Когда Локхарт Флоуз вносил на руках свою невесту Джессику, урожденную Сэндикот, через порог дома номер 12, стоящего на изгибающейся полумесяцем улице Сэндикот-Кресчент в местечке Ист-Пэрсли, графство Сэррей, он, можно сказать, вступал в семейную жизнь таким же неподготовленным к ее радостям и испытаниям, каким вошел в этот мир в тот понедельник, в пять минут восьмого 6 сентября 1956 года, когда в процессе появления на свет лишил тем самым жизни свою мать. Поскольку даже лежа на жгучей крапиве, которая стала ее смертным одром, мисс Флоуз упорно отказывалась назвать имя отца ее ребенка и провела последний свой час, перемежая завывания от боли руганью и чертыханиями, ее собственному отцу, становившемуся теперь дедом, пришлось самому окрестить младенца – его назвали Локхартом – и, рискуя собственной репутацией, позволить ему до поры носить имя Флоуз.
Но, начиная с этого момента, Локхарту Флоузу не дозволялось более ничего; ему было отказано даже в свидетельстве о рождении. Старый Флоуз позаботился об этом со всем тщанием. Раз уж его дочь оказалась настолько лишена всяческих понятий о приличиях, что родила ребенка, неизвестно от кого, прямо во время охоты на лисят, под каким-то каменным забором, под которым не стала бы рожать даже ее лошадь, обладавшая большим здравым смыслом, нежели хозяйка, – то старый Флоуз был преисполнен решимости добиться того, чтобы внук вырос без пороков, присущих его матери. И в этом он преуспел. В восемнадцать лет Локхарт знал о сексе не больше, чем в свое время его мать о противозачаточных средствах. Его детство и юность прошли под опекой нескольких экономок и домашних учителей, причем первые подбирались по их готовности делить образ жизни и постель со старым Флоузом, а вторые – по их отстраненности от бренного мира.
Поместье Флоуз-Холл располагалось у Флоузовских болот, неподалеку от гряды холмов, носивших название Флоузовых, в семнадцати милях от ближайшего городка, на продуваемой холодными ветрами и поросшей вереском унылой каменистой пустыне к северу от остатков возведенной еще римлянами пограничной стены; и потому только самые отчаянные экономки и наиболее отрешенные от реального мира учителя были способны какое-то время выдерживать жизнь в этих краях. Но суровым существование тут делали не только естественные условия. Старый Флоуз отличался крайней раздражительностью, и потому целая череда наставников, дававших Локхарту наиболее ценное из общего образования, должны были строжайше блюсти требование, чтобы преподаваемая ими классика не содержала даже упоминаний об Овидии; литературы же не следовало касаться вообще. Локхарта можно было учить только испытанным добродетелям и целомудрию, а также математике. Старый Флоуз особенно настаивал на математике и верил в магию чисел столь же истово, как его предки верили в предначертанность судьбы и в топот стад, означавший для них саму жизнь. По его мнению, умение обращаться с числами было надежной основой для коммерческой карьеры; и кроме того, числа были столь же лишены любых внешних признаков пола, как и его экономки. Поскольку наставники, особенно те, что были не от мира сего, редко владели знанием одновременно математики и классической истории, обучение Локхарта продвигалось обрывочно, но все же постоянно оказывалось достаточным для того, чтобы отразить любую попытку местных школьных властей предоставить ему более традиционное образование за счет общества. Школьные инспекторы, на свой страх и риск добиравшиеся во Флоуз-Холл в стремлении заручиться доказательствами, что Локхарт получает неполноценное образование, возвращались пораженными и сбитыми с толку узостью его эрудиции. Они не привыкли к тому, что маленький мальчик может оказаться вдруг способным ответить наизусть таблицу умножения по латыни или же прочитать Ветхий Завет на языке урду. Не привыкли они и к тому, чтобы проводить экзамены в присутствии старика, поигрывающего спусковым крючком небрежно направленного в их сторону дробовика, который перед этим заряжался подчеркнуто в их же присутствии. В подобных обстоятельствах инспекторы неизменно приходили к выводу, что, хотя Локхарт Флоуз содержится в руках, которые вряд ли можно считать безопасными, тем не менее с точки зрения образования никаких претензий к воспитанию ребенка быть не может, а попытка перевести его в обычную школу скорее всего ничего не даст, – кроме, возможно, заряда дроби. Такого же мнения придерживались и домашние учителя Локхарта, появлявшиеся, однако, в поместье с каждым годом все реже и реже.
Старый Флоуз восполнял их отсутствие тем, что сам взялся за обучение Локхарта. Хотя он родился еще в 1887 году, в период самого расцвета Британской империи, он продолжал пребывать в твердом убеждении: что было верно во времена его юности, остается истинным и по сей день. Англичане – высший тип живых существ, созданных Богом и природой. Империя – величайшая из всех, которые когда-либо существовали. Восток начинается сразу же по ту сторону пролива Па-де-Кале, а секс, конечно, необходим для продолжения рода, но в целом достоин осуждения, и упоминать о нем неприлично. Флоуз просто игнорировал то, что империи давным-давно не существует, что по ту сторону пролива живут вовсе не. туземцы и что вообще процесс повернулся в обратную сторону и теперь не англичане разъезжались во все стороны для покорения мира, но бывшие туземцы во все большем числе прибывали в Довер. Он не читал газет, а отсутствие электричества во Флоуз-Холле использовал как оправдание тому, что в доме не было ни радиоприемника, ни тем более телевизора. Но секс он игнорировать не мог. В его девяносто лет его асе еще преследовало чувство вины за собственную половую неумеренность, а тот факт, что эта неумеренность, как и империя, давно перешла из реальности в сферу воображения, лишь еще более ухудшал дело. В своих фантазиях Флоуз-старший оставался распутником и потому ради усмирения плоти и для спасения своей души постоянно прибегал к холодным ваннам и дальним прогулкам. Он также охотился, ловил рыбу, хорошо стрелял и настолько приучил своего незаконнорожденного внука к этим занятиям, что Локхарт мог попасть с пятисот ярдов из винтовки времен первой мировой войны в бегущего зайца, а со ста ярдов – из мелкокалиберки в куропатку. К семнадцати годам Локхарт настолько опустошил фауну в окрестностях поместья и в местной речке и сделал существование для всего живого вокруг столь невыносимым, что даже лисы, которых тщательно оберегали от относительно легкой гибели под пулями, чтобы было кого травить и рвать на куски гончими, – даже лисы перебрались в конце концов в угодья, обитание в которых не требовало ежесекундной бдительности. Их переселение совпало с отъездом из поместья последней и самой любимой старым Флоузом экономки. Тогда-то доктор Мэгрю, семейный врач хозяина, воспользовавшись всеми этими обстоятельствами, а также тем, что старый Флоуз стал слишком усердно прикладываться к бутылке портвейна и зачитываться Карлайлом – других авторов он не признавал, – начал убеждать его отправиться куда-нибудь на отдых. Усилия доктора были поддержаны адвокатом Балстродом. Происходило это во время одного из тех обедов, которые старик давал во Флоуз-Холле ежемесячно на протяжении тридцати лет. Эти трапезы обеспечивали ему возможность поразглагольствовать о вечном, метафизическом, биологическом, равно как и о том, что оскорбляет нравы и устои общества. Такие обеды заменяли ему посещение церкви, а высказываемые им при этом суждения можно было считать максимально доступным для него приближением к некоему подобию религиозности.
– Черта с два, – заявил старый Флоуз, когда доктор Мэгрю после очередного из таких обедов впервые упомянул о возможности отдыха. – Тот дурак, кто первым сказал, будто перемена мест – это отдых, не жил в нашем погруженном во мрак невежества и предрассудков веке.
Доктор Мэгрю подлил себе еще немного портвейна.
– Вы не протянете следующую зиму в нетопленном доме и без экономки.
– За мной вполне могут присмотреть Додд и этот ублюдок. К тому же дом не неотапливаемый. Вверх по течению Слаймберна есть заброшенная шахта. Додд приносит оттуда уголь, а ублюдок готовит.
– Это еще один довод в пользу отдыха, – сказал доктор Мэгрю и раньше подозревавший, что съеденный ими обед был приготовлен Локхартом. – Ваше пищеварение не выдержит такого напряжения. Да и не думаете же вы, что парня можно держать тут взаперти вечно. Пора бы ему уже и посмотреть на мир.
– Не раньше, чем я выясню, кто его отец, – со злобой в голосе ответил Флоуз. – А когда я это узнаю, я буду лупить эту скотину кнутом до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке.
– Вы не сможете никого отлупить, если не примете нашего совета, – возразил Мегрю. – Как вы считаете, Балстрод?
– Как ваш друг и юридический советник, – изрек Балстрод, лицо которого блестело в свете свечей, – хочу сказать, что меня бы весьма опечалило преждевременное прекращение этих прекрасных встреч, которое может воспоследствовать, если не будет уделяться должного внимания погоде и нашим советам. Вы не молодой человек, и вопрос вашего завещания…
