Аркадий Аверченко
Подходцев и двое других
Если бы на поверхности земного шара оставались следы ото всех бродящих по земле человеков — какой бы гигантский запутанный клубок получился! Сколько миллиардов линий скрестились бы, и сколько разгадок разных историй нашел бы опытный следопыт в скрещении одного пути с другим и в отклонении одного пути от другого…
Бог с высоты видит все это, и если бы его Божественное Внимание могло быть занято только такой неприхотливой пищей — сколько бы занимательных, трагических и комических историй представилось Всевидящему Оку.
Мы все жалки и мелки перед лицом Бога… Ни одному из нас не удалось проникнуть в лабиринт запутанных путей человеческих, никто даже сотой части клубка не распутал; и только автору этих строк удалось проследить пути одной человеческой троицы, которая причудливо сошлась разными путями к одной и той же точке.
Сошлась, чтобы надолго не разойтись.
Вот их пути…
Молодой широкоплечий блондин, с открытым веселым лицом и энергичными движениями, вышел из дома № 7 по Новопроложенному переулку и, усевшись на извозчика, сказал:
— Вези меня на Дворянскую 5, да только, братец, поскорее.
Извозчик чмокнул губами, и лошадь затрусила.
— Ты не особенно хорошо едешь, извозчик, — иронически заметил седок.
— Еду себе и еду, — холодно возразил извозчик.
— Скажу тебе больше: ты едешь просто плохо.
— Н-о-о-о, ты, проклятая!
— Должен тебя огорчить извозчик, но ты едешь гнусно, отвратительно.
— Овес нынче дорог, барин.
— Не вижу никакой логической связи между ценой на овес и скоростью движения лошади.
— Чаво?
— Тово. Это все равно, как если бы я, доехавши до места назначения, отказался от уплаты причитающихся тебе денег под тем предлогом, что нынче калоши вздорожали на сто процентов.
— Лошадь не бежит, — угрюмым тоном промолвил извозчик.
— Тогда она не лошадь, — учтиво возразил седок.
— А что ж она?
— Не знаю. Я думаю, что тебе нужно было бы быть осмотрительнее при покупке лошади. Ты ее когда купил?
— О позапрошлом годе.
— Покупая, ты требовал именно лошадь или тебе сорт имеющего быть всунутым в оглобли животного был безразличен?
— Чаво?
— Может быть, тебе по твоей неопытности подсунули вместо лошади крокодила?
Извозчик обиделся.
— Почему это? — надменно спросил он.
— Очень просто: что такое лошадь? Это — животное, которое бежит. Твое животное не бежит. Значит, оно — не лошадь.
— Четыре ноги имеет, — усмехнулся извозчик, — значит и лошадь.
— Стул тоже имеет четыре ноги, а, однако, не бежит.
— У ей голова есть, а у стула нету, — возразил извозчик, очевидно, серьезно заинтересованный этим принципиальным спором.
— Подумаешь, важность — голова. Вон и у тебя голова есть, а что толку?
На это извозчик ничего не нашелся ответить.
— Вон видишь, все нас перегоняют.
— Что ж, и мы кой-кого перегоним, — хвастливо усмехнулся извозчик и действительно перегнал лошадь, запряженную в щегольский экипаж и мирно дремавшую у чьего-то подъезда.
Голову седока осенила какая-то мысль. Он лукаво улыбнулся и предложил:
— Хочешь, сделаем так: за каждую лошадь, которую ты перегонишь, я плачу тебе пятак. За каждую лошадь, которая перегонит тебя, я вычитаю с тебя пятак.
Это странное предложение произвело на извозчика ошеломляющее действие. Он в один момент вышел из состояния полудремоты, дико захохотал, привстал на козлах и, хлестнув по лошади, закричал:
— Идет! Считай, барин.
— Стой, стой! Только, брат, уговор: стоячие и противоположно едущие не считаются.
— Само собой! Будьте покойны. Эх, ты, милая-а-ая!..
Лошадь понеслась как стрела, а седок, откинувшись с довольным видом на спинку экипажа, принялся отсчитывать пятаки.
— Пять! Десять! Пятнадцать! Двадцать пять! Пять долой — нас экипаж один обогнал.
— Так то ж рысак!
— Это деталь! Опять двадцать пять, тридцать! Сорок…
Хитрый извозчик в один момент постиг своим светлым мужицким умом не только принципы этой азартной игры, но и ее выгоды. Поэтому он при первом удобном случае свернул с малолюдной улицы на проспект, где экипажей было в десять раз больше, и, не обращая внимания на сделанный крюк, развил такую скорость, что седок еле успевал считать:
— Рубль тридцать! Еще пять! Рубль сорок. Рубль сорок пять!
— Нет, рубль пятьдесят, — заспорил извозчик. — Сейчас обогнал пару.
— Да ведь она в одной запряжке, пара.
— Это все едино! Уговаривались за лошадь пятак, а тут на-кося двух обогнали!
— Однако и фрукт, брат, ты! Значит, за тройку ты сдерешь пятиалтынный?
— Само собой, три лошади, три пятака. Н-но!!
— Да не гони ты так, черт. Ты меня разорить можешь!
— Мой антирес! — весело заорал извозчик. — Н-но!!
— Извозчик…
— Ась?
— Имей в виду, если кого-нибудь раздавишь — по рублю с человека буду вычитывать.
— Ладно, будьте покойны. А если не раздавлю — вы мне рупь.
— Еще что выдумал! Этаким образом ты с меня и тысячу выколотишь.
— Хи-хи! Н-н-но!!
— Смотри, дурак, чуть на женщину не наехал.
— На женщину я никак не могу наехать, — солидно возразил извозчик и сейчас же подтвердил эти слова самым положительным образом: наехал на мужчину.
Раздались крики, оханья, кто-то смачно выругался, кто-то поднимал с земли испачканного в пыли и в прахе небольшого роста господина, отплевывавшегося розовой кровавой слюной.
— Черти! — орал доброволец из публики. — Прут на народ. Рази так ездют? Надо хорошо ездить, а не плохо ездить надо.
— Дать бы извозчику по морде, — посоветовал дворник.
Недовольный такой перспективой, извозчик подобрал в руки вожжи, с явным намерением ускакать от всей этой катавасии, но седок угадал это намерение, опустил могучую руку на его плечо и сказал спокойно, но твердо:
— Нет, брат, стой. Уезжать нельзя. Умели воровать, надо уметь и ответ держать! Может быть, его в больницу нужно свезти — как же мы уедем?..
Он легким юношеским прыжком соскочил с экипажа и подошел к пострадавшему, которого поддерживал под руку инициатор награждения извозчика оплеухой.
Пострадавший поднял на подошедшего ясные кроткие голубые глаза и сказал:
— С какой это радости вы так расскакались?
— Простите. Моя фамилия Подходцев, и я готов вам дать всяческое удовлетворение. Конечно, вы не виноваты: переходили себе спокойно улицу, а в это время мой дурак и налетел на вас безо всякого предупреждения. Я могу так и на суде показать.
— А вы думаете, должен быть суд? — с легким беспокойством спросил пострадавший, еще раз отплюнувшись кровавой слюной.
— Это от вас зависит.
К месту происшествия спокойно, с развальцем, подходил околоточный.
— В чем дело, господа? Прошу разойтись.
— Мне бы очень хотелось разойтись, но едва ли это удастся, — проворчал Подходцев. — Мой возница, благодаря моим же подстрекательствам, ехал быстрее, чем нужно, и наехал на этого господина, который, ничего не подозревая, переходил улицу.
— Этот господин говорит неправду, — возразил пострадавший, счищая пыль с локтей. — Они ехали, как следует, а я сам виноват: мне захотелось покончить жизнь самоубийством, я и бросился под лошадь.
Околоточный немного растерялся от такого оборота дела.
— Как же вы это так, — укоризненно сказал он. — Разве можно так?
— Что?
— Да кончать жизнь самоубийством?..
— А что в ней хорошего, господин околоточный? Так, чепуха какая-то, а не жизнь. И вообще, ответьте мне на вопрос: к чему жизнь наша? Куда мы стремимся? В чем идеал?
— Вы не имеете права задавать таких вопросов при исполнении служебных обязанностей! — запальчиво сказал околоточный.
— Ну, вот видите! Если даже полиция не может ответить, в чем смысл жизни, то кто же может?
Околоточный пожал плечами, вынул книжку и сухо спросил:
— Вы имеете к седоку и извозчику какую-нибудь претензию?
— Никакой буквально.
— А вы? — обратился околоточный к Подходцеву.
— Я? К этому господину? Претензию? Да я его считаю самым очаровательным существом в мире!
— В таком случае, в чем же дело?!
— Ни в чем.
— Так расходитесь! Зачем скопляться?!
Околоточный сердито откашлялся и ушел, а Подходцев протянул пострадавшему руку и спросил с легким смущением:
— Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
— Шить умеете? — улыбнулся одними голубыми глазами пострадавший.
— Не умею.
— Значит, не можете быть полезны. У меня порядочная дыра на локте.
