Двенадцать серебряных монет. Вот это да!
– Спасибо, отец! – Якоб сжал монеты в кулаке. – Ведь этого хватит, чтобы доехать до Ксенотана. Да еще и на зерно останется. Спасибо!
Двенадцать серебряных талеров – огромные деньги.
Якоб опустил деньги в сапог. Поморщился от боли в плече. Если первый удар только разорвал жилет и рубаху, то второй рассек кожу. Нужно зашить одежду. И кровь отмыть…
Что может сделать простой крестьянин с дворянином? Впрочем, Якоб, как вольный, мог обратиться в суд. Есть в королевстве особый суд для разбирательств тяжб крестьян с дворянами. Вот только, когда волки судят спор волка с зайцем, ушастому правым не бывать.
Наверное, слишком давно не горели дворянские замки. Восстание – иногда очень хороший способ доказать дворянам, как они неправы. Правда, поднять восстание в одиночку еще никому не удавалось.
Можно, конечно, уйти в леса и стать благородным разбойником. Как Зеленый Айк, который со своими ребятами, говорят, шалит в здешних лесах. Говорят еще, что он грабит только богатых, а бедных, наоборот, оделяет деньгами.
Тут Якоб задумался. Совпадает ли его понимание слова «богатый» с пониманием Айка? Что, если благородный разбойник решит, что Якоб выглядит как раз как богатый?
Парень мысленно расцветил свое решение непременно добраться сегодня до Штайнца и заночевать не в поле в телеге под пологом, а в трактире. Деньги-то есть, можно первый раз в жизни… Теперь последнюю перед городом деревню он уже проехал, сейчас мимо телеги ползет лес. Тот самый, в котором, по слухам, и промышляет Зеленый Айк. Как-то не хотелось драться с ним и его ребятами… Вдруг он все-таки благородный?
Тут затрещали кусты, и на дорогу вывалился человек со шпагой в руках. Якоб вздрогнул…
Нет, не Айк. Он со своими молодцами ходил всегда в зеленом – оно в лесу-то и правильно, – а пришелец был одет в черное.
Черные высокие сапоги. Для поездок верхом. Мягкая кожа, тонкая подошва. Городской…
Черные штаны. Черная просторная куртка, под которой наверняка прятались разные убийственные штуки вроде ножей или маленьких арбалетов.
Якоб насторожился.
Широкополая шляпа.
Конечно, до Чернолесья далеко, да и кто их, городских, знает, может, они в таких и ходят… И все-таки уже сумерки и других примет не видно.
Черный незнакомец запрыгнул в телегу:
– Поехали!
– Да, господин. – Якоб тронул повозку.
Судя по тяжелому дыханию, кое-где порванной одежде и пропитавшимся кровью бинтам на левой руке, незнакомец выдержал тяжелый бой. Или он…
Тут рука пришельца наткнулась на флягу, так и валявшуюся в соломе: Якоб не нашел времени, чтобы вылить подсунутую Хильдой воду и набрать свежей и чистой. Парень впился глазами: пальцы черного незнакомца скользнули по медным накладкам…
Ничего не произошло.
Якоб выдохнул так шумно, что незнакомец дернулся, сжимая шпагу, но тут же расслабился и опустился на дно повозки:
– Поезжай давай. Заплачу.
Когда повозка уже приближалась к первым домам Штайнца – почти стемнело, – незнакомец спрыгнул с телеги.
– Господин заплатит? – В ответе незваного попутчика Якоб не сомневался.
– Скажи спасибо, что не заплатил сталью, – буркнул тот.
– Спасибо, господин. – Якоб потянулся к фляге, увидев неподалеку колодец.
– Стой, – остановился незнакомец. – Дай!
Он требовательно протянул руку. Якоб отдал ему флягу, незнакомец жадными глотками высосал воду до дна:
– Тьфу, и вода у вас горькая…
Бросил флягу в повозку и исчез в темноте переулка.
Якоб сполоснул флягу у колодца, набрал свежей воды и направил неторопливых волов к трактиру «Зеленый филин», названному так потому, что лет сто назад у владельца трактира жил филин. Ручной. Потом он подох, и хозяин нарисовал на вывеске филина, переименовав трактир в «Филин». А потом от дождей и солнца краски филина позеленели.
О том, кем был и куда направлялся странный попутчик, Якоб не задумывался. Что там думать: по всем ухваткам видно, что дворянин. А чем там дворяне занимаются, в какие игры играют – простому крестьянину дела нет. Тем более что, куда бы незнакомец ни направлялся, его действия на ближайшие пару дней Якоб теперь мог предугадать.
В трактире парень завел волов в сарай, вручил мелкую монетку парнишке, чтобы дал сена, и прошел в зал.
Полутемное помещение, освещаемое только висящим под потолком тележным колесом со свечками. Тяжелые столы с такими же неподъемными лавками. Народа немного – кто ночью будет засиживаться в трактире? Разве что такие, как Якоб, задержавшиеся гости, да бессонные постояльцы. Крестьяне, приехавшие продать что-нибудь на местном рынке, погонщики скота, бродячие мастеровые. Народ спокойный. Кому здесь еще быть, в тихом трактире спокойного городка: пьяницам, задирам да распутным девкам, что ли? Не на проезжей дороге стоит.
Якоб договорился о ночлеге с хозяйкой трактира, крупной пухлой женщиной в белом чепце и фартуке. Комнату выбрал совсем маленькую, как узкий ящик, только и места, что кровать встала да табурет. И полка, чтобы свечу поставить. Якоб почти положил монету в ладонь хозяйки, как тут увидел…
– Погодите, уважаемая…
Да нет, откуда…
Он наклонился пониже, приблизил свечу…
Точно.
В углу комнаты возле табурета на стене чернело пятно плесени, совсем маленькое.
– Извините, уважаемая, я здесь ночевать не буду.
Рука сама нашарила за пазухой висящий на нашейном шнурке медный ключик.
– Ох-хо-хо, сыночек… – Расстроенная хозяйка разглядывала черное пятно. – Надо же… И откуда? Ладно бы сыро в комнате было, но ведь сухо…
Если она хотела этими словами успокоить Якоба, то своей цели не добилась, тот занервничал еще больше. Плесень в сыром месте еще может быть случайностью, плесень в сухом – однозначно след Грибного Короля.
Хозяйка вздохнула еще раз. Штайнц расположен слишком близко к Чернолесью, чтобы она могла надеяться уговорить постояльца все-таки переночевать в комнате.
– Ладно, сыночек, пойдем, поищу другую комнатку для тебя…
Если бы Якоб выдвинул какие-нибудь другие претензии, она, конечно, устроила бы скандал и прогнала докучливого и привередливого юношу. Но не при таких обстоятельствах. Тут вообще бы без постояльцев не остаться, если кто-нибудь узнает, почему она прогоняет Якоба.
Они вышли из комнаты.
Кто-то, сидящий в зале трактира, удовлетворенно кивнул и щелкнул пальцами. Плесень исчезла.
Новая комната оказалась еще меньше предыдущей, хотя казалось, меньше некуда. Она была такой же по ширине, но короче в длину, видимо, рассчитанная на карликов с боязнью больших помещений. Но для Якоба подошла: на кровати он помещался, а длина его устраивала – сыновья старика Ганса высокими не были.
Якоб придирчиво осмотрел комнату, но плесени не нашел. Поблагодарил хозяйку, бросил котомку с вещами и решил пойти в зал, перекусить перед сном.
В зале было по-прежнему полутемно, народу немного. Три погонщика скота, тихо цедившие свое пиво, несколько крестьян и бродячих подмастерьев неопределенной профессиональной принадлежности. Еще кто-то незаметный сидел в самом углу.
– Что будет уважаемый? – к Якобу подскочила разносчица, видимо дочка хозяйки. Молоденькая, пухленькая, как раз во вкусе Якоба. Правда, неприятно напоминает проказливую Хильду, но что ж теперь, и на девушек не смотреть? Они все на Хильду похожи.
– Пиво… И мясо.
В очаге в углу зала потрескивал огонь, приятно пахло мясом и пивом, тихо разговаривали и стучали кружками посетители, сновала туда-сюда разносчицы, протирала стойку полотенцем хозяйка. Якоб оторвал зубами кусок сочного прожаренного мяса с шампура…
– Что за вонь!
В распахнутой двери стоял… стояло… стояла…
Девушка.
Или нет?
Вошедшая не походила ни на Хильду, вообще ни на одну знакомую Якобу женщину. И вообще на женщину не очень.
Девушка была худа, как будто ее не кормили последний месяц: узкие бедра, тонкие ноги, талия толщиной чуть ли не в руку. И при этом – большие груди.
И ярчайше-рыжие волосы, не пристойно спрятанные под чепчик, а огненной гривой разметавшиеся по плечам.
В зале наступила мертвая тишина.
Ладно внешность, болезни и не так обгладывают людей. Одежда.
Черная кожаная куртка, плотно обхватывающая те самые груди. Высокие сапоги на каблуках. И главное, штаны.
Ноги девушки были бесстыже одеты в черные кожаные штаны, так плотно облегавшие, что она казалась голой.
Народ замер. В таком виде на люди могла показаться только сумасшедшая.
Или дворянка.
Тут главное – не ошибиться.
Девушка зашагала к стойке, стуча каблуками сапог по доскам пола. И каблуки не широкие, устойчивые, а высокие, тонкие, как гвозди, блестящие сталью.
«Как она на них ходит? – озадачился Якоб. – Это ж все равно как акробат на ходулях на сельской ярмарке…»
Наверное, он слишком задумался и не успел отвести взгляд от сапог. Девушка, проходя мимо, резко повернулась:
