– Как тебе будет приятнее, – разрешил Сударый.
– Благодарю вас, господин молодой мастер оптографии. Итак, спустя много лет после того, как обрушился Шепчущий мост, и все-таки давно, очень давно…
Кончался короткий зимний день. Низко висящее солнце расчертило город длинными тенями, залило золотисто-розовым улицы и заглядывало в замерзшие окна.
Всего ничего оставалось до заката, когда внимание спросончан привлекло диковинное сооружение, снижающееся над ковролеткой. Возки на улицах замедляли ход, и прохожие останавливались, задирая головы, а по тротуарам неслись стайки мальчишек, радостно кричащих:
– Ступолет, ступолет!
Действительно, это было то самое воздушное судно, рождение которого взволновало покорителей воздушного океана и хозяев небесных маршрутов. Внешне напоминало оно две соединенные вместе плоскодонные лодки лакированного дерева с шестью бочонками, закрепленными по бортам. Ослепительно сверкали на солнце круглые иллюминаторы.
Ступолет затормозил над ковролеткой и стал снижаться, сильно качаясь. Ковролетчики все как один высыпали на посадочную площадку. Один из них, перекрестившись, проворчал:
– Летающий гроб…
Надо сказать, если бы не цилиндры ступ и остроконечная форма носа, чудо маготехники и впрямь изрядно бы напоминало домовину.
Первое замечание послужило как бы сигналом, по которому начали говорить все:
– Эка его мотает!
– Как пьяный, честное слово.
– Того гляди вышку нам снесет или крышу какую проломит…
По голосам, впрочем, чувствовалось, что, случись подобное на самом деле, ковролетчики бы вовсе не расстроились. У них бы появился прекрасный повод бранить чудо маготехники, ставя в пример свои ковры, способные приземлиться, «былиночки не шелохнув». А крыша что, ее починить – дело нехитрое…
Однако летун, управлявший необычным воздушным судном, дело свое знал. Саженях в четырех над землей умерил, а потом вовсе погасил болтанку и спустился плавно, как пушинка.
– Сумел-таки тягу выровнять, – поняли ковролетчики.
Один из них заметил:
– А серьезная штуковина, шестиступная. Я слыхал, обычно две-три ступы ставят – и хватает.
– Видать, издалече прибыли. Интересно, откуда?
Опознавательных знаков на борту не было никаких, из чего ковролетчики заключили, что ступолет столичный, а во чреве его сидят государственные чиновники.
Видно, не ошиблись: это стало ясно, когда кормовая часть распахнулась и выпустила пассажиров. Гражданское облачение двух важных господ никого не могло обмануть, с первого взгляда становилось ясно, что разумные – это служивые, но и не армейские, скорее из полицейского ведомства, тем более их сопровождавшие сильно напоминали приставов, хотя одеты были тоже в штатское.
Взяв пролетку, они куда-то умчались, и на посадочной площадке остался только летун в кожаной куртке, подбитой мехом. Его ковролетчики встретили радушно, проводили в харчевню, накормили-напоили, но в итоге остались им страшно недовольны, потому что летун оказался столичным франтом и вел себя так, будто не только его летательный артефакт, но и сам он лично были засекречены до невозможности. В общем, от простых разумных нос воротил.
Поэтому в тот день ковролетчики так и не узнали, что угадали и насчет столицы, и насчет полицейского ведомства. Все пока что оставалось тайной, в частности и то, почему ступолет прибыл со стороны ничем таким в особенности не примечательного Храпова.
Между тем гости города приехали, как и следовало ожидать, в полицейскую управу и произвели там немалое волнение. Тот из них, что был высок, худощав и одет с претензией на элегантность, без лишнего шума, но строго требовал ответов. Неваляев и Немудрящев, уже собравшиеся было отправляться по домам, принуждены были снять шинели, предстать пред грозны очи и отчитываться наряду с городничим Спросонска. Даже Добролюбу Неслуховичу, хотя он и служил в другом ведомстве, задали вопрос, который главным образом и интересовал худощавого и элегантного человека:
– Почему сразу не сообщили?
– Помилуй бог, – защищался городничий, – о чем? Неужто вы серьезно к этому отнеслись?
Сент-путенбержский чиновник выложил из пухлой кожаной папки столичную газету:
– Даже у нас уже пишут, что город Спросонск охотится на призрака Свинтудоева.
– Глупые сплетни! – с редкой для него лаконичностью сказал Немудрящев.
– Именно, – согласился Мытий Катаевич. – Подозреваемый не установлен, да и состав преступления, согласитесь, не такой, чтобы беспокоить Сент-Путенберг.
– Сент-Путенберг уже обеспокоен, как видите, – сухо заметил столичный чиновник, постучав пальцем по газете.
Немудрящев, вспомнивший, что вовсе не обязан отчитываться перед ним, позволил себе колкость:
– А, «Шершень»… Как раз сегодня умилялся над слогом этого издания. «Мяч не лезет ни в какие ворота…»
– Ирония неуместна, милостивый государь. В «Шершне» пишут не только спортивные обозрения. Что же вы, господа, ведь я всем губерниям оставил четкие инструкции, неужели так трудно было выполнить то, что вам предписывает долг?
К чести приезжего следует сказать, своим правом делать выговоры он не злоупотреблял и, кажется, вообще тяготился им. Видя, что спросончане непоколебимы в своей уверенности, будто у них не было оснований обращаться к таинственным (для Немудрящева) инструкциям, он перешел к делу:
– Изложите все как можно подробней.
– Да, хотелось бы послушать, что к чему, а то ведь даже мне по-добрососедски не шепнули, – добавил попутчик столичного гостя, а был им не кто иной, как Сватов, городничий из Храпова.
– О чем шептать-то, Знаком Бывалович? – всплеснул руками его спросонский коллега. – Неизвестного существа нигде не обнаружено, молодежь хулиганила – поймали, а остальное сперва от шелухи сплетен и домыслов очистить надобно.
– А вот призрак Свинтудоева не в пример быстрей вас сообразил, что к чему, – не унимался Сватов. – Знаете, что сделал нынче мой подопечный? Исчез! Вскоре после визита господина Сударого.
– Сударого? – не сдержал изумления Неваляев, и в тон ему воскликнул Немудрящев:
– Он-то тут при чем? Ничего не понимаю, – прибавил глава магнадзора. – Господа, кажется, я не знаю чего-то очень важного.
– Сейчас узнаете, – пообещал столичный чиновник и положил перед собой блокнот. – Я хочу, чтобы каждый рассказал все, что ему известно о происходящем в городе. Вот разве только… – прибавил он, в задумчивости разглаживая щегольские усики, – пожалуй, не помешает прежде всего выставить наблюдение за домами господ оптографов – их, как я понял, в Спросонске двое? Вот и отлично. Направьте к ним надзирателей поопытнее, пусть возьмут оба дома под скрытое наблюдение. Пожалуй, возьмите и двух моих приставов, они воробьи стреляные, лишними не будут.
– Вы чего-то ожидаете, Пуляй Белосветович? – встревожился спросонский городничий.
Господин Копеечкин, чиновник по особым поручениям Имперского полицейского управления, знаменитость и красавчик-шатен, открыл блокнот:
– Жду и, надеюсь, дождусь когда-нибудь подробных рассказов о том, что у вас тут творится…
Глава 10,
в которой излагается жутковатая история слепого певца Хочуто, а над головой Сударого сгущаются тучи
Давно это было. Жил слепой певец Хочуто, который в молодости погубил две прекрасные жизни: юной девушки и древнего кедра. Вернулся он в родные места, в провинцию Мангайдо, где никто уже не узнавал его, и попросил пристанища в храме, что стоит между замком Миядзаки и деревней Хайяо.
Настоятелю понравились его песни и умелая игра на цитре, и он пригласил Хочуто жить у себя. Днем слепец бродил по окрестностям и пел, а ночевать возвращался в домик при храме. Песни его совсем не были похожи на те, что исполнял он в юности, – теперь в них было меньше страсти, больше мудрости и искусства. Особенно понравилась жителям Хайяо песня о Шепчущем мосте, хотя не очень любили они вспоминать ту давнюю историю.
Однажды настоятель и все служки ушли, чтобы справить заупокойную службу по одному человеку. Хочуто остался в храме один.
Стояла душная ночь, как перед грозой, но слепец, привыкши угадывать погоду гораздо более чутко, чем зрячие, знал, что дождя нынче не будет. Ему не спалось. Он сидел на веранде и поджидал настоятеля, обмахиваясь веером. Вдруг послышались чьи-то легкие, едва слышные шаги, и незнакомый суровый голос произнес:
– Я посланник очень важного господина, который сейчас гостит в этой местности. Он узнал, что при храме живет человек, хорошо умеющий играть на цитре и петь. Он изъявил желание послушать тебя. Идем со мной немедля.
И сильная рука легла на плечо Хочуто.
Страшно ему сделалось, а отчего – он и сам не мог понять. Ведь не раз уже приглашали его в богатые дома, слушали песни, хвалили и давали деньги. Так отчего же теперь мороз по коже пробежал? Захотелось ему отказаться, однако он почувствовал, что не в силах сопротивляться велению этого сурового голоса. Нашарил он цитру, прислоненную поблизости, повесил ее на плечо, взял трость и протянул другую руку провожатому – и вздрогнул от того, каким холодным и жестким было пожатие незнакомца.
