– Да.
Мама бы эти игры точно не одобрила. Папа, скорее всего, понял бы… но больше нет ни папы, ни мамы. И вообще, может статься, никого, кроме Одена, с которым мы, вероятно, расстанемся куда раньше, чем я предполагала.
Но об этом я думать не стану.
Не сегодня. Не сейчас.
Повернув голову, я дотягиваюсь губами до белой шеи, которую так и не взял загар. На коже еще вьется узор из шрамов, а на вкус она солона, как те камушки, которые мы с друзьями собирали на пляже в детстве. Тогда нам они казались вкуснее сладостей из лавки найо Руами.
А Оден вдруг замирает.
– Скажи, место действительно так уж важно?
О чем он… ах да.
– Важно. Мертвое, как то поле, выпьет меня досуха. А живое – наоборот… и чем больше оно живое, тем больше я смогу взять. – И отдать Одену. В этом же весь смысл. – На Лосиной Гриве открываются ключи. Чистая вода. Чистая земля. Она поделится силой.
Если повезет, я услышу зов. Поэтому Оден прав – сейчас следует остановиться. Но когда он встает и уходит, мне становится обидно почти до слез.
Все-таки привязалась, глупая Эйо.
Вместо того чтобы плакать, возвращаюсь к костру, к сапогам, уже изрядно продымившимся, но еще мокрым, и обычным ежевечерним заботам. И то время позднее, а вставать придется с рассветом.
Чем раньше дойдем – тем оно лучше.
Возвращение Одена я прозевала. Он двигался совершенно бесшумно, не специально, предполагаю, но в силу привычки. И на сей раз место занял по ту сторону костра.
– Кажется, я немного переоценил свою выдержку. – Это не извинение, скорее уж объяснение. – Эйо… – Огонь окрашивает его лицо в багряные тона. – Если вдруг окажется, что дома тебе… не очень рады, ты позволишь о тебе позаботиться?
– Из чувства долга?
– Нет.
Я жду продолжения, и Оден подчиняется:
– Я хочу, чтобы ты и дальше была со мной.
– В качестве кого?
Скользкий вопрос, и ответ очевиден для обоих: в качестве любимой игрушки.
– Ты хотела дом. У тебя он появится. Ты больше не будешь ни голодать, ни нуждаться, ни подвергать свою жизнь ненужному риску. Если появится желание заниматься чем-либо, я не буду препятствовать. Равно как если и не появится.
Чудесное предложение. Вот только тянет вытащить из костра ветку и со всей дури опустить ее на эту светлую голову. Глядишь, в ней что-нибудь и прояснилось бы.
– А твоя невеста что скажет?
– Забудь о ней.
Ну да, где уж даме из высших обращать внимание на такую досадную мелочь, как я. А мне уж и вовсе по статусу не положено над подобными вещами задумываться.
И ведь в чем-то он прав.
Он действительно даст мне дом, такой, который я захочу, и защиту. Не нужно будет прятаться, выживать, думать о том, где и как я проведу завтрашний день.
Я забуду о голоде.
И о том, каково это – спать на земле, которая начинает подмерзать, чувствуя приближение осени. О затяжных дождях и вечном ознобе, что рано или поздно закончится воспалением легких. О хищниках, неважно, двуногих ли, четвероногих…
Я получу если не все, что пожелаю, то многое.
Вот только тошно отчего-то.
– Если мне будут не рады, – руку от ветки я убрала, поскольку очень уж велико было искушение, – то я просто-напросто вернусь за Перевал. Осяду в каком-нибудь городке поспокойней.
Если сумею таковой найти.
Мне ведь уже не страшны будут ни грозы, ни люди, а силы останутся, говорят, их даже прибавляется, немного, но при моих талантах любая кроха важна.
– Или в деревню подамся. Там мои умения пригодятся.
– Это неразумно. – Ну да, наверное. – Почему?
Ему действительно важно знать? Похоже на то.
– Потому что я не смогу жить по твоим правилам. И если уж заводить семью, то настоящую, такую, где я люблю и где меня любят.
– А если такую не получится?
– Тогда буду одна.
Он молчал минуту или две, а потом тихо произнес:
– Все время забываю, насколько ты молода.
И склонна к пустому мечтательству. Знаю. Но реальность и так слишком многого от меня требует, поэтому хочу себе кусочек сказки в личное пользование.
Пусть и совсем-совсем маленький.
Глава 23
Нарисованные следы
Как и следовало ожидать, ни в морге, ни на месте преступления Крайт ничего нового не обнаружил, отчего испытывал глубочайшее чувство вины. Ему все еще казалось, что любую проблему можно решить с лету, а когда не выходило, парень терялся и впадал в задумчивость.
– Переоденься во что-нибудь приличное, – велел Виттар.
Одежда щенка пропиталась городской вонью, среди которой солировала яркая нота формалина, небось привязавшаяся еще в морге. Самого Виттара запах этот не сильно смущал, но вот в месте, куда им предстояло отправиться, лучше было бы не привлекать особого внимания. Да и запахи – полбеды. На обшлагах пиджака появились пятна. И манжеты рубашки выглядели затертыми, неопрятными.
Как у него выходит?
– Я… – Крайт не спешил уходить. – Я бы хотел кое-что показать вам… в лаборатории. Если вы… может быть, вы найдете время… – Он глянул исподлобья. – Это за Перевалом, – добавил, точно зная, что теперь Виттар найдет время и спустится. – Аномалия. – И тут же, словно испугался, что пообещал слишком много, добавил: – Я не знаю, связано ли это с… с вашим братом.
Под лабораторию Виттар отдал подвалы. Хорошие каменные подвалы, появившиеся задолго до того, как дом принял нынешнее обличье. Некогда сами эти коридоры и были домом. И убежищем. И тюрьмой. И склепом, который, впрочем, лет двести тому назад решено было перенести. Здесь устраивали то ледник, то винный склад, то хранилище, притом что хранили не всегда разрешенные законом вещи… Ходили слухи о подземных ходах, ведущих к реке, и о сокровищах, спрятанных Торхеймом Злой Секирой, который якобы не погиб в море, а сумел вернуться домой.
О призраках. Невинно замученных жертвах.
О крысах столь огромных, что сами способны были охотиться на кошек, а то и на людей.
О потайной жиле, которая начинается от самого центра мира и идет в обход Каменного лога. Будто бы в ней заключена истинная сила дома Красного Золота.
Как бы там ни было, но среди всех обличий последнего времени – Виттар помнил свое разочарование, когда вместо ожидаемых сокровищ наткнулся на бочонки с солониной, кувшины оливкового масла и каменные полки, на которых вызревали сыры, – лаборатория больше всего соответствовала настроению дома.
Газовые рожки наполняли древний зал зыбким светом, и тот преломлялся в зеркалах и отполированных плоскостях приборов – назначение многих оставалось для Виттара загадкой. Привычно гудел воздуховод, расширенный, невзирая на затраты, и крылья ветряка слабо шевелились, как и многосуставчатые лапы копира, что замер в углу этаким стальным пауком. В переплетении стеклянных и железных труб, тонких, с волос в разрезе, металась молния, рыжая, как Крайт. На столах царил знакомый беспорядок.
Тубы с чертежами. Тубы без чертежей, раскрывшие черные зевы. Чертежи без туб, перемешанные с листами кальки. Банки всех размеров. Пробирки в железном штативе, почему-то перекошенном на один бок. И механический сепаратор, оседлавший табурет, который чудом выдерживал вес прибора.
Куски хрусталя и металла.
Записная книжка, исчерканная, изрисованная.
Миска с костями, кажется, куриными. И фарфоровый кофейник, правда, без крышки, которую с успехом заменял круглый ониксовый шар.
– Я… я уберусь, райгрэ Виттар. Честное слово! – Крайт подобрал потемневший огрызок и отправил его в мусорное ведро.
Ведро зазвенело, и Крайт, охнув, кинулся спасать что-то очень важное и ценное.
Неисправим.
Карта, раскинувшаяся на полу, являлась копией той, которая висела в библиотеке, вот только над ней раскинулась паутина разноцветных нитей. Вычерченные на стекле, они казались висящими в воздухе.
– Видите?
Крайт прижимал к груди нечто сложное, стеклянно-металлическое, ощетинившееся патрубками и каменными иглами.
– Поставь своего…
– Это для поисков, – пояснил Крайт и, встав на колени, выпустил существо. Во всяком случае, оно казалось довольно-таки живым.
Бронзовая сороконожка, чей панцирь сиял и переливался. Тонкие конечности с трудом удерживали слишком грузное тело. Но вот внутри что-то щелкнуло, и чешуйки панциря поднялись, выпуская тончайшие стебельки-паутинки. Одни были выше, другие ниже, и вот уже сороконожку окружило облако шевелящихся шелковых нитей.
– Ее можно настроить на определенный образец… – Крайт не спешил подниматься. – Она очень чувствительная… даже на большой территории. А если зону поиска ограничить, то чувствительность возрастает.
Сороконожка не спешила двигаться, она раскачивалась, и пушинки клонились то влево, то вправо.
– Как десяток самых лучших ищеек… я ведь слышу все и сразу…
А сотворенное Крайтом существо – одну-единственную ноту в симфонии мира.
– Сначала я пробовал искать вашего брата, – Крайт протянул руку, и сороконожка защелкала, словно жалуясь на что-то, – но параметры очень размытые…
