«Вы ни в чем не виноваты!» и «Горбатую могила исправит!» прозвучали одновременно. Предпочтя проигнорировать ничью, Алия прижала дрожащими руками к груди салфетку, выдавила из глаза крупную слезу, всхлипнула и продолжила:
— Ее величество ни при чем… не может быть, чтобы какой-то умысел с ее стороны… Она ведь не такая… Я слышала от Ивана и Серафимы, какая она замечательная, добрая и гостеприимная!..
При этих словах оба хозяина страдальчески покраснели — хотя и по разным причинам.
— …Иногда случаются чудеса и похлеще… особенно с желе… Это произошло нечаянно… я уверена…
«Я не уверен!» — полыхнул возмущением взгляд Мечеслава — а Находка упрямо насупилась и выпятила нижнюю губу:
— Не нужны мне ее оправдания.
Царь с шумом втянул воздух через сжатые зубы и тихо выдохнул:
— Мы после об этом поговорим.
И, обращаясь к измазанной сладостью гостье, произнес с полупоклоном:
— Только скажите, как я могу заставить вас забыть пережитое, и я…
Алия нервно хихикнула, и запах ванили и пачулей, будто скрывавшийся где-то в засаде, накрыл его обволакивающим коконом:
— О, ничего страшного, ваше величество. Бывало и хуже…
Мечеслав содрогнулся.
— …Когда я собирала материал о доме Шарлеманей, меня исклевала жар-птица, отчего я провалялась с жаром в постели чуть не месяц — птичий грипп, говорили знахари, а шрамы так вообще остались до сих пор. Хорошо, что там, где не видно… всем…
Мечеслав заалел.
— …Желе в лицо — право, пустяки по сравнению с этим…
Мечеслава кинуло в жар.
— Но если бы вы согласились сопровождать меня в экскурсии по дворцу, лично всё показывая и рассказывая… ибо кто, как не участник и герой событий может стать наилучшим гидом…
— Да, конечно, конечно! — не раздумывая, воскликнул царь.
— …тогда сбылись бы мои самые смелые мечты, — улыбнулась гостья.
И улыбка ее — в первый раз за весь день — была абсолютно искренней.
* * *
Неспешные шаги гулко отдавались под сводами коридора. Пламя факела в руке Мечеслава бросало оранжевые отблески на стены и потолок, выхватывая из мрака то давно заброшенные подсвечники — изысканное произведение искусства вековой давности, то лепное украшение, то картину в тяжелой раме. Алия, отчаявшись получить от царя хоть какие-то биографические данные о героях портретов и парадных сцен, скользила по лицам поверхностным взглядом, рассматривая лишь обстановку и наряды.
— Весьма, весьма самобытно и своеобразно… — бормотала она, делая на ходу быстрые пометки на бумаге. — Интересно… Практически невероятно… Вытачки и кокетка здесь?.. Это или дикость глуши, или ее гений… А почему мы свернули к лестнице, ведущей вверх?
Гостья остановилась. Остановился и царь — догорающий факел в одной руке, тяжелый объемистый мешок — в другой[15]. Губы летописицы капризно надулись:
— Разве мы не пойдем туда, куда я просила? Пожалуйста? Ваше величество, вчера вы обещали, что подумаете день — и вот день прошел, и даже полтора!
Мечеслав замялся, чувствуя неловкость от предстоящего отказа другу лукоморцев[16] — к тому же, ни за что, ни про что жестоко униженному его супругой, но собрался с духом:
— Простите меня великодушно, Алия, но туда…
— Лия, — женщина торопливо тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам, обдавая молодого царя ароматом корицы и шафрана. — Я люблю, когда меня называют Лией.
Тяжелый пряный запах закружил голову, на несколько секунд растворяя все мысли[17], как сахар в кипятке. Мечеслав покраснел, нервно дрожащей рукой ослабляя шнуровку рубахи, без того расстегнутой почти до пупка, и медленно кивнул, словно боясь, что его шея переломится:
— Да… Лия… Конечно… Лия… Лия… Я… помню. Да. Кажется… мне нездоровится. Извините. Я что-то хотел сказать?
— Да, — так же медленно кивнула летописица, не сводя глаз с царя. Рука ее вытянула из корсажа красный ребристый пузырек, и пальцы принялись поглаживать пробку, будто машинально. — Вы хотели что-то сказать.
Мечеслав нахмурился. Разметая что-то очень важное, на грани восприятия кружили корично-шафранные ветра.
— Я хотел сказать… сказать…
— Может, что вы очень заняты и должны уйти? — вкрадчиво промурлыкала летописица.
Царь попытался вспомнить, но ощущение было такое, будто плыл по реке патоки против течения:
— Нет… не это… — неуверенно покачал он головой.
— Тогда что я отнимаю ваше драгоценное время? — Алия шагнула к нему, и пряное кольцо ветров сузилось до размеров колодезного сруба, отсекая и то, что было ясно и понятно секундой ранее — и оставляя во всем Белом Свете только их двоих.
Мечеслав сглотнул пересохшим горлом. Взгляд, через силу отведенный от зеленых очей гостьи упал вниз — в ее корсаж — да там и застрял.
— Нет!.. Я… я… хотел сказать… сказать… — он стиснул зубы, усилием воли стряхивая липкий морок соблазна, вспоминая, приводя мысли в порядок — и изо всех сил желая прыгнуть сейчас с моста в речку Постолку — или хотя бы в самый глубокий сугроб царства Костей: — Я хотел… сказать… что прошу… меня простить… но…
Тонкие сильные пальцы вырвали пробку из пузырька, аромат корицы и шафрана мгновенно смешался с резким амбре гвоздики — и царь покачнулся, словно от удара, судорожно хватая воздух ртом.
— Так что же вы хотели сказать, мой государь? — гостья дотронулась длинными холодными пальцами до запястья Мечеслава и приблизилась к нему на расстояние дыхания. Он закашлялся — то ли от резкого запаха бхайпурских пряностей, то ли от внезапно захлестнувших его чувств, покачнулся, роняя мешок и хватаясь за голову…
Коридор перед глазами перестал кружить в такт пряным ветрам и остановился. Подумав еще немного, он перевернулся на сто восемьдесят градусов. Пол и потолок заняли архитектором им отведенное место.
— Я… кажется… кажется… — хрипло выдохнул царь.
— Вы хотели сказать, что сожалеете о чем-то, — мягко напомнила летописица.
— Да! — расфокусированный взгляд Мечеслава понемногу прояснялся. — Да, конечно же! Я хотел сказать, что сожалею о том, что не могу поведать для вашего трактата… ничего о своих предках и истории рода… только о временах Костея… Память возвращается ко мне не так скоро… и то не воспоминаниями, а навыками… вроде фехтования… умения ездить верхом… еды столовыми приборами…
Гостья выдохнула, словно с облегчением:
— Действительно, очень жаль — но поправимо. Я могу компенсировать это работой с архивами, ваше величество, — не выпуская его руки, проговорила она. — Не надо переживать. Продолжим лучше нашу экскурсию. Мне так не терпится увидеть ее венец — главную достопримечательность вашего дворца, о которой слухами Белый Свет полнится.
— То есть Малахая? — недоуменно нахмурился Мечеслав. — Но он в спячке, его до весны лучше не беспокоить.
Низкий грудной смех Алии прокатился по пустынному коридору, отправляя в паломничество по коже царя миллионы оголтелых мурашек.
— Мужчины с чувством юмора всегда были моей слабостью.
Мечеслав недоуменно приподнял брови, ожидая узнать, как сей факт может относиться к медвежонку — и почувствовал, как ледяные пальцы гостьи стиснули его запястье почти до боли. Короткое странное слово слетело с ее губ — и корица, шафран и гвоздика слепились в один непередаваемый запах, расширились, заполняя собой весь мир, пропали на мгновенье… и вдруг ударили в лицо, точно порыв ураганного ветра. Царь содрогнулся от внезапного приступа удушья, факел выпал из рук, а сам он, будто и впрямь отброшенный шквалом, налетел спиной на стену.
— Я хочу увидеть Пламя Сердца Земли, мой милый венценосец, — летописица подошла вплотную, заглянула ему в глаза — и словно темные воды лесного омута расступились, принимая его, безвольного и почти бесчувственного, в холодные вечные объятья. — Так мы идем, ваше величество?
Отсутствующий взгляд Мечеслава скользил, не останавливаясь ни на секунду, по стенам и сводам коридора, словно искал что-то — или кого-то — и не мог найти. Губы его, похоже, жившие теперь отдельной жизнью, послушно шевельнулись:
— Да, Лия.
— Ты мне всё покажешь?
— Да, Лия.
— Ты мне нужен.
— Да, Лия…
— Бери мешок. Пойдем.
* * *
Находка торопливо шагала по коридору, и ее крошечный зеленый светошарик едва поспевал за ней.
«Блудни бы забрали того, кто придумал строить такой большущий дворец с такой кучей всяких комнат, чуланов, залов и подвалов! Одних коридоров, если выпрямить и вместе сложить, хватило бы, поди, чтоб до Страны Октября добраться отсюда! Ну вот где, где они могут быть?!..»
Множество этажей, башен, коридоров и переходов уже оставались позади, и с каждым пройденным метром тошнотворная тревога с привкусом предчувствия чего-то непоправимого, круто замешанная на ревности и настоянная на обиде, всё крепче впивалась в душу сотнями зубов и когтей.
