— Ну так копья свои убираем, добрые молодцы, — нетерпеливо помахала рукой Ледышка. — Его превосходительство нас ждет. Под наш приход торт вынести должны, и представление без нас не начинают.
— А то кто был непослушным солдатом, того сейчас приголублю ледышкой по кумполу! Хо-хо-хо! — пророкотал голос.
Часовые снова переглянулись, насупились сурово, и пики не разомкнули.
— А в мешке у вас что, дед да баба? — строго ткнул пальцем правый.
— Внучка, — оскорбленно поправила Ледышка и нетерпеливо притопнула: — Не имеете вы права смотреть мэрские подарки! За них деньги огроменные плочены! И не вами!
— Нам до сосны высокой, мерзкие они или приятные, потому что все равно не нам, — непреклонно пробасил левый. — А знать, что в мешке, мы по службе обязаны, поскольку его сиятельство герцога Эльгардского здесь охраняем.
— А может, вы там оружие прячете? — поддержал его правый.
— Нет там никакого оружия, очумели мы, что ли?! Кто ж оружие на Новый год дарит?! — искренне возмутилась Ледышка, но на солдат впечатления не произвела.
— Тот, кто бедных детишек по репе сосульками бьет? — злопамятно прищурился правый.
— Слушайте, солдатики, нет у нас там оружия, пустите, быстрее, опаздываем мы уже, с вами тут разговоры разговаривая!
— Мешок покажите — и проходите. Что нам, жалко, что ли? — пожал плечами левый. — У вас служба — и у нас служба.
— Но вы… мы…
— Внученька… Развяжи мешочек… развяжи… — глухо прокашлял баритон.
— А-а-а… э-э-э… Да?..
— Да, внученька. Покажи… солдатикам.
— А-а-а… С-сейчас, дедушка. Сейчас, — кося на часовых расширившимися, точно от боязливого удивления глазами, Ледышка потянула завязки, распуская горловину мешка, и в небо ударил сноп белого света с голубыми искрами.
— Уберите! Не видно ж ни чижа! — моментально вскинулись руки к ослепленным глазам.
— А вы на ощупь, на ощупь, — ласково пригласил баритон. — Это подарки не простые, а магами из ВыШиМыШи подготовленные.
— Говорим же, что нельзя их кому попало трогать! — снова вступила Ледышка.
Левый неуверенно попятился, но правого так легко было с толку не сбить.
— А нам до сосны, магами или не магами! — фыркнул он и, все еще закрывая глаза рукой, запустил вторую в дебри мешка.
Пальцы его сомкнулись на чем-то металлическом и остром, и он с восторгом вскричав: «Ага!!!» рывком вытащил добычу наружу, отвернулся, чтобы сияние не било в глаза, разжал кулак… и тупо уставился на два стеклянных пузырька.
Из которых медленно вытекало, смешиваясь, нечто тягучее — синее и красное.
— Это еще что за?.. — заморгал он, пытаясь сообразить, на каком именно этапе острое и железное превратилось в гладкое и стеклянное — но не успел.
Жидкости запузырились вдруг, вскипели — и с ладони сорвался столб холодного розового пламени.
— А-а-а-а!!!.. — взревел часовой, замотал рукой, точно надеясь, что она оторвется — и в синей ночи закаруселились огненные розовые узоры.
— Что вы с ним сделали?! — рявкнул второй, наставляя на невозмутимую парочку пику.
— Световой фонтан Россетти, — хмыкнул баритон. — Не жарко, не больно, можно руки мыть, можно ими есть, рассосется дня через три само.
— Не больно?! А чего ж он тогда так вопит?!
— Испугался? — ехидно усмехнулся баритон.
— Кто испугался?
Часовой, бывший правым, замер и яростно сунул руку в карман полушубка, и тут же сквозь толщу овчины пробились нежные розовые языки огня.
— Желаете еще чего-нибудь досмотреть? Или мы уже пойдем? — дождавшись, пока первый заряд эльгардских ругательств закончится, невинно вопросил баритон.
— Валите хоть к бабаю якорному! — рявкнул правый.
— И вас с Новым годом, служивые, — прокашлял, точно скрывая смех, баритон, и старик, внучка и мешок скрылись в дверях.
— ВыШиМыШи… рассадник колдунов… развели… — прорычал правый, засовывая пылающую ладонь подмышку, но добился лишь того, что розовые языки стали вырываться одновременно спереди и сзади.
— Они предупреждали, — философски пожал плечами левый. — И хорошо, если его сиятельство с тебя за испорченный фокус не вычтет.
Правый в ответ только выругался и угрюмо уставился под ноги.
Левый покосился на товарища, подумал, что у него теперь три ночи подряд не будет проблем с освещением и приумолк, задумавшись.
Ох уж эти фокусники иноземные… Но то ли и впрямь что-то не так было со стариком, то ли уж пора их сменять и отпускать в город, в набег на трактиры — а то мерещится всякая муть: то голос будто мешка выходит, то дед говорит, губами не шевеля, и этот странный след, что остался за ними: ровный, гладкий, глубокий — словно на дне мешка таз с кирпичами лежал — а поверх следы, словно мешок за дедом на своих ногах шел…
Нет, определенно пора караул менять.
В кабак.
Только в кабак.
То, что в доме мэра творится что-то неладное, Агафон и Мари почувствовали сразу, как только переступили порог холла, и входная дверь закрылась за ними.
— Горит… что-то… — нервно потянула носом прачка.
— Свиные отбивные! — подсказал студенту, скорее, не кормленный с утра желудок, чем разум. — Дичь! Пироги! Жареная рыба!..
Продолжить он не смог, так как захлебнулся слюной.
— Интересно, как они собираются иностранца кормить подгоревшей рыбой?! Это же позор на всю… — возмущенно начал было девушка — и осеклась.
Потому что, не замеченные сначала из-за пестрой роскоши гобеленов, картин, вычурной мебели и скульптур, из-за канапе, почти преграждая путь вошедшим, торчали ноги.
Мари ахнула и прихлопнула лот ладошками, чтобы не закричать.
Агафон, отбросив иллюзию и не успев даже выпрямиться, чтобы выйти из роли мешка, на четвереньках бросился к неподвижно лежавшему лакею, не увидев ран, приложил ухо к груди…
И услышал тихое ровное посапывание человека, досматривающего седьмой сон.
— Он спит… — обратил к помощнице изумленную физиономию волшебник.
— Спит?.. — недоверчиво повторила Мари и медленно отняла руки ото рта: кажется, необходимость визжать отпала. — А ты уверен?
Агафон помолчал несколько секунд, словно вспоминая что-то, покраснел, закусил губу и, не глядя на девушку, пробурчал:
— Уверен, уверен…
Не говоря больше ни слова, он поднялся, кряхтя и растирая затекшую и замерзшую поясницу, и побежал к широкой лестнице, ведущей вверх.
Как он и предполагал ранее, банкетный зал оказался на третьем этаже. И как он предположил чуть попозже, все — до единого — там спали.
Холодный ветер наметал сугробики перед разбитыми окнами, догорали свечи и огонь в камине, засыхали канапе, выдыхались вина, жухли фрукты, а хозяин дома, половина уважаемых жителей города, цвет Высшей Школы Магии Шантони и даже сам герцог Эльгардский со свитой спали безмятежным сном младенцев физиономиями в салатах[30].
— Кабуча-а-а-а… — простонал студиозус и схватился за голову. — Девятерная доза…
— Агафон?.. — неуверенно и испуганно прозвучал от входа голос Мари. — Я тебе мешок твой принесла… Или ты так, руками?
Руками Мельникова мог сейчас разве что рвать на себе волосы, поэтому мешок и его подательница были встречены если и не с радостью, то с благодарностью и надеждой.
Распутав веревку на горловине мешка, он осторожно высыпал на паркет всё, что чаянно или нечаянно затесалось в него при подготовке противозаклятья в сарае, и лихорадочно принялся рассортировывать, то и дело постанывая от отчаяния: для разных заклинаний пробуждения не хватало то одного, то другого, то сразу десятка ингредиентов — при условии, что он правильно вспомнит слова и не погрузит в столетний сон весь город и себя заодно. А пульсация жизни в ледяном теле Уллокрафта, когда он считал ее в холле, стала гораздо слабее, и если бежать до Школы за книгами и недостающими компонентами, а потом обратно…
— Агафон? — не унималась Мари. — Агафон?
И так и не дождавшись ответа от погруженного в отчаянную инвентаризацию студента, продолжила тихо, разговаривая уже, скорее, сама с собой:
— Это ведь ты их усыпил? Тогда? Вместо охраны? По ошибке?
— Слушай, не суйся куда не просят, а?! — словно его ткнули раскаленным шилом, вскинулся маг. — И вообще! Сделала свое дело — и проваливай отсюда! Не мешайся под ногами!
— Агафон?!..
Словно кто-то коварный открыл кран, слезы моментально покатились по щекам, и горло перехватило так, что не только слово вымолвить — дышать стало трудно, и всхлипывая и закрывая лицо руками, Мари бросилась в другой конец зала.
Остановившись у окна, она сначала доплакала обиду, а потом просморкалась и принялась разглядывать убранство зала, а после и гостей, отыскивая знакомые лица и демонстративно не глядя в сторону возившегося на полу с септограммой и заклинанием студента.
