Филипп Рот
Наша банда
(В главных ролях — Трикки и его друзья)
… И я помню, что когда в моих продолжительных беседах с хозяином о качествах людей, живущих в других частях света, мне приходилось упоминать о лжи и обмане, то он лишь с большим трудом понимал, что я хочу сказать, несмотря на то, что отличался большой остротой ума. Он рассуждал так: способность речи дана нам для того, чтобы понимать друг друга и получать сведения о различных предметах; но если кто-нибудь станет утверждать то, чего нет, то назначение нашей речи совершенно извращается, потому что в этом случае тот, к кому обращена речь, не может понимать своего собеседника; и он не только не получает никакого осведомления, но оказывается в состоянии худшем, чем неведение, потому что его уверяют, что белое — черно, а длинное — коротко. Этим ограничивались все его понятия относительно способности лгать, в таком совершенстве известной и так широко распространенной во всех человеческих обществах.
Джонатан Свифт «Путешествие в страну Гуигнгнмов», 1726
…следует сознавать, что нынешний политический хаос связан с порчей языка и что, вероятно, можно попробовать добиться некоторых улучшений, начав с устной речи… Язык политики — и с некоторыми вариациями это справедливо для любой политической партии, от консерваторов до анархистов, — нацелен на то, чтобы ложь выглядела правдоподобной, а убийство делом вполне почтенным, чтобы чистой воды сотрясение воздуха приобретало вид чего-то основательного и прочного.
Джордж Орвелл «Политика и английская литература», 1946
ИСХОДЯ ИЗ МОИХ ЛИЧНЫХ И РЕЛИГИОЗНЫХ УБЕЖДЕНИЙ, Я СЧИТАЮ АБОРТ НЕПРИЕМЛЕМОЙ ФОРМОЙ РЕГУЛИРОВАНИЯ РОЖДАЕМОСТИ. БОЛЕЕ ТОГО, ПОЛИТИКА НЕОГРАНИЧЕННОГО ДОПУЩЕНИЯ АБОРТОВ ИЛИ ЗАКАЗНЫХ АБОРТОВ ПРОТИВОРЕЧИТ МОЕЙ ЛИЧНОЙ ВЕРЕ В СВЯТОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ — ВКЛЮЧАЯ И ЖИЗНЬ ЕЩЕ НЕРОЖДЕННЫХ МЛАДЕНЦЕВ, ИБО НЕРОЖДЕННЫЕ, НЕСОМНЕННО, ТАКЖЕ ОБЛАДАЮТ ПРАВАМИ, ПРИЗНАВАЕМЫМИ ДАЖЕ В ПРИНЦИПАХ, ПРОПОВЕДУЕМЫХ ОРГАНИЗАЦИЕЙ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ.
РИЧАРД НИКСОН,
Сан-Клементе, 3 апреля 1971 г.
1
Трикки успокаивает встревоженного гражданина
ГРАЖДАНИН: Сэр, позвольте мне поздравить вас с вашим выступлением от 3 апреля, посвященным святости человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев. Такой поступок потребовал от вас большой отваги, особенно если учесть результаты ноябрьских выборов.
ТРИККИ: Ну что же, большое спасибо. Я сознаю, что мог бы, разумеется, совершить популистский шаг и выступить против святости человеческой жизни. Однако, если говорить со всей прямотой, я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, но сделать то, что считаю правильным, чем быть избранным на второй срок, заняв столь удобную для всех позицию. В конце концов, мне приходится прислушиваться и к собственной совести, а не только к электорату.
ГРАЖДАНИН: Ваша совесть, сэр, является для всех нас источником неизменного изумления.
ТРИККИ: Спасибо.
ГРАЖДАНИН: Не могу ли я задать вам вопрос, касающийся лейтенанта Кейли[1] и приговора, вынесенного ему по обвинению в убийстве двадцати двух мирных вьетнамских жителей в деревне Ми Лай?
ТРИККИ: Безусловно. Насколько я могу судить, вы поднимаете этот вопрос, чтобы продемонстрировать еще один пример моего нежелания совершать популистские шаги.
ГРАЖДАНИН: Как это?
ТРИККИ: Ну, принимая во внимание бурю общественных протестов, вызванных упомянутым вами приговором, популистский шаг — наиболее популистский из всех возможных — состоял бы для меня, как для Главнокомандующего, в том, чтобы обвинить двадцать два безоружных мирных жителя в заговоре, имевшем целью убить лейтенанта Кейли. Однако, если вы почитаете газеты, вы увидите, что я отказался сделать это, предпочтя рассмотреть вопрос лишь о его вине, но никак не об их. Как я уже говорил, я скорее согласился бы остаться президентом, отработавшим всего один срок. И позвольте мне, раз уж мы коснулись Вьетнама, со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство. Если президент Тиу имеет достаточно доказательств и желания предать суду два с лишним десятка жителей деревни Ми Лай — посмертно, разумеется, руководствуясь при этом каким-нибудь вьетнамским законом, связанным с почитанием предков — это его дело. Что касается меня, то уверяю вас, я не в коей мере не собираюсь вмешиваться в работу вьетнамской системы правосудия. Я считаю, что президент Тиу и должным образом избранные сайгонские официальные лица способны самостоятельно «провести» это дело через свое министерство юстиции.
ГРАЖДАНИН: Сэр, меня тревожит следующий вопрос. Ввиду того, что я разделяю вашу веру в святость человеческой жизни…
ТРИККИ: Превосходно! Готов поспорить, что вы также футбольный болельщик.
ГРАЖДАНИН: Конечно, сэр. Благодарю вас, сэр… И однако же, ввиду того, что я питаю к нерожденным младенцам такие же чувства, как вы, меня серьезно беспокоит возможность того, что лейтенант Кейли повинен также в совершении аборта. Мне очень неприятно говорить об этом, господин Президент, но я испытываю серьезнейшую озабоченность при мысли о том, что среди убитых лейтенантом Кейли двадцати двух мирных вьетнамских жителей могла оказаться беременная женщина.
ТРИККИ: Минутку, минутку. В судах нашей страны существует традиция, согласно которой человек считается невиновным до тех пор, пока вина его не будет доказана. В том рву в деревне Ми Лай были младенцы, мы знаем также, что в нем находились женщины самых разных возрастов, но я не видел ни одного документа, в котором утверждалось бы, что ров в Ми Лае вмещал также и беременную женщину.
ГРАЖДАНИН: Но что если, сэр — что если среди этих двадцати двух все-таки присутствовала беременная женщина? Предположим, что это обстоятельство всплыло бы на свет при рассмотрении вами юридической правомерности вынесенного лейтенанту приговора. С учетом вашей личной веры в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев, не сможет ли подобный факт настроить вас против удовлетворения апелляции, поданной лейтенантом Кейли? Я, например, готов признать, что на меня, убежденного противника абортов, он мог бы повлиять в весьма значительной степени.
ТРИККИ: Что ж, такое признание делает вам честь. Однако будучи человеком, получившим юридическое образование, я, как мне представляется, способен проявить при рассмотрении подобного вопроса несколько менее эмоциональный подход. Прежде всего, я задался бы вопросом о том, был ли лейтенант Кейли осведомлен о беременности обсуждаемой нами женщины до того, как он ее убил. Ясно, что если основные признаки ее состояния не бросались, так сказать, в глаза, то мы можем по всей справедливости заключить, что лейтенант не мог знать о ее беременности, и следовательно, он не является виновным, в каком бы то ни было смысле этого слова, в совершении аборта.
ГРАЖДАНИН: А что если она сказала ему о том, что беременна?
ТРИККИ: Хороший вопрос. Действительно, она могла попытаться сообщить ему об этом. Однако с учетом того, что лейтенант Кейли — американец, который говорит только по-английски, а крестьянка из Ми Лай была вьетнамкой, способной изъясняться только по-вьетнамски, какие-либо возможности вербального общения между ними отсутствовали. Что касается языка знаков, то я не уверен, что мы вправе повесить человека за его неспособность вникнуть в смысл жестикуляции истерически настроенной, а, возможно, и повредившейся в уме женщины.
ГРАЖДАНИН: Нет, это было бы несправедливо, не так ли?
ТРИККИ: Коротко говоря, если основные признаки состояния этой женщины не бросались, так сказать, в глаза, мы не можем утверждать, будто лейтенант Кейли прибегнул к неприемлемой форме регулирования рождаемости, и в то же время я был бы вправе считать, что содеянное им не вступает в противоречие с моей верой в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев.
ГРАЖДАНИН: Но что если эти основные признаки все же бросались, так сказать, в глаза?
ТРИККИ: Что ж, в это случае мы, будучи серьезными юристами, должны были бы задаться другим вопросом. А именно: считал ли лейтенант Кейли эту женщину беременной или он впал в заблуждение, приняв ее, под давлением обстоятельств, за толстушку? Нам с вами легко задним числом рассуждать о случившемся в Ми Лае, однако следует помнить о том, что там идет война, и что нельзя ожидать от офицера, занятого облавой на безоружных мирных жителей, неизменной способности отличить тучную вьетнамку от той, которая находится в средних или даже поздних сроках беременности. Далее, если бы тамошние беременные носили особого рода одежду, это, безусловно, в значительной мере помогло бы нашим парням. Но поскольку они таковой не носят, поскольку все они, как представляется, с утра до вечера разгуливают в этих своих пижамах, оказывается почти невозможным понять кто из них мужчина, а кто женщина, не говоря уж о том, чтобы отличить беременную женщину от небеременной. Стало быть — и это еще одно из прискорбных обстоятельств, которыми характеризуются войны подобного рода, — неразбериха по части того, кто кем является, становится совершенно неизбежной. Насколько мне известно, мы делаем все возможное, чтобы завезти в эти их деревушки привычную американкам одежду для беременных женщин, которая позволила бы нашим солдатам отличать их, в ходе массовой бойни, от прочих жителей, однако, как вам известно, у этого народа есть свои традиции, из-за которых он не всегда соглашается на меры, явным образом направленные на соблюдение его же собственных интересов. И разумеется, мы вовсе не имеем намерения силой принуждать этих людей к чему бы то ни было. В конце концов, мы, и это прежде всего, пришли во Вьетнам именно ради того, чтобы предоставить его народу право самому выбирать образ жизни, соответствующих его верованиям и традициям.
