Жуля сидела, заткнув уши. Ровуд воодушевленно размахивал кружкой, брызгая пеной на сидящих рядом, а слюной — на сидящих напротив… Серот опять заснул, Лем непроницаемо смотрел на компанию в противоположной стороне, уже не таращившую глаза, а злобно скалящую зубы. Уже несколько раз то один, то другой роялист порывался встать и с очевидными намерениями требования сатисфакции двинуться к нам, но колдун с Фингонфилем пока их сдерживали.
— Ровуд, — тронул я его за рукав. — Видишь, во-о-он там сидят… Им, по-моему, не нравятся твои громкие слова.
— Мало ли, кому что не нравится. Мне вот тоже постная харя того болвана задницу напоминает, так я же не кричу об этом!
Третий самый представительный член сообщества, после колдуна и эльфа, при этих словах решительно встал и с искаженным яростью лицом двинулся на Ровуда. Меня накрыл мощный запах давно немытого тела. Я вспомнил, что спутники старались держаться подальше от него, хотя тот и выглядел весьма пристойно.
— Рвач тебе в глотку, — проникновенно заявил он. — Ты, бесплодный, на мою сторону поклеп возвести намерился?
— Что он сказал? — переспросила Жуля. — Такой интересный диалект…
— Древний выговор роялистов, — тихо пояснил Лем. — Традиционная школа.
Ровуд воззрился на подошедшего и выразительно сморщил нос.
— Да и воняет также, — заявил он. — Даже хуже.
Роялист принял угрожающую позу.
— Не желает ли многословный наш побиться ликом об кулак?
— Ого, — удивился Лем. — Оказывается, еще есть и знатоки Высокой речи.
— Я — менестрель, — Ровуд с кряхтеньем, при помощи рук задрал правую ногу и ткнул себя пяткой в грудь. Я выпучил глаза. — Чертов радикулит, как дурак… Более того — я похабный менестрель. Ты знаешь, дурила, как я могу тебя описать? Все равно, что описаю — и все узнают, как дурак.
— Скулой тебе в бок, — парировал роялист. — Моей стороне глубоким образом чхать на твои байки. А вот предоставить кулак вполне возможно.
— Не, спасибо, кулак у меня и свой имеется, как дурак. А вот задницу твоей стороне надо почистить, не хрен вонять как куча дерьма.
Роялист вдруг просветлел лицом. Я едва не поперхнулся, настолько неожиданным был поворот.
— Спасибейше, разлюбезный! В драке обязоном встану близ, по типу, как в чистой улице!
Лем тихонько ахнул. Ровуд побледнел, отшатнулся и, против ожидания, ничего не сказал. Роялист победно развернулся и прошествовал обратно к своей компании, унося с собой запахи. Не похоже, чтобы там были ему рады…
Ровуд молча сел и, схватившись за кружку, залпом осушил ее. Лем тихо пробормотал:
— Да… Вот уж не думал, не гадал…
— Что случилось? — спросил я, так и не поняв происшедшего. — Это был какой-то ритуал?
— Да уж… Ритуал… Настолько тонкого оскорбления я еще не слышал. И ведь никто бы не сказал!
— Да чего не сказал?! Ох и вонючий же тип… Отчего от него так несет? Вроде выглядит неплохо, в гробу не валялся…
— Лет двести назад на него кто-то в отместку, то ли в шутку наложил заклятие вони. Да так удачно наложил, ни один маг снять не может. Вот и ходит теперь по миру, мается. А впрочем, мается ли? Это же такой образ, о котором даже и не помечтать!
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Но только понаслышке, а вживую встречаю впервые.
— Это Гарун, — проскрипел Серот. Хм… А я думал, что он спит. — Еще один менестрель. Ага… Только такой, что о нем самом уже давно легенды складывают. Лем под столом пешком топал, когда Гарун уже несколько поколений учеников похоронил.
— Да, — Лем взглянул на меня. — Никто более него не знаком с искусством Тонкой речи. Понять можно, если специально обучаться, но вот составлять фразы и свободно говорить могут лишь единицы. Гарун — один из них. Странно, что я не догадался сразу. Впрочем, я и предположить не мог…
Я обернулся еще раз взглянуть на живую легенду, знатока чудных диалектов, но роялисты с колдуном и эльфом уже ушли. Ровуд все так же и сидел, как пришибленный.
— М-да, — произнес я после некоторого молчания. — Круто у вас. Великий Антор, бессмертный Фингал, бесстрашный Харт, вонючий Гарун… Кто еще?
— Поживешь — увидишь, — пожал плечами Лем. — А может даже и встретишь. Охважный Туй, например… Хм… Злосчастный Фингонфиль? Э?
— А ведь я учился на его творчестве, — грустно произнес Ровуд, забыв спошлить. — И, восторгаясь пикантной стороной таланта, выбрал для себя путь в стихосложении. Вот, послушайте одну из его ранних виршей.
Ровуд мечтательно закрыл глаза и продекламировал:
Злобный старый пердун,
Наширявшийся сдуру,
На десятом мгновении сна околел.
Но как всякий хвастун,
Возомнив себя гуру,
Мне оставил в наследство нелегкий удел.
Мне бы стадо пасти,
За рекой наблюдая,
Где девчонки тайком собрались вечерком.
Я же кисну в пути,
Я безвинно страдаю,
Черен я, черен мир, стукнутый кулаком.
— Каково, а?
— Бесподобно, — мрачно сказала Жуля. — Спасибо за беседу, господа. Я буду наверху.
Девушка ушла. Ровуд обратил на меня взор.
— Что, ей и правда понравилось?
— Нет, — ответил Лем. — Ты не уловил сарказма?
— Сарказма? А он разве был?
— Что случилось, старина? — икнул Серот. — Где твои грубые словечки?
Ровуд ошалело покрутил головой.
— Странно, Жюли не стала больше ничего говорить, обвинять, угрожать, — сказал Лем. — Наверное, чему-то научилась. Женщины обычно пытаются остановить мужчин слезами и уговорами. А ведь за многие века уже давно стало известно, что таким образом успеха не добьешься. Если женщина начинает давить на мужика клятвами типа «навсегда уйду», то это совершенно глупо, ибо только сильнее сподвигнет того на совершение задуманного. Причем ему будет хуже, ибо он сознательно пошел против своей второй половины. Так что ничего хорошего от ситуации, когда мужчина хочет одного, а женщина другого, не жди.
— О чем ты? — не понял я.
— Да уж, здесь они в разных положениях. Женщина-то от этого другого и понести может, а вот мужчина…
— Ровуд, ты пошляк!
— Родился так, как дурак.
— То-то, видать, тебя в борделе рожали, да еще и при психушке.
— Не, все было наоборот, как дурак! Психушка находилась в борделе!
— Ага, воскрес, — облегченно возгласил Серот. — А я уж подумал, совсем плохой стал…
— Это у тебя плохой, — огрызнулся Ровуд. — А у меня стоит хорошо…
Алкс, до сих пор мрачно молчавший, простонал с обреченностью ведомого на казнь:
— Заткнись…
— Разве Охважный Туй существует? И если да, то неужто еще жив? — спросил я. — Помнится, он ходил ругаться с богами, но ведь это — деяние давно минувших дней, стало быть, прошли столетия…
— Не знаю, — пожал плечами Лем. — Могилы я не видел. Быть может, до сих пор бродит где-то. Правда, и его самого тоже никогда не встречал.
— Ага, дык потому и не встречал, что еще одна твоя пьяная фантазия!
— Что значит «еще одна»?
— Ну, блин, клянусь хвостами моего троюродного дядюшки, у которого их было никак не меньше четырех! Великий Антор, бессмертный Фингал — тоже твои глюки!
— Не-а, — помотал головой Лем, — не-а. Великий Антор недавно тут побывал, меня за собой пытался утянуть.
— Ага, ну да, конечно, он же уже матерьялизовался давно!
— Хм, как дурак… — Ровуд озадаченно воззрился на Лема. — Так ты что, гермафродитик наш, уже и мыслями рожать научился?
Поэт схватился за голову. Алкс зарычал на Ровуда, но тот, ухмыляясь уткнулся в пустую кружку. Серот крякнул, отчего столик подпрыгнул, и вернулся в излюбленую позу.
Я хмуро посмотрел на квелого дракона, на собутыльников, опять начавших чесать языки по поводу и без повода, и решил, что пора уходить. Тем более, что надо попасть на корабль по любезному приглашению Антроха, пока тот не вернулся повторять его, а заодно и менестреля своего прихватывать. Не могу больше видеть лицо Лема — и хотя на корабль он вряд ли пойдет, но вдруг Антрох решит, что судьба племени все же важнее судьбы мира…
Смутно ощущая, что забыл нечто важное, я поднялся, раскланялся и отбыл наверх. Меня проводили небрежными кивками, только Алкс соизволил произнести напутствие. Впрочем, я не обиделся, поскольку Лем, Ровуд и Серот были уже заняты спором по поводу действий ровудовских предков — где же все-таки рожали поэта-похабника. Лем умудрился как-то задеть чувства собеседника, и тот угрожающе навис над менестрелем.
— Не бей меня! У меня жена, дети…
— Что, серьезно? — озадачился Ровуд.
— Ну… Только наполовину, — сразу помрачнел Лем.
— Как так?
— Жены нет, дети есть.
— Как это может быть?
Следующая фраза Лема прозвучала как-то даже с жалостью по отношению к слабоумному верзиле:
— Не знаю, вот. Сами как-то появляются…
