— Итак, — холодно сказал я, — ты, дерьмо под ногами, посмел ввалиться в этот мирный уголок, чтобы прилюдно оскорбить известного поэта. Ты за это поплатишься.
— Поэта, ха! — Фингонфиль побледнел, испугался, но держался, упорно отстаивая свою позицию. Сквозь все мое презрение к нему пробилось даже некоторое уважение, все-таки эльф не без принципов. — Таких поэтов в Волчьем Гнезде на каждом углу кучи. А ты, негодяй, не смеешь мне угрожать. Я — офицер муниципальной гвардии, и в моей власти отправить тебя на эшафот.
Я снова почувствовал нарастающую ярость. В это время Лем, до сих пор молчавший, оттеснил меня.
— Дай-ка я с ним поговорю.
Встав ко мне спиной, поэт полез за пазуху, что-то вытащил и показал болвану. Наверно, ту же штучку, что и вчера. И произошло чудо. На эльфа не подействовала сцена посрамления его лучших гладиаторов, но какой-то вшивый брелок заставил чуть ли не грохнуться в обморок.
— Сэр, вы…
— Тихо. Я здесь инкогнито. Сейчас ты соберешь своих людей, отправишься в казармы и вечером доложишься генералу. Кто там командующий? Фирандиль? Вот, ему. Скажешь, что тебя разжаловали в рядовые без права апелляции. Понял?
— Да, сэр! Спасибо, сэр!
— А, благодаришь? Вот это правильно. Я слишком добрый, мог бы и на эшафот, как ты говоришь, отправить. Есть и у меня такая власть. Ладно, живи, радуйся. Пшел отсюда, придурок.
— Есть, сэр!
Офицер бодро развернулся и вышел на улицу. Короткими приказами собрав только начавших приходить в себя громил, он быстро ретировался во главе потрепанного отряда. Я проводил его взглядом через две двери — одну только что прорубленную — и понял, что уже какое-то время не дышу. Наверно, от удивления.
— Лем!
— Ась?
— Что за фигню ты ему показал?
— А, это? Так, купил когда-то на распродаже.
Ничего себе!
— И где такие штуки продают? Тоже хочу.
— Нету, — Лем развел руками. — Кончились. Последнюю взял.
Бляху он все-таки не стал показывать. Видать, распродажа та была весьма редкой, приглашались на нее только избранные. Вот и дорожит поэт приобретением. И правда, не демонстрировать же ее каждому встречному.
— Как это ты их, интересно? — спросил Лем, указывая на вторую «дверь». Я подошел и с удивлением отметил немалую толщину стены. Мощная голова у парня, ничего не скажешь. И ведь после происшествия он встал и пошел за своим командиром… Потом до меня дошло.
— Это что ж, я его так? — ахнул я. — Как же это?!
Вспомнились несколько моментов, когда я проявлял недюжинные способности. Хотя бы при той самой встрече с Орлами дорог, когда от короткого удара кулаком сломался толстенный ствол. И вот… тут…
Что такое происходит? Кто я, в конце-то концов?!
Ладно, оставим это пока. Лем вернулся к столу и обнаружил пустые стаканы и — пустой же — жбан.
— Эй, мужик! — заорал поэт дурным голосом. — Неси вина, на фиг, неси водку и самогон! Пить хоца!
Откуда-то из укромного угла выскользнул хозяин и, не посмев перечить важному человеку, каким внезапно представился Лем, обративший в бегство муниципального офицера, посеменил к кладовым. Пока он рылся в запасах, мы с Лемом устроились за столом. Откуда-то появилась служанка, быстро прибралась, без вопросов и ворчанья вытерла пол, и несдержанность моего желудка перестала беспокоить глаза… и носы. Потом объявился хозяин; он торжественно нес перед собой на вытянутых руках пузатую бутыль с мутным содержимым… Не такую ли я видел в Похмелье? Мужик с опаскою держал сосуд, как бы опасаясь, что он каждое мгновение может взорваться.
— Ота, — сказал он, осторожно установив предмет на середину стола. — Самый шо ни на есь хрепкий шамогон. Потрэблять осторожно, ибо пресставляет опасность для живота.
Лем с некоторым трудом отвязал крепкую веревочку, коею была закручена пробка из плотной ткани. Принюхался, вздрогнул. Я точно заметил, как его глаза на мгновение расширились.
— Не может быть!
— Что такое? — забеспокоился я.
— Самогон, изготовленный по давно утерянному рецепту Рахита Эа. Это… Это же такая редкость! Я думал, таких бутылок совсем не осталось!
— Что тут особенного? — Я по примеру поэта принюхался. В ноздри ударил совершенно необычный запах. — Хм…
— Вот именно! В Райа знатоки за такую бутылку могут отвалить столько, что… — Лем перешел на заговорщицкий шепот. — Я знаю некоторых, способных все состояние отдать, и состояние, скажем так, немаленькое.
— Ни черта себе. — Я вновь взглянул на бутыль, уже с уважением. Такая маленькая — а поди ж ты…
— Но тут, в Кму, никто не понимает этого. Одно слово — «волчьи яйца». Здесь нет истинных ценителей, а заезжие бывают столь редко, что можно сказать — почти не бывают.
— Слушай, а сейчас не слишком рано для пьянства? Вроде б только встали — и снова за самогонку. Я, тем более, только в себя пришел, еще с еды даже немного воротит.
— Сейчас время не для пьянства, а, — Лем поднял указательный палец, — для учебы. Будем тренировать твои способности придерживаться нужного состояния во хмельку. Учиться же никогда не поздно, как говорил классик.
Я понял, что деваться некуда.
— Ну и как это все провести?
— Проще простого. Сейчас даешь себе команду, что через час будешь пьян как суслик, но через час и минуту полностью протрезвеешь. Понял? Начинай. Можешь для начала вслух.
— А как же этот механизм, что у меня внутри зародился, понимает время?
— Он ни при чем. Механизм, как ты говоришь, является частью тебя самого и воспринимает все детали мироощущения тобою же. Поэтому час для тебя будет часом и для него. Красное с твоей точки зрения — красно и для него тоже. Все просто.
Поколебавшись немного и чувствуя себя полным идиотом, я начал потихоньку выговаривать себе приказ согласно заданию. Лем поморщился и прервал меня.
— Нет, не так! Ты словно упрашиваешь поверхность стола перед собой дать через час пинка. И будь спокоен, с твоими способностями она это сделает. Но ведь нужно не это! Дай приказ себе — понимаешь, себе. Пусть будет для начала громко — чтобы вникнуть в смысл слов. Слова ведь очень мощная штука, недаром они являются одним из важнейших элементов практической магии. Так вот, тут и происходит нечто сродни магическому действу. Вслушайся, ощути необходимость исполнения желаемого. Пойми всей душой. Говори громко — не страшно. Когда натренируешься, будет хватать одной фразы про себя, брошенной вскользь. А сейчас нужно впечатление, может, даже потрясение, иначе результат непредсказуем.
Я громко, с выражением и расстановкой произнес:
— Через час я буду в полном отрубе по причине опьянения! Через час и одну минуту проснусь и буду совершенно трезв! — Я подумал немного и прибавил, чувствуя, что крыша едет окончательно: — Понял, Хорс?! Понял! Выполняй! Выполняю!
Серот приподнял голову, зевнул, клацнул зубами, довольно рыгнул.
— Прра-альна. Так его, так!
И снова уснул.
Лем был в прекрасном настроении, услышав завершение моей речи.
— Здорово, замечательно. Теперь давай глотнем этого неземного нектара, чтобы была причина, по которой ты вдруг свалишься на пол. Иначе появится внутри тебя этакий временный спиртовой заводик, он сделает необходимое количество самогона, чтобы опьянеть за час. Даже если пить не будешь.
— Это наподобие Серота, что ли?
— Почти. Только у него заводик постоянный, а у тебя будет временный. Так вот, чтобы такого не случилось, давай будем пить. Вредно это, понимаешь…
Лем осторожно наклонил бутыль над стаканами, из горлышка выплеснулась пахучая мутная жидкость и сразу наполнила атмосферу испарениями нечищенного спирта. Сколько же там отравы? Да еще какой-то экзотической, как говорит Лем, редчайшей. Коллекционной.
— Давай. За скорейшую учебу.
Выпили.
Я вспомнил, что хотел спросить у Лема одну вещь.
— Вот скажи мне, действительно ли поэты постоянно пьянствуют потому, что иначе на них обижаются те, перед кем они выступают? И отсюда следующий вопрос: неужели поэтом может стать только тот, кто, как и ты, способен выдержать без последствий долгие пьянки в компании Ровуда, там, Хорса?..
— Хм. Ну-у… Поэтом, вообще-то, может стать любой, лишь бы был какой-никакой талант и желание писать. А способность к пьянкам нужна только странствующим поэтам. Некто Рахит Эа всю жизнь просидел дома, у него даже имя соответствующее. Собственно, это не имя, а прозвище, он был жутко больным человеком. Но писал и переводил просто здорово, а так как был полиглотом, то с разных языков на разные языки. Он умер в молодом возрасте, но успел сделать очень многое. В частности, почти всего меня перевел на диалекты нескольких ближайших стран. Это для него было своего рода спортом, единственным доступным из-за слабости здоровья. Так вот, Рахит все время сидел взаперти, и не то что не пьянствовал, но даже каплю в рот не брал — это было бы смертельно. Но сейчас Эа считается поэтом чуть ли не легендарным, хотя гикнулся два, от силы три года назад.
