пахал землю, продавал зерно на ярмарках. Отремонтировал и запустил старую мельницу, которая вот уже несколько десятков лет стояла заброшенная. Высадил чудесный яблоневый сад. Построил дом – высокий, трехэтажный, где стены и потолок были исчерчены темными балками. Благо, есть кому жить в этом доме.
Было у старика Ганса три сына. Все три как на подбор, каждым крестьянин гордился. Каждому есть что оставить в наследство.
Да вот только не всем удается дожить до девяноста лет. Вот и Гансу не удалось: всего шестьдесят восемь, а смерть уже на пороге.
Старый Ганс приоткрыл глаза – в последний раз взглянуть на небо. Его кровать стояла во дворе: два старших сына только что вынесли ее, чтобы отец отходил в мир иной не в темной и душной комнате, а на свету и свежем воздухе.
– Иоганн… Ты здесь… – проскрипел старик.
– Здесь, отец, здесь. – Старший сын крепко держал за руку беременную жену.
– Фриц…
– И я здесь. – Средний стряхивал мучную пыль: пшеницу деревенские жители уже сжали, обмолотили и теперь возили зерно на мельницу.
– Якоб… Якоб…
– Якоб в поле, отец. За ним уже послали.
Да, конечно, тяжелобольной в доме – очень плохо. Однако работа в деревне продолжается, и коров в поле гнать кому-то надо. Да и сидеть днями у постели отца, ожидая, когда же тот наконец испустит дух, оно как-то…
Младший сын Якоб лежал в тени прибрежной ракиты и смотрел, как облачка плывут по небу, медленно-медленно. День был тихий.
В полдень уже жарко, и коровы потянулись к реке, чтобы напиться. Пастух повесил кнут на торчащий сучок и прилег отдохнуть.
Было Якобу всего-то семнадцать лет, и отец уже давно мучил его вопросом, когда же наконец его младший женится. Когда да когда… Ну куда торопиться? Отец хотел наследников? Так вон у Иоганна жена уже вторым беременна, Фриц всего месяц как женился, того и гляди, скоро и у него сыночек появится. А Якобу торопиться некуда. Тем более что он еще… как бы… не очень точно знает, что делать с молодой женой, когда она наконец заведется.
Нет, общее направление Якобу было известно, все-таки в деревне живет, но вот опыта было мало. Очень мало. Да что там, вообще не было. Обходили Якоба девушки. И чего им, спрашивается, надо? Вроде не урод. Можно даже сказать, красавец.
Парень прополз на животе по толстому стволу, склонившемуся над рекой, и посмотрел на свое отражение.
Из воды на него глядело круглое, как лепешка, лицо, с большими глазами, чуть прикрытыми набухшими веками. Нос-картофелина, уши-лопухи, толстые губы, низкий лоб, к которому прилипли колечки волос… И все это бледно-зеленого цвета.
– А ну, кыш! – Якоб махнул кулаком. Русалка обиженно булькнула и ушла в глубину.
Жил здесь речной народ, вон там, в омуте под старой корягой. Две взрослые русалки и три молодые, совсем девчонки. Местные их не трогали: что в русалках опасного? Ну, утащит на дно, ну, утопит. Ну, сделают они из тебя рагу под жабьей икрой, ну и все. Тут главное – осторожность соблюдать: ночью к реке не подходить, пьяным да голым не купаться, если ты рыжий – всегда на шее козье копытце носи, когда к воде приближаешься, а если сапожник, то дубовый желудь. Все просто.
– Ах ты… – Якоб вскочил и начал отплевываться: мстительная русалка подкралась к задумавшемуся парню и ловко плюнула тому в рот струей пахнущей болотом и тиной воды.
– Якоб! Яко-об!
На склоне холма мелькало белое платье: к парню бежала Хильда, соседская девчонка. Вот хоть ее возьми: сколько Якоб с ней разговаривал, пряниками угощал, а она только смеется да уворачивается. Говорит, муж мой будет только солидным да богатым, а не молодым парнишкой, у которого всего и имущества, что папенька подарил.
– Якоб, ты что тут делаешь? – Девчонка с подозрением взглянула на мокрую рубаху.
– Да я… это… с русалкой…
– Некогда веселиться. Отец твой умирает, к себе зовет. Наследство будет делить.
Умирает? Якоб сорвался с места.
– Яко-об! – крикнула ему вслед Хильда. – Ты смотри, если наследство будет хорошее, я за тебя пойду-у!
Нашла время.
– Дети мои… – Отец осмотрел запыхавшегося Якоба и удовлетворенно закрыл глаза. – В наследство вам оставляю я… А где священник?
Якоб посмотрел на Фрица, Фриц – на Иоганна, тот оглядел двор. Священника не было.
– Вы что, не позвали священника? Иди… – Ганс закашлялся. – Идите за ним, бегом…
Через пять минут во дворе были и отец Вальтер и еще два крестьянина-соседа как свидетели.
– Все здесь?
– Все, все…
Три брата стояли в ряд, все молодые, крепкие, широкоплечие. Может, ростом их бог и обделил, невысоки были сыновья, ну так и сам Ганс рослым не был. Зато сразу видно – его сыновья, одинаковы, как будто близнецы. Светлые волосы пострижены коротко, как стерня в поле, круглые головы, и у всех троих одинаковые ярко-синие глаза. И упрямые лбы. Если им чего в голову взбредет, пока не сделают, не отступятся.
«Моя порода», – подумал старик.
– Иоганн, ты здесь?
– Здесь, здесь…
– Фриц, ты здесь?
– Здесь.
– Якоб?
– Здесь.
– Марта?
– Здесь, батюшка.
– А маленький Адик с тобой?
– Да.
Ганс открыл левый глаз:
– А кто на мельнице?
– На мельнице Карл, – успокоил старика Иоганн.
– Хорошо… – Ганс закрыл глаз. – Карл – хороший батрак, Иоганн, умный… Это плохо, когда батрак умный, за ним глаз да глаз нужен. Понял, Иоганн? Потому что мельницу я оставляю тебе. Ты у меня парень умный, ты справишься… Еще я тебе оставляю первые два этажа дома – у тебя семья, тебе нужно где-то жить. Поля… тоже тебе. И еще деньги… Они закопаны в горшке на мельнице. Помнишь, там старый жернов разбитый лежит? Под ним… – Старик помолчал.
– Фриц… Тебе я оставляю третий этаж дома, скотину и сад. И деньги. Они в саду закопаны…
– Отец, – Фриц потупился, – те деньги, что в саду закопаны, мы уже нашли.
Ганс открыл правый глаз:
– Под грушей?
– Нет, под яблоней.
– А, это не те… – Ганс закрыл глаз. – Твои – под грушей. Якоб…
– Да, отец.
– Тебе в наследство остается…
Дрожащая рука Ганса указала в сторону. Все посмотрели туда. На телеге, запряженной двумя жующими траву волами, сидел толстый серый кот.
– Кота? – нарушил длинную паузу священник.
Ганс открыл оба глаза и посмотрел туда же:
– Какого еще кота? Вы что, синее на зеленом, красной чернотой по желтому! Голубое с розовым и серо-бело-алое…
Все почтительно молчали. Старый Ганс был известным по всему Черному Холму мастером складывать цвета. Но сейчас он быстро выдохся, даже до бирюзового не дошел. Жаль, а то всем было интересно, что ж это за цвет-то такой. Никто не знал, а у Ганса скоро уже не спросишь.
– Не кота, – успокоился старик, – повозку с волами. Ты на земле работать не любишь, тебе дороги больше по нраву. И деньги… Под камнем у дороги закопаны. Помнишь, под тем самым, на котором мы отдыхали, я еще кувшин с молоком разбил?
– Помню, помню…
Еще бы не помнить: Ганс тогда ушел далеко за бирюзовый. Таких цветов и на свете-то нет, какие он тогда вспомнил.
– Эй, эй. – До Якоба внезапно дошло, что он остался без доли в доме. – А где я жить-то буду?
Но Ганс уже ушел в те края, в которых вопрос обеспечения жильем не заботит никого.
Якоб сидел на телеге и печально качал босыми ногами. Старого Ганса уже похоронили.
– Ты, Якоб, не думай, – хлопнул его по плечу Иоганн, – мы тебя из дома выгонять не будем. Братья мы или кто? И прибыль с мельницы и с сада мы с Фрицем уже договорились на всех делить.
– Да нет, Иоганн, отец прав. Не нравится мне на земле работать…
– Да кому нравится-то? Просто горшок, который сам кашу варит, только в сказках и видели. А раз нет такого горшка – нужно работать.
– Прав отец, – покачал головой Якоб, – мне бы на телеге да на ярмарку…
– А продавать ты что будешь? Лунный свет и комариный звон? Сначала поработать нужно, потом продавать.
