— Ага! Хорыс! Здравствуй, дарагой! Тебе чего-нибудь остренького, национального?
— А кинжял в задницу хоче? — машинально отозвался я. Серот заржал.
— Ага, во! Наш чялавек! Гарячий кров, да!
Дракоша приложился к бутылке и высосал четверть. Рыгнул. Лем едва успел отскочить, как пламя опалило стенку за тем местом, где он только что стоял.
— Серот, алкоголик, бродяга, наркоман, саботажник, террорюга…
— Ага, ну не заводись. Шо я, пошутить не могу?
— За такие шутки в зубах бывают промежутки! И в клыках тоже! — Лем не на шутку взъярился, я еще не видал его таким рассерженным. — Смотреть надо, куда рыгаешь!
— Лем, дружишче, а ты сам смотрышь, кудыть рыгаешь, когдыть рыгаешь?
Лем озадаченно смолк.
— Ага, вот, — захохотал дракоша. — И тя, значить, можжа ошчеломить!
Поэт возмущенно посопел, потом повернулся к нам.
— В последнее время всегда такой, видите? Как кумарить начал, так и не отходит. Раньше-то еще ничего было, терпимо. А нынче… Давайте-ка присядем где-нибудь в уголке, куда его отрыжка не достает. Хозяин уж, — Лем кивнул в сторону стойки, где в углу сжался с вытаращенными глазами тщедушный мужичок, — давно отчаялся угомонить дракона, а стража ленится, все больше на простых обывателях зверствует. Драконы ей не по зубам, даже эльфам, даже такие махонькие, как Серот.
Лем провел нас к столику в самом дальнем углу. Столик, правда, был занят несколькими устрашающего вида верзилами. Я уже навострил было лыжи обратно, но Лем состроил зверскую рожу, пискнул, пшикнул, и верзилы послушно убрались. Мы расселись вокруг стола, причем я усиленно соображал, что такое изобразил Лем, и подействует ли это после некоторой тренировки на других подобных парней, буде встретятся таковые на тесных тропиночках жизни?
— Вот, — заключил Лем, сполоснув стаканы, оставшиеся от громил. Похоже, гигиеной здесь не пахло, а если и пахло, то очень мало. — Давайте спрыснем встречу. — Лем разлил мутную, кажущуюся вязкой жидкость. — За нас, тык скыть. — Поэт поднял стакан.
Спрыснули.
— После первой не закусывают, — сообщил Лем в ответ на наши судорожные подергивания руками по столу в поисках закуски. И снова разлил.
— Куда первая, туда и вторая? — ехидно спросил Алкс. Лем кивнул. — Ладно. Вздрогнули.
Вздрогнули.
— Закуска градус крадет, — изрек Лем очередную мудрость. Наполнил стаканы. — Тбп троицу любит. Давайте обратаем два выпитых стакана.
Обратали. Рука за закуской уже не тянулась. Мозги начали оплывать, Лем стал каким-то квадратным. Я глупо ухмыльнулся.
— Лем, ты че, телевизор много смотрел?
— Не, я рос в ящике из-под него. Мама спрятала туда варенье, а я его нашел. Но сверху упал кактус, и я не смог вылезти. Меня нашли только через десять лет. С тех пор так и хожу.
— Вы о чем? — вяло спросила Жуля.
— У Лема башка квадратная, — пояснил Алкс заплетающимся языком.
— Какая?
— Квадратная. Обычно он притворяется нормальным, но щас у него силушек на енто не хватает. Хорс, хочешь конфетку?
— Ага.
Алкс сунул руку в карман, вытащил шоколадную конфету в обертке, развернул, протянул руку к моему стакану и отпустил. Конфетка шлепнулась в самогон и принялась в нем плавать как заправский ныряльщик.
— Ето че?
— Как че? Конфетка.
— А че она плавает?
— Моя конфетка, че хочу, то и делаю.
— Так ты же мне ее отдал!
— Да? Ну, значит, уже не моя.
Предмет перестал нырять. Я попробовал заставить его это сделать, но безуспешно. Мне надоело, я вытащил конфетку из стакана и съел. Действительно шоколадная. Ладно, не будем о глюках…
Лем привлек наше внимание долгим зычным мычанием.
— М-му-у-у-у! Три — число нечетное. А у нас на Кремауте принято всегда все доводить до четырех. Поехали!
Ну, поехали. И приехали… Вскоре в глазах начало двоиться. Что за черт! Четыре стакана первача — и без закуски. На пустой желудок. Как меня вообще на пол еще не развезло?
Я сполз под стол. Мутило. Похоже, перебрал. Довольная физиономия Лема внезапно оказалась рядом.
— Шо, плохо? На-ко, глотни ишчо, полегчает.
— Клиз-зьму! — взревел я, вскакивая.
Лем потрясенно отшатнулся. Все вытаращили на меня глаза.
— За… Зачем клизму-то? Можно и поблевать, — предложил Алкс. — Тоже должно помочь. Ну… Обычно помогает.
Глаза у меня закатились, и я рухнул на пол…
Наутро я вышел в залу, скверно ругаясь. Настроение было препаршивое, вдобавок ко всему, что произошло, жутко болела голова, мутило, проснулся я в какой-то кишащей клопами кровати в объятиях незнакомой голой девицы, да еще и не помнил, как там оказался. А самое интересное — она была голой, но я-то был одет! Что за ерунда!
Трапезная была почти пуста, если не считать храпящего дракона, который, кажется, так и не сдвинулся с места, даже ноги были закинуты на стулья в том же положении. Да еще Лем сидел за тем же столиком и уплетал какую-то кашу. Я плюхнулся на стул напротив.
— Ну и какого хрена ты меня вчера так напоил? — невежливо поинтересовался я. — Проснулся, понимаешь, невесть где, да еще баба какая-то голая рядом… Что это значит?
Лем аккуратно доел кашу, облизал ложку и внимательно посмотрел на меня. Мои мозги постепенно начинали закипать, а вместе с ними — и я сам.
— Я тебя напоил? По-моему, это ты перебрал. Я всего лишь подливал стаканы. Был бы умным — не пил бы. А насчет бабы… Тут уж не меня спрашивай. Я никого не видел.
— И куда только похмельная бормотуха пошла, — с досадой пробормотал я. Лем неожиданно заинтересовался.
— Какая бормотуха? Похмельная? Случайно не та, что у Бодуна фонтанами расцветает?
— Она самая. Гадость — до сих пор передергивает.
— Ну и как? — спросил поэт. — Сколько глотнул?
— Два.
— А почему ж так пьянеешь? Бодун объяснил тебе, что вкусивший напиток богов приобретает свойство пьянеть ровно настолько, насколько хочет? И моментально трезветь, если потребуется? Да, кстати, как он там?
— Помер старик, — вздохнул я. — Уж лет пятьсот, как сынок его заменил.
— Ба! Да неужто Бодунишко за ум взялся? Он же таким непослушным был, все воды да соки пил, когда мы с Бодуном его самогонкой потчевали… Ну надо же, чего на свете не бывает!
— А вот насчет новообретенного свойства — так это извини, ничего сказать не могу. С первого глотка меня скрючило. Мужик пообещал, что второй глоток вылечит, но нет, со второго я чуть не окочурился. А вместо третьего Бодуну клизму поставил.
— А! — догадался Лем. — Так вот о какой клизме ты вчера говорил.
— Я говорил?
— Ну да. Бегал за Серотом по всему городу, грозился ему тут же, принародно, процедуру совершить. Вон, умаялся бедняжка, без задних ног дрыхнет. А потом ты еще на стены лез.
— Я на стены лез?
— Зачем как попугай повторяешь? Да, лез, вон, следы от ногтей над часами. Да ведь еще и залез — по потолку пополз. Научишь меня как-нибудь?
Над массивными бронированными настенными часами действительно белели свежие царапины. Я взглянул на свои руки, — отросшие и окрепшие за полторы недели когти оказались обломаны.
— По потолку?.. — потерянно пробормотал я.
— А, — махнул рукой Лем, — что с тобой говорить! Пьяная свинья — она и есть пьяная свинья.
— Что, я превращался в свинью? — поэт совсем сбил меня с толку.
— Аг-г-ха, — раздалось с середины помещения. — П-п-преврашшалша… ик! И по по-потолку по-ползал… ик! Как дурак.
Серот грохнул башкой об пол и снова захрапел.
— Ты знаешь Ровуда? — спросил я у Лема.
— Его даже собаки знают, — спокойно ответствовал тот в своем обычном невозмутимом духе. — Ровуд «Какдурак» Лукаму. Кредом жизни избрал возведение рифмованного похабства в ранг высокого искусства, чем противопоставил себя Каллендиру Финиэлю, Рахиту Эа и некоторым другим легендарным виршеплетам. Постоянно употребляет выражение «Как дурак», из-за чего получил соответствующее прозвище. Общаться с ним весьма затруднительно, так как постоянное употребление приведенного выше выражения и жаргонных слов делает речь невразумительной и малопонятной.
— Хм… Весьма точно, — сказал я. — Сам придумал?
— Не, цитата…
— Погоди, щас угадаю. Серотай Федферовани, верно?
— В точку. «Философия Замкнутого века». А ты уже неплохо подкован, как я погляжу.
— Общался с этим… невразумительным и малопонятным.
Появился хозяин. После нечленораздельного вопроса, в котором угадывалась фраза «Чбудтсть?», то бишь «Что будете есть?», — сказывалась практика лингвистического анализа невнятностей, — я подумал и заказал кашу, как у Лема. Питаться, конечно, не хотелось, но надо же попробовать наконец что-то еще, помимо кроличьего мяса и дрянного самогона. Ну, и добавил словечко про какое-нибудь пиво.
— Коль с утра пьешь пиво — день проходит некрасиво, — сказал Лем.
