А может и не при делах они? Не зазря же народ инспектором помазал? Уж сколь бы кукушонок скудоумием сотника не укорял, а и у него глаз имеется. Инспектор не инспектор, а в свите егойной место застолбил. Кто же еще надоумится совать нос во всякий вопрос, как не соглядатай южной ищейки?
Но все же заслуженная гордость за проницательность чуть слабела, едва в размышления вступала глава гильдии «розанов». Золотовласая паучиха, оплетшая город сетью нюхачей да доносчиков не могла миновать взор инспекторского кукушонка. Разумно, что он вертелся подле, разнюхивая и разоблачая ее сговор с осадившим город регентом. Разумно, но пустое. Не те взгляды, не те жесты, да и не он к паучихе клинья подбивал, а она с него кровь сосала.
Уж и заподозрить его в том же коварстве, так нет же — самолично в бой вступал да сражался на совесть. Коли бы не его рука да собственный крепкий ремень — не глазом, а жизнью сотник бы расплатился.
Устав от путаницы и интриг конелюбов, сотник решил самолично наведаться на площадь да поглядеть, чего там купцы притащили. Авось зеркальце какое сыщется, али иная цацка, до которых так падки девицы — надо же что-то домой отослать. Но базарный день окончился не начавшись.
Отставая от пары караванщиков, спешащих заранее застолбить место для лотков, по дороге пылила высокая фигура в окружении мелких теней. Единственный глаз несколько раз моргнул, но наваждение не исчезло — кукушонок все так же мирно шествовал мимо гарнизона, игнорируя щебет сиреневласой девицы и нависшую над ним тень башни. Словно этого было мало, рядом с «карманным оруженосцем» блестела очками девка, подозрительно схожая с той, что бесследно пропала из подвала резиденции.
Видать, правы были мужики — охотник с кукушонком оттого с города и спешили, что за тварью сбежавшей погнались. Но отчего же тварь без кандалов да в платье, а одноногого вовсе не видать?
Повисшие вопросы испарились во вспышке озарения — он же в резиденцию направился!
— Оповестить надо бы, а то чего доброго…
Метнувшись к двери, сотник быстрой поступью миновал коридор с пустующими казематами и спустился в общий зал. Скучающий стук игральных костей и хруст молодой редиски потонул в приветственном хоре.
— Да посадник я, посадник!!! Умолкли, пока не заткнул! — привычно отмахнулся одноглазый, вылетая за грубую дверь.
Резанувший ветер раздул пламя в уже успокоившейся пустой глазнице — споро проморгавшись, северянин обнаружил искомого кукушонка. Отойдя от гарнизона тот продолжал шествовать над своим пестрым эскортом.
Зачавшийся окрик замер на середине, едва мысль нагнала реакцию. А нужно ли? Коли он впрямь прислужник инспекторский то непременно тащит колдунью к хозяину, а коли нет, то…
Приказ князя в ответ на доклад об инспекторе двоетолков не терпел — помогать посильно, не чиня препятствий. Однако то же распоряжение некогда касалось и кукушонка.
Вопрос как поступить застал врасплох бывшего дружинника, привыкшего к строгому следованию приказам. Железная дисциплина разбивала крепости и опрокидывала рыцарские тараны, но против «стой здесь, иди сюда» она оказалась бессильна.
Первая же «просьба» вышедшего из тени инспектора была проста и доходчива — докладывать обо всех проходящих через городские ворота. А о «почетных» — незамедлительно.
Кто вхож в «почетных» можно было догадаться и без списка. Куролюб, исчезнувший хозяин антикварного салона, пропавшая из подвала ведьма, и охотники, на которых заострялось особое внимание. Повышенное на одноногом и исключительно-дотошное на «коробейнике», чья чудная рубаха в зеленые коробочки медленно удалялась от сотника.
Вместо того, чтобы окрикнуть, одноглазый зашаркал следом, размышляя о своем нелегком положении. Коли приспешник инспекторский, то и без оповещения ведает, кто и пошто в резиденции засел, а коли нет, то разговор с княжеским порученцем окажется подмогой предателю да интригану. Уж больно паучиха на него засматривалась, уж слишком громко ворковала…
Так тому и быть — коли не убоится висельников да зайдет в избу срамную, то и окрики не надобны, а коли не зайдет, вовсе преступны!
Стыдливо следуя за вернувшимся кукушонком и стараясь не попадаться ему на глаза, бывший дружинник в который раз затосковал по славному прошлому. Когда не было инспекторов и заговоров, когда впереди бахвалился враг, а позади приятели. Когда не приходилось распоряжаться крестьянскими сынками посреди города конелюбов.
Шествующая по улице пустующая глазница действовала на горожан подобно набату. Мужичье замолкало, девки бледнели, дети таращились. Их омерзение и страх кололи грудь, но сотник и не помышлял скрывать свое увечье за повязкой. Напротив, он жадно ловил каждый взгляд, внимательно подмечая поднятые в пренебрежении уголки губ и сведенные брови.
Повторяя в мыслях про ласку и сталь, он старательно выпячивал уродство, стремясь привыкнуть к чужим взглядам, словно они послужили бы той самой закалкой, что наконец дозволит ему покинуть проклятый город.
Выбитый глаз и свернутый набок нос не мешают идти в строю или орудовать рогатиной. А коли бы и мешали, — заботливый княжич завсегда сыщет место наставника для новых дружинников, али иной почетный пост. Но променяв ненавистный юг на родные края он будет вынужден столкнуться с тем самым взглядом, что чудится в глазах каждой местной девицы.
Дело-то нехитрое, место в строю да щедрое жалование и последнего скупца радушным сделает — кто же откажется отдать дочь за дружинника самого Рорика? Дом слажен, женитьба сыграна, заветы соблюдены. А только день ото дня все реже видят на кулачище, да привечают в корчме. На смену чаркам и забавам, пришел свежесрубленный дом. Дуреха поначалу все за куклу держалась, будто детоеда сторонясь, чем немало раздражала. Стерпелось, слюбилось… Пожар в глазах, колокол в груди, и не за куклу она более хваталась, а все к спине прильнуть спешила да косой пушистой накрывая очи, игриво требовала «отгадать кто».
Вернется он, присядет за дубок, и снова сзади подкрадется, опустится коса на очи, а там…
Скривившееся лицо прошедшей мимо девицы заставило невольно отвести взгляд. Рано ему возвращаться. И ему, и ей.
Бодрая поступь кукушонка не умалилась ни на шаг минуя «висельный сад», словно не замечая. Зачавшееся облегчение оборвалось вместе с бодрым шагом — замерев как вкопанный, он уставился на случайную висельницу, быстро-быстро бубня себе под нос неслышимые речи.
Дружинника передернуло — чего бы мужики про чудачества не говорили, а колдовство оно. Нечистой ворожбой владеет — уж и прежний сотник так же измышлял, хоть гадом да тупицей слыл.
— Вот и поговорили, инспекторы хреновы… — закончил ворожей свое заклинание и ловко развернувшись на месте, отправился взад столь же твердой поступью.
Лишь шмыгнув в пропахший нечистотами переулок, дружинник смог избежать разоблачения.
Не зашел кукушонок в резиденцию, не предстал перед хозяином своим. К дверям и тем не подошел осведомиться. А коли так… Коли он к паучихе устремился… Выйдя из переулка, дружинник проводил коробейника единственным глазом. Значит так тому и быть. Разрешилась дилемма, никаких «стой здесь, иди сюда».
Пройдя через «висельный сад», одноглазый дежурно отмахнулся от подобравшихся городовых:
— Да посадник, я посадник… Жирный наверху?
* * *
«Родной» клоповник встречал не только духом перегара, но и перекошенной рожей.
— Ежели обещания были членами, весь дом беременный ходил… — в своем репертуаре кривилась карга.
Проигнорировав веселье Киары и покрасневшие уши Гены, я нехотя протянул склочной хозяйке тугой мешочек.
— Ищи дуру! Моя голова на плечах хороша, а не на виселице! В городе и разговоров только, что ты от инспектора сбежал!
— Ты глухая или тупая⁈ Сказано же — на ночь и только!
— Знаю я твою ночь… И поныне гарью стены отдают.
Но как бы хозяйка борделя не пыжилась, жадные мелкие глазки выдавали ее с головой. Смирившись, что задрать цену выше прежнего не выйдет, она «нехотя» приняла увесистый кисет, чьего содержимого хватило бы на пару жирнющих буренок.
