Джером Джером - Чего стоит оказать любезность

— Но ведь оказать любезность ничего не стоит, — убеждала мужа маленькая миссис Пенникуп.

— Зато она соответственно и расценивается, моя милая, — возразил мистер Пенникуп, аукционист с двадцатилетним опытом, имевший полную возможность наблюдать, как относятся люди к различным проявлениям чувств.

— И слушать не хочу, Джордж, — упорствовала жена, — пускай это неприятный, сварливый старый грубиян — я не отрицаю, но, все равно, ведь человек уезжает, и мы, вероятно, никогда его больше не увидим.

— Если бы я допускал хоть малейшую возможность встретиться с ним вновь, — заметил мистер Пенникуп, — я бы завтра же распрощался с англиканской церковью и стал методистом.

— Не говори так, Джордж, — укоризненно сказала жена, — господь может услышать тебя.

— Доведись господу услышать старого Крэклторпа, он бы мне посочувствовал, — заявил мистер Пенникуп.

— Бог посылает нам испытания для нашего блага, — пояснила жена, — они учат нас терпению.

— Ты-то не церковный староста, — отпарировал мистер Пенникуп, — ты ничем не связана с этим человеком. Ты слышишь его только тогда, когда он стоит на церковной кафедре и вынужден хоть несколько себя сдерживать.

— Ты забываешь о благотворительных базарах, Джордж, не говоря уже об украшении церкви, — напомнила миссис Пенникуп.

— Благотворительные базары бывают только раз в году, — отвечал мистер Пенникуп, — и в это время твой собственный характер, как я заметил…

— Я всегда стараюсь помнить, что я христианка, — прервала его маленькая миссис Пенникуп — Я не прикидываюсь святой, но если когда-нибудь и скажу что-либо дурное, то потом всегда пожалею, ты ведь знаешь это, Джордж.

— Именно это я и хотел сказать, — согласился с нею муж. — Да, уж если приходский священник за какие-нибудь три года добился того, что его прихожанам стал ненавистен самый вид церкви, — здесь что-то неладно.

Миссис Пенникуп, приятнейшая маленькая особа, положила на плечи мужу свои пухлые, все еще хорошенькие ручки.

— Не думай, дорогой, что я не сочувствую тебе. Ты выносил все с таким достоинством. Порой я просто сама удивляюсь, какую выдержку ты проявлял в большинство случаев, а ведь чего только он тебе не говорил.

Мистер Пенникуп невольно принял позу, олицетворяющую торжество добродетели, наконец-то удостоенной признания.

— Что касается до нас, грешных, — заметил мистер Пенникуп смиренно-гордым тоном, — то с личными оскорблениями еще можно было бы примириться… хотя, впрочем, — прибавил церковный староста, внезапно поддаваясь человеческой слабости, — не очень-то приятно, когда в ризнице тебе во всеуслышанье, через весь стол, говорят, будто бы ты умышленно оставил себе для сбора пожертвований левую часть церкви, чтобы незаметно миновать свою собственную семью.

— Но ведь наши дети всегда держат наготове трехпенсовые монетки! — возмутилась миссис Пенникуп.

— Подобные вещи он говорит исключительно для того, чтобы доставить человеку неприятность, — продолжал церковный староста, — а то, что он делает, просто нет сил терпеть.

— Ты хочешь сказать «делал», мой милый, — смеясь, поправила маленькая женщина. — Теперь с этим уже покончено, мы скоро от него избавимся. Я думаю, дорогой, что если разобраться хорошенько, то виной всему его больная печень. Ты помнишь, Джордж, еще в самый день его приезда я обратила внимание, какое у него одутловатое лицо и пренеприятное выражение рта. Ведь больные печенью ничего не могут с собой поделать, мой милый. Надо смотреть на них как на несчастных и жалеть их.

— Я бы еще простил его выходки, если бы не видел, что они доставляют ему несомненное удовольствие, — промолвил церковный староста. — Впрочем, как ты уже сказала, дорогая, он уезжает, и единственно, о чем я мечтаю и молю бога — это никогда больше не встретить человека, подобного ему.

— Ты должен навестить его, Джордж, мы пойдем к нему вместе, — настаивала добрая маленькая миссис Пенникуп. — Как-никак, он целых три года был нашим приходским священником, и теперь так уезжать отсюда, знать, что все рады от него избавиться… бедняге должно быть очень неприятно, как бы он ни хорохорился.

— Ну, ладно, — согласился мистер Пенникуп, — только я не стану говорить ему того, чего на самом деле не чувствую.

— Вот и прекрасно, — смеясь, ответила жена, — лишь бы ты не говорил того, что чувствуешь. И что бы ни произошло, мы должны сдерживаться, — предупредила маленькая женщина. — Помни, это ведь в последний раз.

У маленькой миссис Пенникуп намерения были добрые и поистине христианские.

Преподобный Август Крэклторп в следующий понедельник должен был покинуть Вичвуд и, как искренне надеялся он сам и вся его паства, никогда больше не появляться даже поблизости. До сих пор обе враждующие стороны и не пытались скрывать обоюдной радости по поводу предстоящего расставания. Возможно, преподобный Август Крэклторп, магистр искусств, оказался бы не бесполезным для англиканской церкви в каком-нибудь ист-эндском приходе, пользующемся дурной славой, или, скажем, где-нибудь в далеком миссионерском стане, среди языческих орд. Там, пожалуй, могли бы сослужить службу его врожденное стремление противоречить всем и каждому, его упорное пренебрежение к взглядам и чувствам других людей, его вдохновенная уверенность в том, что все, кроме него, непременно ошибаются, и присущая ему поэтому всегдашняя готовность действовать и говорить, не зная страха. Но в живописном маленьком Вичвуде, расположенном среди Кентских холмов, в этом излюбленном пристанище удалившихся от дел торговцев, старых дев среднего достатка, исправившихся представителей богемы, в которых пробудился дремавший доселе инстинкт добропорядочности, — здесь вышеупомянутые свойства преподобного Крэклторпа приводили только к неприятностям и раздорам. За последние два года его прихожане, при поддержке некоторых других вичвудцев, кому тоже случилось иметь дело с достопочтенным джентльменом, не раз пытались обиняком, при помощи недвусмысленных намеков внушить ему, какую сильную, все возрастающую неприязнь вызывает он в них как священник и человек. Положение достигло крайней напряженности, когда ему официально объявили, что, раз нет другого выхода, придется послать к епископу делегацию из наиболее уважаемых прихожан. Это убедило, наконец, преподобного Августа Крэклторпа в том, что он потерпел полный провал как духовный наставник и утешитель вичвудцев. Преподобный Август Крэклторп уже подыскал и обеспечил себе возможность заботиться о другой пастве. На следующее воскресное утро он назначил свою прощальную проповедь, и, казалось, все сулило ему успех. Набожные жители Вичвуда, уже много месяцев как переставшие посещать церковь святого Иуды, предвкушали наслаждение — сознавать, слушая преподобного Августа Крэклторпа, что слушают его в последний раз. Преподобный Август Крэклторп приготовил проповедь, которая обещала произвести должное впечатление своей ясностью и прямотой. Ведь у прихожан вичвудской церкви святого Иуды, как и у всех смертных, были свои недостатки. Преподобный Август льстил себя мыслью, что не упустил ни одного из этих недостатков, и заранее испытывал удовольствие, представляя себе, какую сенсацию произведет его речь, начиная от «во-первых» и кончая «в-шестых и последних».

Однако все дело испортил порывистый характер маленькой миссис Пенникуп. В среду днем преподобный Август Крэклторп занимался в своем кабинете, когда ему доложили о приходе мистера и миссис Пенникуп; заставив их подождать в гостиной пятнадцать минут, он, наконец, вышел с холодным, суровым выражением на лице и, не подавая руки, попросил объяснить возможно более кратко, по какому поводу его оторвали от занятий. У миссис Пенникуп речь была приготовлена заранее. В ней было все, что нужно, и ничего больше. Миссис Пенникуп собиралась упомянуть — без всякого подчеркивания, как бы между прочим, — о том, что долг каждого из нас — при любых обстоятельствах вести себя по-христиански; что наша приятная обязанность — прощать и забывать обиды; что, вообще говоря, обе стороны виноваты; что расставаться нужно всегда мирно; короче говоря — что она, миссис Пенникуп, и ее муж Джордж, готовый сам это подтвердить, сожалеют о всех своих словах и поступках, которые могли обидеть преподобного Августа Крэклторпа, и хотели бы на прощанье пожать ему руку и пожелать ему счастья. Однако, встретив у преподобного Августа такой холодный прием, миссис Пенникуп почувствовала, что все слова столь тщательно подготовленной речи развеялись по ветру. Ей оставалось либо удалиться молча, с оскорбленным видом, либо положиться на вдохновение минуты и придумать что-нибудь новое. Она избрала последнее.